Август Людвиг Шлёцер: биография. Байер, миллер, шлецер и ломоносов как историки

Самый знаменитый фильм об акулах давно вошел в историю. Но мало кто знает, что Спилберг вдохновлялся реальной историей огромной белой акулы, которая в свое время держала в страхе все Атлантическое побережье.

Начало

Первое нападение произошло 2 июля 1916 года. Акула схватила юношу всего в 15 метрах от берега Бич-Хейвена, популярного пляжа, где каждое лето отдыхали тысячи людей. Ничего подобного прежде никогда не происходило - муниципалитет и полиция не успели предпринять никаких действий. Четыре дня спустя все повторилось в нескольких километрах от Бич-Хейвена - акула вновь утащила мужчину с мелководья. Притом, рядом купалось достаточно много людей, а хищник все равно умудрился оставаться незамеченным до самого момента атаки.

Охота на акул

Паника охватила побережье Нью-Джерси. Прибрежные воды заполнили катера со стрелками-добровольцами: мужчины тащили на привязи окровавленные туши и целились в воду из обычных охотничьих ружей.

Небольшие участки воды, со стальной сеткой в качестве ограждения, оставили для купальщиков. Это был просто незабываемый отдых - вокруг отдыхающих продолжали курсировать катера с кусками мяса за бортом.

Трагедия на реке

Но и эти меры акулу не остановили. 12 июля акула зашла прямо в реку Матаван-Крик. Список людоеда пополнили еще две жертвы. Интересно, что один из местных жителей, бывший моряк Томас Катрелл, пытался поднять тревогу с утра того же дня, но никто не поверил, что акула смогла заплыть в реку.

Хищник не собирался останавливаться. Акула спустилась на километр вниз по течению и схватила одного из компании мальчишек, купавшихся прямо у берега. Двенадцатилетний Джон Данн спасся буквально чудом - акула отхватила ему часть ноги и на этом успокоилась.

Убийца найден

Тогда же появился и первое описание убийцы. По словам Данна, это была трехметровая белая акула. Медики измерили рану мальчика и выяснили, что ширина челюстей хищника равно 35 сантиметрам.

Военная операция

Паника превратилась в истерику. Люди видели акул везде, от Гудзонского залива до самой Флориды. К делу был вынужден подключится президент США, Вудро Вильсон. Он приказал Конгрессу выделить почти 200 тысяч долларов на военную операцию против одной-единственной акулы - неслыханное дело.

Смерть людоеда

Правда, никакой операции в итоге не понадобилось. Пока военные собирались с духом, рыбаки Нью-Джерси практически случайно убили и вытащили на берег огромную акулу. В ее желудке обнаружили человеческие кости - эксперты подтвердили, что это та самая хищница, в пасти которой погибли несчастные курортники.

История с продолжением

Ни в тот год, ни в следующие десятилетия, да и вообще никогда акулы больше не тревожили Нью-Джерси. Однако, история получилась такой резонансной, что Питер Бенчли взял ее за основу своего знаменитого романа, который впоследствии экранизировал Спилберг.

Август Людвиг Шлёцер (нем. August Ludwig (von) Schlözer; 5 июля 1735, Гагштадт - 9 сентября 1809, Гёттинген) - российский и германский историк, публицист и статистик.

Один из авторов так называемой «норманской теории» возникновения русской государственности. Вёл научную полемику с М. В. Ломоносовым, содействовал публикации «Истории Российской» В. Н. Татищева. Вернувшись в Германию, Шлёцер получил место профессора Гёттингенского университета, преподавал историю и статистику. Автор работ по древнерусской грамматике, истории, палеографии. В 1803 г. за свои труды на ниве российской истории награждён орденом св. Владимира IV степени и возведён в дворянское достоинство. В последние годы жизни признал и доказывал аутентичность «Слова о полку Игореве». Работы Шлёцера имели большой научный резонанс в российской историографии второй половины XVIII - XX вв.

Родился 5 июля 1735 года в семье пастора Иоганна Георга Фридриха Шлецера († 1740). Его отец, дед и прадед были протестантскими священнослужителями. Рано лишившись отца, Шлецер был воспитан пастором Гайгольдом, отцом матери, и им же подготовлен и определён в ближайшую школу в Лангенбург. Дед вначале готовил его в аптекари, но, ввиду больших способностей внука, решил дать ему более обширное образование и перевёл его в школу в Вертгейме, начальником которой был его зять Шульц. Здесь Шлецер отличался замечательным прилежанием; под руководством Шульца он изучал Библию, классиков, занимался языками: еврейским, греческим, латинским и французским, а также музыкой, и находил ещё время давать уроки, доставлявшие ему средства на покупку книг.

Достигнув 16 лет, в 1751 году Шлёцер отправился в известный в то время своим богословским факультетом Виттенбергский университет и стал готовиться к духовному званию. Защитив через три года диссертацию «О жизни Бога» - «De vita Dei», он перешёл в Геттингенский университет, начинавший тогда приобретать известность своей свободой преподавания. Одним из лучших профессоров был тогда Михаэлис, богослов и филолог, знаток восточных языков, имевший большое влияние на Шлёцера. Здесь Шлёцер стал изучать также географию и языки Востока в рамках подготовки к поездке в Палестину, а также медицину и политику. Для приобретения необходимых на путешествие средств принял в 1755 году предложенное ему место учителя в шведском семействе в Стокгольме.

Занимаясь преподаванием, Шлёцер сам стал изучать готский, исландский, лапландский и польский языки. В Стокгольме же он издал первый свой учёный труд «История просвещения в Швеции» (Neueste Geschichte der Gelehrsamkeit in Schweden. - Rostock und Wismar. 1756-1760), а затем «Опыт всеобщей истории мореплавания и торговли с древнейших времен» (Farfök til en allman Historia am Handel och Sjöfart. Stockholm. 1758) на шведском языке, которая остановилась на истории финикиян. Желая практически познакомиться с торговлей и найти между богатыми купцами лицо, которое доставило бы ему средства для путешествия на Восток, Шлёцер поехал в 1759 в Любек. Поездка была безуспешна; в том же году он возвратился в Геттинген и занялся изучением естествознания, медицины, метафизики, этики, математики, статистики, политики, Моисеева законодательства и наук юридических. Такое обширное и разностороннее образование развивало в Шлецере критическое направление ума.
В России

В 1761 г. по приглашению Ф. И. Миллера приехал в Россию и занял место домашнего учителя и помощника его в исторических трудах с жалованием 100 руб. в год. В 1761-1767 гг. работал в Императорской Академии наук, адъюнкт с 1762 г. Почётный член Академии наук (1769) и Общества истории и древностей российских (1804).

Шлёцер поставил себе три задачи: изучить русский язык, помогать Миллеру в его «Sammlung Russischer Geschichte» и заняться изучением русских исторических источников, для чего познакомился с церковнославянским языком. Скоро у него начались несогласия с Миллером. Шлёцер не мог удовольствоваться скромной ролью, которую ему ставил Миллер, и ушёл от него, и через Таубарта сделан был адъюнктом академии на неопределённое время. Шлёцер увлёкся летописями, но многое ему было непонятно. Случайно Таубарт нашёл рукописный немецкий перевод полного списка летописи, сделанный учёным Селлием, и Шлёцер занялся извлечениями из неё. Здесь он заметил связь летописного рассказа с византийскими источниками и стал изучать Георгия Пахимера, Константина Багрянородного, но так как оказалось, что одними византийскими источниками всего объяснить нельзя, то он стал заниматься славянским языком и по этому поводу высказал такой взгляд: «кто не знаком с греческим и славянским языками и хочет заниматься летописями, тот чудак, похожий на того, кто стал бы объяснять Плиния, не зная естественной истории и технологии».

В 1764 г. Шлёцер, которому не нравилась перспектива быть ординарным академиком русским с 860 руб. жалованья, на что только он и мог рассчитывать, решил уехать в Германию, и там издать свои «Rossica» - извлечения из источников; для этой цели Шлёцер просит 3-годичный отпуск и предлагает в свою очередь два плана занятий.

Проекты его встретили противодействие со стороны академии, особенно Ломоносова и Миллера. Последний опасался, что Шлёцер за границей издаст собранный материал и что обвинение, как это незадолго перед этим случилось, падёт на него. В это дело вмешалась императрица, которая предложила Шлёцеру заниматься русской историей под её покровительством со званием ординарного академика и 860 руб. жалованья и разрешила выдать ему заграничный паспорт. По возвращении в Геттинген Шлёцер продолжал заниматься с русскими студентами, приезжавшими туда, но продолжать службу при тогдашних порядках в академии не согласился. Шлёцер уехал в Гёттинген и больше не возвращался, хотя срок его контракта истекал в 1770 г. В Гёттингене он издал в 1769 г. подробный лист летописей под заглавием «Annales Russici slavonice et latine cum varietate lectionis ex codd. X. Lib. I usque ad annum 879». Другие работы его по истории России: «Das neue veränderte Russland» (1767-1771); «Geschichte von Lithauen» (1872); «Allgem. Nord. Geschichte» (1772) и др.

В 1770 г. Шлёцер делает попытку завязать снова отношения с академией, главным образом из финансовых побуждений, но из этого ничего не вышло. По возвращении из России Шлёцер занимает кафедру ординарного профессора философии в Гёттингене, затем, в 1772 году, после смерти основателя гёттингенской статистической школы Готфрида Ахенваля - его кафедру истории и статистики, а в 1787 году - кафедру политики. Но и в Геттингене Шлёцер следил за ходом исторической науки в России, и, когда в ней опять выступили молохи и скифы, престарелый Шлёцер снова берётся за русскую историю и пишет своего «Нестора» (1802-1809), которого посвящает императору Александру I. Жизнь его в Гёттингене посвящена была работам над статистикой, политикой и публицистической деятельности. Поэтому деятельность Шлёцера можно разбить на следующие отделы: 1) история вообще и в частности история русская; 2) статистика и публицистика.

August Ludwig (von) Schlözer ; 5 июля , Гагштадт - 9 сентября , Гёттинген) - российский и германский историк, публицист и статистик.

Один из авторов так называемой «норманской теории » возникновения русской государственности. Вёл научную полемику с М. В. Ломоносовым , содействовал публикации «Истории Российской» В. Н. Татищева . Вернувшись в Германию, Шлёцер получил место профессора Гёттингенского университета, преподавал историю и статистику. Автор работ по древнерусской грамматике, истории, палеографии. В г. за свои труды на ниве российской истории награждён орденом св. Владимира IV степени и возведён в дворянское достоинство. В последние годы жизни признал и доказывал аутентичность «Слова о полку Игореве ». Работы Шлёцера имели большой научный резонанс в российской историографии второй половины XVIII - вв.

Биография

Занимаясь преподаванием, Шлёцер сам стал изучать готский, исландский, лапландский и польский языки. В Стокгольме же он издал первый свой учёный труд «История просвещения в Швеции» (Neueste Geschichte der Gelehrsamkeit in Schweden. - Rostock und Wismar. 1756-1760), а затем «Опыт всеобщей истории мореплавания и торговли с древнейших времен» (Farfök til en allman Historia am Handel och Sjöfart. Stockholm. 1758) на шведском языке, которая остановилась на истории финикиян. Желая практически познакомиться с торговлей и найти между богатыми купцами лицо, которое доставило бы ему средства для путешествия на Восток, Шлёцер поехал в в Любек . Поездка была безуспешна; в том же году он возвратился в Геттинген и занялся изучением естествознания, медицины, метафизики, этики, математики, статистики, политики, Моисеева законодательства и наук юридических. Такое обширное и разностороннее образование развивало в Шлецере критическое направление ума.

В России

Шлёцер поставил себе три задачи: изучить русский язык, помогать Миллеру в его «Sammlung Russischer Geschichte» и заняться изучением русских исторических источников, для чего познакомился с церковнославянским языком. Скоро у него начались несогласия с Миллером. Шлёцер не мог удовольствоваться скромной ролью, которую ему ставил Миллер, и ушёл от него, и через Таубарта сделан был адъюнктом академии на неопределённое время. Шлёцер увлёкся летописями, но многое ему было непонятно. Случайно Таубарт нашёл рукописный немецкий перевод полного списка летописи, сделанный учёным Селлием, и Шлёцер занялся извлечениями из неё. Здесь он заметил связь летописного рассказа с византийскими источниками и стал изучать Георгия Пахимера , Константина Багрянородного , но так как оказалось, что одними византийскими источниками всего объяснить нельзя, то он стал заниматься славянским языком и по этому поводу высказал такой взгляд: «кто не знаком с греческим и славянским языками и хочет заниматься летописями, тот чудак, похожий на того, кто стал бы объяснять Плиния, не зная естественной истории и технологии».

I-й. Мысли о способе обработки русской истории; мысли эти следующие: русской истории пока нет, но она может быть создана им, Шлёцером. Для этого нужны: 1) studium monumentorum domesticorum, то есть изучение русских летописей: а) критическое (малая критика: собирание и сверка их для получения более верного текста), б) грамматическое, так как язык летописи во многих местах не ясен, в) историческое - сравнение летописей по содержанию друг с другом для того, чтобы отметить особенности и вставки в них и в других исторических сочинениях; 2) studium monumentorum extrariorum, изучение иностранных источников, главным образом, хроник: польских, венгерских, шведских, особенно византийских и монголо-татарских, даже немецких, французских и папских, так как, начиная с Х в., в них есть сведения о России. Критическое изучение должно вестись по следующему методу: 1) все рукописи должны получить свое имя и быть описаны «дипломатически», 2) историю разделить на отделы, лучше по великим князьям, и для каждого отдела составить особую книгу, в которую занести все сравнения, объяснения, дополнения и противоречия из русских и иностранных источников.

II-ой план Шлёцера касался распространения образования среди русского общества. Русская академия наук, - говорит он, - с 1726 г. по 1736 г. издала несколько хороших учебников, но с 1736 по 1764 г. она ничего не делала. Шлёцер предлагает издать ряд популярных сочинений на легком русском языке.

В 1770 г. Шлёцер делает попытку завязать снова отношения с академией, главным образом из финансовых побуждений, но из этого ничего не вышло. По возвращении из России Шлёцер занимает кафедру ординарного профессора философии в Гёттингене, затем, в 1772 году, после смерти основателя гёттингенской статистической школы Готфрида Ахенваля - его кафедру истории и статистики, а в 1787 году - кафедру политики. Но и в Геттингене Шлёцер следил за ходом исторической науки в России, и, когда в ней опять выступили молохи и скифы, престарелый Шлёцер снова берётся за русскую историю и пишет своего «Нестора» (1802-1809), которого посвящает императору Александру I . Жизнь его в Гёттингене посвящена была работам над статистикой, политикой и публицистической деятельности. Поэтому деятельность Шлёцера можно разбить на следующие отделы: 1) история вообще и в частности история русская; 2) статистика и публицистика.

Шлёцер как историк

До Ш. история была предметом чистой учёности, делом кабинетного учёного, далёким от действительной жизни. Ш. первый понял историю как изучение государственной, культурной и религиозной жизни, первый сблизил её с статистикой, политикой, географией и т. д. «История без политики даёт только хроники монастырские да dissertationes criticas». Wessendonck в своей «Die Begründung der neueren deutschen Geschichtsschreibung durch Gatterer und Schlözer» говорит, что Ш. сделал в Германии для истории то, что сделали Болинброк в Англии и Вольтер во Франции. До Ш. единственной идеей, связующей исторический материал, была богословская идея 4 монархий Даниилова пророчества, причем вся история Европы помещалась в 4-ю Римскую монархию; к этому надо ещё прибавить патриотическую тенденцию, под влиянием которой факты подвергались сильному искажению. В этот хаос Ш. ввел две новые, правда, переходного характера идеи: идею всемирной истории для содержания и по методу идею исторической критики. Идея всемирной истории заставляла изучать одинаково «все народы мира», не отдавая предпочтения евреям, или грекам, или кому-нибудь другому; она же уничтожала национальное пристрастие: национальность только материал, над которым работает законодатель и совершается исторический ход. Правда, что Ш. не обратил должного внимания на «субъективные элементы национальности, как на объект для научно-психологического исследования», но это объясняется его рационалистическим мировоззрением. Идея исторической критики, особенно благотворная для того времени, когда из благоговения к классическим авторам историк не мог усомниться ни в одном факте их рассказа, заключалась в требовании разбирать не самый рассказ, а источник его, и от степени серьёзности его отвергать факты или признавать их. Восстановление фактов - вот задача историка. Ход разработки исторического материала Ш. рисовал себе в постепенном появлении: Geschichtsammler’a, Geschichtsforscher’a, который должен проверить подлинность материала (низшая критика) и оценить ею достоверность (высшая критика), и Geschichtserzähler’a, для которого ещё не наступило время. Таким образом, Ш. не шел далее понимания художественной истории. С такими взглядами Ш. приехал в Россию и занялся исследованиями русской истории. Он пришел в ужас от русских историков: «о таких историках иностранец не имеет даже понятия!» Но сам Ш. с самого начала стал на ложную дорогу: заметив грубые искажения географических названий в одном из списков летописи и более правильное начертание в другом, Ш. сразу априори создал гипотезу об искажении летописного текста переписчиками и о необходимости для этого восстановить первоначальный чистый текст летописи. Этого взгляда он держится всю жизнь, пока в своём «Несторе» не замечает, что что-то неладно. Этот чистый текст есть летопись Нестора. Если собрать все рукописи, то путем сличения и критики можно будет собрать disiecti membra Nestoris. Знакомство только с немногочисленными летописными списками и главное - полное незнание наших актов (Ш. думал, что 1-й акт относится ко времени Андрея Боголюбского), главным образом, вследствие размолвки с Миллером, было причиной неудачи критической обработки летописей. Гораздо удачнее были его взгляды на этнографию России. Вместо прежней классификации, основанной на насильственном толковании слов по созвучию или смыслу, Ш. дал свою, основанную на языке. Особенно резко выступил он против искажения истории с патриотической целью. «Первый закон истории - не говорить ничего ложного. Лучше не знать, чем быть обманутым». В этом отношении Ш. пришлось вынести большую борьбу с Ломоносовым и другими приверженцами противоположного взгляда. Особенно резко их противоречие в вопросе о характере русской жизни на заре истории. По Ломоносову и другим, Россия уже тогда выступает страной настолько культурной, что при рассмотрении дальнейшего хода её жизни не замечаешь почти изменения. По Ш. же, русские жили «подобно зверям и птицам, которые наполняли их леса». Это повлекло его к ошибочному заключению, что в начале истории у славян восточных не могло быть торговли. Во всяком случае, Ш. в данном случае был ближе к истине, чем Ломоносов и др. Во взгляде на общий ход исторического развития Ш. не идёт дальше своих предшественников и современников: он заимствует его у Татищева. «Свободным выбором в лице Рюрика основано государство, - говорит Ш. - Полтораста лет прошло, пока оно получило некоторую прочность; судьба послала ему 7 правителей, каждый из которых содействовал развитию молодого государства и при которых оно достигло могущества… Но… разделы Владимировы и Ярославовы низвергли его в прежнюю слабость, так что в конце концов оно сделалось добычей татарских орд… Больше 200 лет томилось оно под игом варваров. Наконец явился великий человек, который отомстил за север, освободил свой подавленный народ и страх своего оружия распространил до столиц своих тиранов. Тогда восстало государство, поклонявшееся прежде ханам; в творческих руках Ивана (III) создалась могучая монархия». Сообразно с этим своим взглядом Ш. делит русскую историю на 4 периода: R. nascens (862-1015), divisa (1015-1216), oppressa (1216-1462), victrix (1462-1762).

Шлёцер как статистик и публицист

Ш. - самый выдающийся представитель гёттингенской статистической школы. Свой взгляд на статистику как науку он в значительной степени заимствовал у Ахенваля. Понимая статистику как отдельную научную дисциплину, он в то же время рассматривал её как часть политики; эти две области, по его мнению, находятся в такой же связи, как, например, знание человеческого тела с искусством лечить. Для расположения статистических материалов при разработке их он следует формуле: vires unitae agunt. Эти vires - люди, области, продукты, деньги, находящиеся в обращении, - суть создание государственного устройства; применение соединенных сил этих осуществляется администрацией. Ш. принадлежит изречение: «история - это статистика в движении, статистика - это неподвижная история». Современному пониманию статистической науки подобный взгляд чужд, но прагматический метод Ш. оправдывает его постольку, поскольку он стремится при статистической разработке факторов государствоведения найти причинную зависимость между ними на основании изучения социальных и экономических данных прошлого отдельных стран. Этим ретроспективным методом пользовался Ш., работая, по системе Ахенваля, над воссозданием картины нравственного благосостояния людей, параллельно с описанием материальных условий; такова, по его мнению, двойственная задача статистики. От истории как науки он требовал, чтобы ею принимались во внимание не только политические и дипломатические события, но и факты экономического порядка. Ш. прекрасно понимал, что статистика не может обойтись без цифр, но в то же время он был врагом так называемых «рабов таблиц», именно в силу той двойственности задачи, которую устанавливала для этой науки гёттингенская школа. Ш. известен как теоретик по вопросу о колонизации. Его взгляды в этом отношении были для того времени вполне оригинальны. Способ обработки земли, условия для жизни, статистика посевов и урожаев - все это он требовал принимать в соображение при обсуждении мер для поощрения или для задержания переселения. Стремление государства увеличить народонаселение должно идти рука об руку со стремлением расширить и облегчить способы пропитания, так как, - говорил он, - «хлеб всегда создаст людей, а не наоборот». Более 10 лет Ш. пользовался громадной известностью как публицист и издатель «Staatsanzeigen». Вооружаясь против злоупотреблений дарованными правами, против произвола, крепостничества, он наводил страх на немецких деспотов, дрожавших за сохранение средневековых порядков в своих княжествах. Долго и упорно возобновлял он пропаганду английского Habeas corpus act, по его мнению, все государства материка должны были ввести ее у себя. Таким образом Ш. на несколько десятилетий опередил своих современников.

Главный труд

«Несторъ. Russische Annalen in ihrer Slavonischen GrundSprache: verglichen, von SchreibFelern und Interpolationen möglich gereinigt, erklärt, und übersetzt, von August Ludwig von Schlözer, Hofrath und Professor der StatsWissenschaften in Göttingen, des Kaiserl Russischen Ordens des heil Wladimirs 4ter Klasse Ritter» (Göttingen: bei Heinrich Dieterich, 1802-1805, Teile 1-4; von Vandenhoek und Ruprecht, 1809, Teil 5; заголовок в разных томах несколько различается); в русском переводе «Нестор. Русские летописи на древнеславянском языке, сличенные, переведенные и объясненные А. Шлецером » (Спб., 1808).

Сочинения

Russische Sprachlere (1764-1765):

Русская грамматика. Ч.I-II. С предисловием С.К.Булича. Издание Отделения русского языка и словесности (ОРЯС) Императорской академии наук. СПб., 1904. . /Публикация немецкого оригинала с предисловием С.К.Булича .
Русский перевод «Русской грамматики» в издании В. Ф. Кеневича Общественная и частная жизнь Августа Людвига Шлецера, им самим описанная: Пребывание и служба в России, от 1761 до 1765 г.; известия о тогдашней русской литературе. Перевод с немецкого с примечаниями и приложениями В.Кеневича. Сборник Отделения русского языка и словесности Императорской академии наук, т. XIII. СПб., 1875. С.419-451.

«Versuch einer allgemeinen Geschichte der Handlung und Seefart in den ältesten Zeiten» (Росток, 1761);
«Systema politices» (Геттинген, 1773);
«Briefwechsel meist historischen und politischen Inhalts» (1776-1782);
«Historische Untersuchungen über Russlands Reichsgrundgesetze» (Гота, 1776);
«Entwurf zu einem Reisecollegium nebst einer Anzeige des Zeitungskollegii» (1777);
«Nähere Anzeige des sogenannten Zeitungscollegii» (1791);
«Staatsanzeigen als Fortsetzung des Briefwechsels» (1782-93);
«Staatsgelartheit nach ihren Haupteilen in Auszug und Zusammenhang» (Геттинген, 1793-1804);
«Kritische Sammlung zur Geschichte der Deutschen in Siebenbürgen» (1795-97).
Кроме того, издал работу Ахенваля: «Staatsverfassung der europäischen Reiche im Grundrisse» (Геттинген, 1784)

Литература

Автобиография «A. L. Schlözer’s öffentliches und Privat-Leben, von ihm selbst beschrieben» (Геттинген, 1802);
«O. und P-L. A. L. Schlözer aus originalen Kunden vollständig beschrieben von dessen ältesten Sohne Christ. von Schlözer » (Лейпциг, 1828).
Общественная и частная жизнь Августа Людвига Шлецера, им самим описанная: Пребывание и служба в России, от 1761 до 1765 г.; известия о тогдашней русской литературе. Перевод с немецкого с примечаниями и приложениями В.Кеневича. Сборник Отделения русского языка и словесности Императорской академии наук, т. XIII;
А. Попов, «Шлецер, рассуждение о русской историографии» («Московский Сборник», 1847);
Соловьев, «Ш. и антиисторическое направление» («Русский Вестник», 1856, т. II; 1857, т. VIII);
«Отечественные Записки» (1844, № 8);
Милюков, «Главные течения русской исторической мысли» (1898);
Бестужев-Рюмин, «Русская история» (т. I).
Pütter, «Akademische Gelehrtengeschichte von der Universität Göttingen»; Lueder, «Kritische Geschichte der Statistik» (Геттинген, 1817);
Mone, «Historia statisticae adumbrata Lowanii» (Левен, 1828);
Schubert, «Handbuch der allgemeinen Staatskunde» (Кенигсберг, 1835);
Döring, «A. L. von Schlözer nach seinen Briefen und anderen Mitteilungen dargestellt» (1836);
Fallati, «Einleitung in die Wissenschaft der Statistik» (Тюбинген, 1843);
A. Bock, «Schlözer. Ein Beitrag zur Literaturgeschichte des XVIII Jahrhunderts» (Ганновер, 1844);
Mohl, «Geschichte und Litteratur der Staatswissenschaften» (Эрланген, 1855-58);
Jonak, «Theorie der Statistik» (Вена, 1856);
«Biographie universelle ancienne et moderne» (т. XXXVIII, Париж, 1863);
Kaltenborn, «A. L. von Schlözer» (в «D. St.-W. von Bluntschli und Brater», т. IX, Штутгарт, 1865);
Ad. Wagner в «D. St.-W. von Bluntschli und Brater» (т. X, 1867);
Waitz, «Göttinger Professoren» (Гота, 1872); Roscher, «Gesch. d. Nat» (Мюнхен, 1874);
Zermelo, «А. L. Schlözer, ein Publicist in alten Reich» (Б., 1875); Wesendonck, «Die Begründung der älteren deutschen Greschichtschreibung durch Gotterer und Schlözer» (Лейпциг, 1876);
Haym, «Herder» (т. I, Б., 1877-80);
J. Bernays, «Phokion» (ib., 1881);
John, «Geschichte der Statistik» (Штутгарт, 1884);
Block, «Traité de statistique» (П., 1886);
Mayr und Salwioni, «La statistika e la vita sociale» (Турин, 1886);
Wenek, «Deutschland vor hundert Jahren» (Лейпциг, 1887-90);
Gabaglio, «Teoria generale de la statistika» (Милан, 1888);
Westergaard, «Theorie der Statistik» (Йена, 1890);
Frensdorff, «A. L. Schlözer» («Allgemeine deutsche Biographie», т. XXXI, Лейпциг, 1890).

После смерти Ломоносова в русской историографии ясно обозначилась одна характерная особенность: профессиональные занятия ею целиком перешли в немецкие руки, тогда как для образованных русских людей изучение отечественных древностей стало исключительно любительским делом. Между тем русские дилетанты часто превосходили немецких академиков научной эрудированностью и тонкостью критического чутья.
Эти любители русской истории сделали немало драгоценных открытий и находок, проливающих свет на варяжский вопрос. Среди них - обнаружение старейшего летописного списка - Лаврентьевского, самого древнего текста «Русской Правды» и «Слова о полку Игореве» с его оригинальной формой «русичи» и отсутствием Рюрика в числе прародителей русских князей. Была доказана документальность текстов летописных договоров руси с греками, где «скандинавские» князья со своими дружинными Карлами и Фарлафами почему-то горячо клянутся славянскими богами - Перуном и Велесом.
Однако все эти любопытные детали не сделались тогда предметом научного обсуждения. После выхода в свет «Историй» Татищева и Ломоносова варяжский вопрос уже не стоял с прежней остротой. Снова ломать копья было ни к чему да и не с кем. Иноземный научный идол - норманнизм, казалось, рухнул вместе с Миллером (см. http://sergeytsvetkov.livejournal.com/160639.html). От прошлых ученых баталий у русских историков-любителей второй половины XVIII в. осталось только смутное чувство, что варяжский вопрос излишне загроможден немецкой ученостью и что новый его разбор превосходит их силы. Если они и дерзали на новую «Историю», как, например, князь Михаил Михайлович Щербатов (1733 -1790 гг.), то излагали древний период как бы со стороны, просто перечисляя для сведения существующие на сей счет мнения.

Свой трактат о российских древностях Щербатов заключил следующими словами: «В сем состоит все то, что я мог собрать касающееся до сих древних народов, населяющих сии пространные северные страны, знаемые под именами Сарматии и Скифии европейских. Но все столь смутно и беспорядочно, что из сего никакого следствия истории сочинить невозможно». Поэтому в вопросе о призвании князей он примкнул к мнению Ломоносова, хотя с оговоркой, что Рюрик был, вероятнее, все же из немцев, нежели из славян.
Иван Никитич Болтин (1735 -1792 гг.) вообще смеялся над важностью, которую придают этому вопросу, ведь в нашем народе, по его мнению, едва ли сохранилась хоть капля славянской крови.

Чтобы не терять время в «тщетных разысканиях» славянских корней среди этнографического столпотворения древней Европы, он поступил в духе национально-государственной политики своего времени, мало заботящейся о реальных этнических границах: разделил все варварские племена юга нашей страны на три группы - скифов (татар), гуннов (калмыков) и сарматов (финнов и славян), а прочие неведомые народы распределил между ними, - литву, ятвягов и варягов поверстал в сарматы, киргизов сопричел к скифам, хазар произвел в славян; в некоторое раздумье его погрузили русы, но и они были быстро откомандированы к киммерийцам, читай, тем же сарматам. Кому не лень, пускай проверит и опровергнет. Все равно русская история начинается только с Рюрика. А был ли он немцем, скандинавом или славянином, не суть важно, ведь славяне ко времени его призвания уже имели свое народное «умоначертание», то есть самобытный национальный характер, который сохранился и после того, как они, смешавшись с руссами, сделались русскими и обратили в русских другие народы России.
Пожалуй, наибольший интерес к варяжскому вопросу проявил тогда первый дилетант империи - Екатерина II. В 1786 г. в книжные лавки Петербурга поступила анонимная драма «Подражание Шакеспиру, историческое представление без сохранения феатральных обыкновенных правил, из жизни Рюрика». Целых пять лет русские читатели не желали призывать «Рюрика» в свои библиотеки. Наконец императрица робко пожаловалась известному собирателю древностей графу А. И. Мусину-Пушкину на невнимание публики и критики к своему творению, чем привела собеседника в крайнее смущение, ибо он даже не предполагал о существовании многострадальной драмы. Неловкость была заглажена переизданием «Рюрика» в сопровождении ученых комментариев Болтина. Замечательно, что Екатерина в этой пьесе явила себя поклонницей не Байера, не Миллера, а Татищева. Драма начинается советом новгородцам умирающего Гостомысла, а Рюрика зовут княжить из Финляндии.

***
Норманизм воскрес вместе с приездом в Россию Августа Людвига Шлёцера.

По возвращении себе звания русского историографа Миллер очень желал найти молодого способного помощника для своих исторических занятий. Германский родственник Миллера, геттингенский профессор Бюшинг указал ему на одного чрезвычайно даровитого студента - это быо Шлёцер. Миллер пригласил Шлёцера в Петербург на должность адъюнкта. Так исполнялась воля Петра, чтобы иноземные специалисты приготовляли себе русских преемников.
Шлёцер действительно питал к наукам какое-то необыкновенное пристрастие, едва ли не граничащее, впрочем, с нервным расстройством. Он родился в 1735 г. в семье сельского пастора и воспитывался в доме мужа своей старшей сестры, школьного учителя, чья домашняя библиотека, очевидно, решительным образом повлияла на круг интересов юного книгомана. Ночное чтение классиков водрузило на его детский нос толстые стекла очков; зато уже с десятилетнего возраста он мог зарабатывал себе на жизнь уроками. Болезненный оттенок увлечению Шлёцера наукой придавали два свойства его натуры: склонность к визионерству и непоколебимое убеждение в апостольском характере его научного призвания. Снизойдя от пиитического штиля к гражданскому, скажем вместе с Ключевским, что у Шлёцера было чрезвычайно распухшее самолюбие.
Слушая в Геттингенском университете лекции знатока еврейских древностей Михаэлиса, Шлёцер воспылал желанием изучать библейский Восток. Он думал, что в этом и заключается его провиденциальное призвание. Но Провидение направило его стопы в другую сторону. Шлёцер хотел совершить многолетнюю поездку по Востоку. Для этого нужны были средства и немалые. Шлёцер принялся копить деньги, давая уроки и строча на заказ брошюры по истории шведской литературы, истории торговли и мореплавания и прочим предметам, которые обнимала его чудовищная эрудиция. Но тут началась Семилетняя война, капиталу Шлёцера стали угрожать грабежи и военные поборы. Словом, приглашение Миллера пришло как нельзя более кстати. К тому же Миллер убедил его, что «Россия есть то поле, над которым работать предопределено вам Провидением».
В Петербурге Шлёцер по настоянию Миллера принялся изучать церковнославянский язык, красота которого совершенно очаровала его. Вот язык, говорил он, которым следует переводить Гомера! Но с Миллером Шлёцер не ужился, поскольку тот отнюдь не спешил передавать в руки своего помощника жезл русского историографа. Шлёцер вспоминает, как после какого-нибудь разговора о Бухаре или Амуре, Миллер вел его в кабинет, вытаскивал кипы неопубликованных рукописей из своего архива и восклицал: «Здесь работа и для вас, и для меня, и для десятерых других на целую жизнь!» Но когда Шлёцер протягивал к ним руку, Миллер прятал свои сокровища в стол, приговаривая: «Не горячитесь, молодой человек, еще будет время, не надо торопиться».
Рассорившись с Миллером, Шлёцер переметнулся к его злейшему врагу, библиотекарю Академии Тауберту, и засел за русские летописи. Русская история поразила Шлёцера размерами своих подмосток, и он погрузился в изучение ее действующих лиц.

Чтение русских историков подкрепило его провиденциальные настроения. Шлёцер нашел, что «все, до сих пор в России напечатанное, ощутительно дурно, недостаточно и неверно» . Чтобы поправить дело, он для начала составил «Грамматику», в которой слово «боярин» производилось от барана (в смысле дурака, а не животного); «дева» - от немецкого Dieb («вор»), или нижнесаксонского Tiffe («сука»); «князь» - от немецкого Knecht («воин») и т. д. Ознакомившись с этим сочинением, Ломоносов немедленно попытался пресечь дальнейшие разыскания Шлёцера в области русской истории. Указав в докладной записке, поданной в академическую канцелярию, на филологические открытия Шлёцера, он провидчески написал: «Из сего заключить можно, каких гнусных пакостей не наколобродит в российских древностях такая допущенная к ним скотина». На наш слух звучит грубовато, но, что делать, Шлёцер этих слов заслуживал.
Над головой Шлёцера сгустились тучи; ему грозил обыск и изъятие бумаг. Но Шлёцер выкрутился, обратившись напрямую к императрице и прося позволения «под собственным ея величества покровительством, в безопасности от притеснений и всякого рода препятствий обработать прагматически древнюю русскую историю от начала монархии до пресечения Рюрикова дома, по образцу всех других европейских народов, согласно с вечными законами исторической истины, и добросовестно, как следует вернейшему ея величеству подданному» . Надобно заметить, что этот вернейший подданный совсем недавно тайно переправил за границу запрещенную речь Миллера о варягах для напечатания. Этот поступок Шлёцера не оставлял ни малейших сомнений, в согласии с какими «законами исторической истины» он будет «обрабатывать прагматически» русскую историю.

Екатерина любила выступать в роли покровительницы исторической науки. Шлёцер заключил пятилетний контракт на работу в Академии в звании ординарного профессора русской истории. Через три года он отпросился в отпуск и уехал в Германию. Назад он больше не вернулся. С собой он увез русские архивы, попавшие ему в руки за время академической деятельности. После всего этого у него достало низости торговаться с Петербургской Академией о назначении его руководителем учившихся за границей русских студентов для преподавания им исторической критики. Шлёцер просил за эту услугу тысячу рублей жалованья. Профессора Академии, получавшие 860 рублей, обиженно надулись. Тогда Шлёцер отказался от звания русского академика и сделался пррофессором в Геттингене.

***
Единственная крупная историческая работа Шлёцера о русской истории - «Нестор» - была написана им в Германии и издана по-немецки в 1802 г. (русский перевод выходил отдельными томами с 1809 по 1819 г.). Сейчас трудно сказать, почему в свое время она наделала столько шума. Позднейшая историческая наука не удержала из нее ровным счетом ничего. Но разбирая летописный текст, Шлёцер мимоходом высказал некоторые суждения о начале нашей истории. Эти оракулы и сделались надолго библией норманнистов.
Но даже и тут Шлёцер пожинает лавры, ему не принадлежащие. Напрасно искать у него новых аргументов в пользу скандинавского происхождения варягов и руси - всю систему доказательств он позаимствовал у Байера и Миллера. И все же в одном вопросе он Байера дополнил, а именно развил его тезис о том, что призвание скандинавских князей приобщило русских к цивилизации и заложило основы русской государственности. Но если Байер ссылался при этом на свидетельства иностранных писателей, то Шлёцер единственным вполне достоверным источником по русской истории признал Нестора, ради чего даже метнул критические стрелы в сторону большинства писавших о славянх средневековых хронистов, не пожалев и германских монахов: «Писанное Дитмаром (Титмаром Мерзебургским. - С. Ц.) и даже современником Несторовым Адамом (Бременским. - С. Ц.) есть не иное что, как отрывки и не значат ничего. Византийцы узнали Русь только со времен Игоря. Польские хроники все недавние, а древнейшие из них не имеют смысла; истина, какую только можно отыскать в них, выкрадена из Нестора, а бессмыслица принадлежит им собственно» . Что же, однако, говорит Нестор? - Что до прихода варягов славяне жили «звериным обычаем». Эта летописная характеристика явно восходит к тексту 3-й книги Ездры: «Не погубляй тех, которые жили по-скотски...» и несёт в себе концептуальный, а не строго исторический смысл. Но Шлёцер, уцепившись за эти слова, пишет: «Да не прогневаются патриоты, что история их не простирается до столпотворения, что она не так древня, как история эллинская и римская, даже моложе немецкой и шведской. Пред сей эпохой (то есть до призвания Рюрика. - С. Ц.) все покрыто мраком, как в России, так и в смежных с нею местах. Конечно, люди тут были, Бог знает с которых пор и откуда сюда зашли, но люди без правления, жившие подобно зверям и птицам, которые наполняли их леса, люди не отличавшиеся ничем, не имевшие никакого сношения с южными народами, почему и не могли быть замечены и описаны ни одним просвещенным южным европейцем. Князья новгородские и государи киевские до Рюрика принадлежат к бредням исландских старух (критический выпад против достоверности сведений скандинавских саг. - С. Ц.), а не к настоящей русской истории; на всем севере русском до половины IX века не было ни одного настоящего города. Дикие, грубые, разсеянные славяне начали делаться общественными людьми только благодаря посредству германцев, которым назначено было судьбою разсеять в северо-западном и северо-восточном мирах первые семена цивилизации» .

Из этого отрывка видно, что Шлёцеру в исторической перспективе суждено было стать духовным отцом известных сеятелей семян цивилизации в среде «грубого, разсеянного славянства» Альфреда Розенберга и Адольфа Шикльгрубера.