Протоиерей Георгий Митрофанов: фильм "Поп" вызвал ощущение полуправды. Актерская удача маковецкого

Новая книга протоиерея Георгия Митрофанова, преподавателя Санкт-Петербургской духовной академии РПЦ МП, "Трагедия России. "Запретные" темы истории XX века", представляющая собой сборник его проповедей и статей последних лет, уже успела наделать немало шума. Помимо того, что книга действительно затрагивает целый ряд запретных вопросов российской истории (например, деятельность атамана Краснова и генерала Власова), что уже позволило некоторым "изрядно патриотическим" силам окрестить автора "церковным власовцем", она к тому же попала в унисон с последними высказываниями Патриарха Кирилла (Гундяева) и архиепископа Волоколамского Илариона (Алфеева) относительно Великой отечественной войны и советского прошлого в целом.

Удивительно, но факт: Московская патриархия нашла в себе смелость противодействовать нынешней, инициированной сверху, кампании по борьбе с "фальсификацией истории". Патриарх Кирилл, назвавший войну наказанием Божиим за грехи большевизма, архиепископ Иларион, сказавший, что нет разницы между Сталиным и Гитлером, не слишком вписываются в кремлёвскую "единственно правильную" версию событий тех лет о доблестном советском народе, на который ни с того ни с сего напали фашисты, но который затем, сплотившись в едином порыве, принес всему миру освобождение. И если уж сам Патриарх вызвал негодование у борцов с "фальсификацией истории", то протоиерей Георгий Митрофанов со своими панихидами по Власову (в книге представлены три его проповеди на панихидах по генералу) – просто идеальная мишень для недавно созданной "Комиссии по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России" при президенте РФ. Остается только пожелать о. Георгию внутренней смелости и готовности отстаивать собственные взгляды, которые к тому же не чужды и церковному руководству (недавно Патриарх включил его в Редакционный совет и редколлегию по подготовке учебника "Основы православной культуры").

Книга протоиерея Георгия Митрофанова очень актуальна. Обращаясь к прошлому, о. Георгий осмысляет, прежде всего, настоящее, анализирует основания, на которых строится современное российское государство. А основания эти очень даже нуждаются в анализе – это только президентской комиссии заранее известно, что такое "единственно правильная истина" и что такое "интересы России"… Главный вопрос, который поднимает в своей книге о. Георгий: а приемлемо ли (с церковной или просто общечеловеческой точки зрения) то, что образует каркас российской государственности в нынешнем её историческом варианте? Автор склоняется к отрицательному ответу. И призывает пересмотреть распространенный у нас подход к прошлому и настоящему.

Согласно о. Георгию, основная российская проблема, проблема общества и государства, состоит в том, что они хотят одновременно быть наследниками как Российской империи, так и Советского Союза: "Попытка осознать себя одновременно продолжателями и белых, и красных означает по существу лукавое стремление избавить себя от труда принять на себя духовно-историческое бремя… Российская Федерация, – пишет о. Георгий, – не сделала свой окончательный выбор между девятисотлетней православной Россией и семидесятилетней богоборческой совдепией".
И с о. Георгием трудно не согласиться. Новая Россия за почти уже двадцать лет своего существования не смогла создать ничего собственно российского, несмотря на все разговоры о поиске "национальной идеи" и "модернизации экономики". В хозяйственно-экономическом плане, хотя Россия и живет в условиях свободного рынка, но всё равно за счет советского наследия, выкачивая нефть и газ из разработанных или разведанных ещё во времена СССР месторождений и продолжая штамповать технику, разработанную ещё советскими конструкторами (всё остальное закупается в более развитых странах).

В идейном же плане Россия тоже ничего своего придумать не смогла (даже собственный гимн и то сочинить оказалось не под силу). Единственным отличительным признаком современного российского государства остается только какое-то постмодернистское смешение двух прошедших эпох: герб с двуглавым орлом в императорской короне, Ленин на Красной площади и до cих пор в виде тысяч статуй по всей стране, торжественное перезахоронение останков царской фамилии, слова президента о распаде СССР как "геополитической катастрофе" и президентская же награда Александру Солженицыну, празднование победы СССР над Германией под триколором, под которым в те годы сражался генерал Власов… Список таких "взаимоисключений" можно продолжать бесконечно.

В Российской Федерации упорно пытаются скрестить царского двуглавого орла и Ленина. Получается конфуз. Об одном из таких конфузов рассказывает в своей книге о. Георгий: перезахоронение останков императрицы Марии Федоровны, генерала Деникина и философа Ильина в России имело статус государственных похорон. Но на них постеснялись играть нынешний гимн России. Потому что зарубежная делегация могла не понять, зачем это императрицу, белого генерала или философа-антибольшевика хоронят под советский гимн. Пришлось для этих целей срочно подыскивать музыкальные фрагменты из наследия русских композиторов.

Подобный конфуз не единичен – он перманентно существует уже почти двадцать лет и положен в основу нынешней российской идентичности. А недавно этот конфуз даже начал выдвигать сопредельным государствам претензии по поводу "фальсификации истории".

Протоиерей Георгий Митрофанов предлагает решительно отказаться от подобного смешения и встать "на путь к той исторической России, которая перестала существовать в 1917 г.", девятьсот лет православной истории предпочесть семидесяти годам безбожия. Фактически это означает радикальный пересмотр той российской государственности, которую мы имеем сейчас. Именно в контексте пересмотра российской идентичности о. Георгий рассуждает об Андрее Власове, советском генерале, который смог отказаться от своего советского прошлого и встать на борьбу с большевизмом. Согласно взглядам автора, предательством Власова – по отношению к России до 1917 г. – было именно его 25-летнее сотрудничество с большевицким режимом.

"Память об участниках власовского движения невместима в сознание тех, кто сейчас выступает от имени новой России… потому что наше общество состоит из людей, в подавляющем своём большинстве живших во лжи и сейчас упорно делающих вид, что вся их жизнь проходила в служении правде. Они "служили России" – называлась ли она Советским Союзом, называется ли она Российской Федерацией… Для них жизненный путь вождей власовского движения – это выразительный упрек, ибо в отличие от них, вожди власовского движения не побоялись перечеркнуть свою неправедно прожитую жизнь", – пишет протоиерей Георгий Митрофанов.

Но надо понимать, что о. Георгий – это не какой-то "упертый" белогвардеец-монархист, пребывающий в уверенности, что при царе-батюшке было сплошное счастье и благолепие, которое разрушили невесть откуда взявшиеся большевики, и что единственное спасение – выкинуть Ленина и "вернуться назад" к имперскому орлу. Подобным образом рассуждают, кстати, и коммунисты старого закала – но только они тянут одеяло в другую сторону, ухватившись за Ленина, и вздыхают о славном советском прошлом, которое развалили коварные американцы, также призывая вернуться в прошлое, но только не на 90, а на 20 лет назад.

Протоиерей Георгий выше этой затянувшейся игры в "белых" и "красных". Он отлично понимает, что не только в безбожном Советском Союзе, но и в Российской империи дела с верой и церковностью обстояли не самым лучшим образом. Двести лет в России не было Патриарха, а Церковь управлялась чиновниками из Синода. Понадобилось свержение самодержавия, чтобы Церковь смогла восстановить свою каноническую структуру и провести наконец Поместный Собор ("благочестивейшие императоры" этого сделать не разрешали). Да и то, что "русский народ так легко смирился с большевизмом" (как подчеркивает автор, большевиков приняло большинство населения и белые оказались в меньшинстве) и спокойно смотрел на осквернение храмов и аресты священников, тоже свидетельствует, что и до 1917 года с православной верой в России было что-то не так. Верно отмечает о. Георгий, что среди православного епископата сопротивление печально знаменитой декларации митрополита Сергия и соглашательству Церкви с безбожным сталинским режимом было минимальным в силу "двухвековой привычки к синодальному управлению из опекаемого государством органа высшей церковной власти". Российская империя и до Ленина была беременна большевизмом (Бердяев писал о Петре I как первом большевике).

Затем о. Георгий вполне справедливо критикует в статье о Солженицыне иллюзию о допетровской Руси с её якобы "безгрешной органичной церковной жизнью", приводит цитаты Карташева о "бессильном призраке московской теократии".

И вот получается, что славное "девятисотлетнее российское православное прошлое" рассыпается на глазах. Вот отваливаются двести синодальных лет, вот отпадает и допетровская Русь. Остается пустота. И тут главное противоречие книги. Автор призывает отречься от большевистской России и ему ничего другого не остается, кроме как апеллировать к славной дореволюционной России. Но сам же он фактически признает, что зовёт в никуда. Открывает дверь в пустую шахту лифта. Куда ни наступи в истории государства российского – проваливаешься в пустоту.

"Перед нами лежит то ли еще живое, то ли уже умершее тело нашей страны", – пишет о. Георгий. Сразу приходит на ум евангельское: "Предоставь мертвым погребать своих мертвецов" (Мф. 8:22). Тело заболело, посинело и скрючилось задолго до 1917 года. Чего теребить покойника? Может быть, стоит помолиться: "Упокой, Господи, душу усопшаго раба Твоего" – перешагнуть и пойти дальше?..

Книга протоиерея Георгия Митрофанова ценна тем, что поднимает непростые, но очень важные вопросы. Не у всякого найдется смелости их задать. И тем более не у всякого найдется смелости дать на них честный ответ.

Александр Храмов,
для "Портала–Credo.Ru"

15 Март, 2019
19:00

Цикл лекций «МИР ИКОНЫ»

Нет ничего понятнее и, одновременно, непостижимее, иконы. Это и молитвенный образ, и благоукрашение храма и дома, и произведение искусства. Погрузиться в мир иконы, научиться ориентироваться в этом мире, узнать азы и историю – задача цикла лекций «Мир иконы».

Во втором полугодии сезона 2018-2019, предлагаем вашему вниманию лекции:

• 15.01 – Образ монастыря в русской иконописи

Панорамные изображения северных русских монастырей интересны с точки зрения художественного видения и приемов изображения реальной архитектуры иконописными мастерами. В лекции предложен обзор иконописных изображений каменных ансамблей Соловецкого, Троице Сергиева, Новгородского Антониева и Тихвинского монастырей и давно исчезнувших деревянных Александро-Ошевенского и Веркольского монастырей.

• 15.02 – Образ Софии Премудрости Божией: варианты иконографии

Образ Софии занимает центральное место в космологической картине мира, созданной отцами Церкви на основании Священного Писания. Что символизирует собой образ Софии? Что являет этот образ миру? Кто изображен под видом огнеликого ангела? Какими принципами руководствовались иконописцы, создавая этот образ? В чем главная идея этой сложной композиции? В лекции будет дан разбор основных смысловых и, соответственно, иконографических линий, определяющие полноту символического звучания темы Софии Премудрости Божией.

• 15.03 – Московский изограф Симон Ушаков

Русский иконописец XVII в Симон Федорович Ушаков на протяжении многих лет возглавлял Иконописную мастерскую при Оружейной палате в Кремле. Его кисти принадлежит самое первое в русском искусстве изображение Москвы - вид Кремлевской стены с башнями и Успенского собора на иконе «Древо Московского государства», которая по праву считается программным произведением в творчестве Симона Ушакова. В лекции будет дан разбор иконы «Древо Московского государства», а также – разбор основных иконописных образов, созданных Ушаковым.

• 19.04 – Иконопись эпохи Ивана Грозного

Иконопись эпохи Ивана Грозного характеризуется как появлением новых многофигурных построений, так и демонстрацией сложных богословских сюжетов: «Четырехчастная» икона Благовещенского собора Московского Кремля, икона-картина «Благословенно воинство…»

Место: Просветительский центр Федоровского собора

Время: 19:00

Лектор: Семенков Вадим, к.ф.н.

Отчётная выставка участников студии христианского искусства ART FEO: "В поисках легенды".

16 - 17 марта 2019 года / 12.00 - 18.00

17 марта 2019 года в 13.00 в выставочном пространстве хоров состоится презентация выставки участников студии христианского искусства ART FEO "В поисках легенды".

Выставка студии приурочена к церковному празднику недели "Торжество Православия".

Ключевая тема работ - свободное копирование известных христианских шедевров в различных стилистиках.

Будет представлены два проекта "В поисках легенды. По следам Мануила Панселина" и "Новое Возрождение. Античная красота."

Организатор выставки: студия христианского искусства ART FEO.

Работает с 12.00 до 18.00 16-17 марта. Вход свободный.

Вся подробная информация о мероприятии по ссылке - https://vk.com/event179566873

Тема выезда: "Гнев благого Бога".

Карающий и прощающий, всемогущий, но смиривший Себя до конца. Каким я вижу Бога, и на чем строится моё представление о Боге - на страхе или любви? Если Бог добр и милостив, как Он может гневаться? Если Он справедлив и противится злу, как Он может не карать и не наказывать?

Формат феовыезда, приходского уикэнда предполагает выезд членов прихода загород, где участникам предлагается специальная программа: лекции, мастер-классы, общение. Участники феовыездов участвуют в богослужениях, в воскресный день совершается Божественная Литургия.

О том, как проходили феовыезды, .

Мы соберемся, чтобы вместе читать Писание, проводить время в общении и молитве, чтобы ближе узнавая друг друга приближаться к Богу. Программа предполагает общение, знакомство, выступления авторитетных спикеров, работу в группах, а также время тишины и личной молитвы.

Место проведения: пос. Комарово ул.Лейтенантов, 31 «Дом отдыха и творчества «Комарово»

Стоимость участия: 3400 р/чел (при 2-местном размещении. Доплата за 1-местный номер возможна).

Предварительная запись обязательна.

Записаться можно, позвонив Анжеле (8-921-5964147) или Екатерине (8-911-1520368).

Координаторы проекта : протоиерей Димитрий Сизоненко, иерей Алексий Волчков.

Лектор: Семенков Вадим, к.ф.н.

Концертный хор Санкт-Петербурга - знаменитый концертный хоровой коллектив мирового уровня. Под сводами Феодоровского собора выступает регулярно. В его исполнении здесь регулярно звучат "Всенощная" Рахманинова и другие шедевры русской духовной музыки.
В основе музыкального цикла "Страстная седмица" Александра Гречанинова (1854 - 1956) - древние церковные напевы (греческий, болгарский), гармонизованные в духе музыкальных открытий начала XX века, когда во многих областях искусства всерьез занялись новым осмыслением наследия древности.
В музыкальный цикл входят:

1. «Се жених грядет». Тропарь первых трех дней Страстной седмицы


2. «Чертог Твой». Светилен (екзапостиларий) первых четырех дней Страстной седмицы


3. «Во Царствии Твоем». Поется в течение всего Великого поста до Великой среды


4. «Свете тихий». Вечерняя песнь Христу


5. «Да исправится молитва моя». Из Литургии Преждеосвященных Даров


6. «Ныне силы небесныя». Из Литургии Преждеосвященных Даров


7. «Вечери Твоея тайныя». Вместо Херувимской песни на Литургии в Великий четверг


8. «Разбойника благоразумнаго». Светилен (екзапостиларий) службы Страстей Христовых (12-ти Евангелий) в Великую пятницу


9. «Тебе одеющагося». Стихира при поклонении святой Плащанице


10. «Бог Господь» и «Благообразный Иосиф». Тропарь Великой субботы


11. «Не рыдай Мене, Мати». Ирмос 9-й песни канона утрени Великой субботы


12. «Елицы во Христа крестистеся» и «Воскресни, Боже». Крещальный гимн и пасхальные стихи вместо Трисвятого на Литургии в Великую субботу


13. «Да молчит всякая плоть». Вместо Херувимской песни на Литургии в Великую субботу

Верхний храм
Воскресенье, 21 апреля. Начало в 19 часов.

_____________
КУПИТЬ БИЛЕТЫ:

Протоиерей Георгий Митрофанов.

Памяти Патриарха…

Интервью с профессором Санкт-Петербургской православной духовной академии протоиереем Георгием Митрофановым, посвященное очередной годовщине со дня кончины приснопамятного Святейшего Патриарха Алексия II.

О. Георгий

- О. Георгий, посчастливилось ли Вам лично общаться с приснопамятным Святейшим Патриархом Алексием? Если можно, несколько слов о его роли, о его значении в Вашем жизненном пути.

Святейшего Патриарха я знал, будучи еще студентом Духовной академии, когда в 1986 году он был назначен сюда митрополитом. Он рукополагал меня в диаконский и в священнический сан в 1988 году. Если же говорить о какой-то мистике отношений, то она действительно имела место. Случилось так, что меня рукоположили в сан священника в день свв. апп. Петра и Павла в Гатчине, где за 30 лет до этого меня крестили. Митрополит Алексий, естественно, об этом не знал. Как мне рассказывали, когда меня крестили младенцем, я смеялся и после троекратного погружения в купель требовал, чтобы меня погрузили еще раз, радуясь, по всей видимости, тому, что мне открылась церковная жизнь. И через 30 лет митрополит Алексий в этом же храме рукоположил меня в пресвитерский сан. Следующая, очень значимая для меня встреча, имела место через несколько лет, когда мы совершали паломническую поездку в Святую Землю в середине 90-х годов. В 2004 году на актовом дне Свято-Тихоновского православного гуманитарного университета Патриарх Алексий вручил мне диплом магистра богословия после моей защиты, которая прошла в этом университете. Во время вручения диплома я сказал ему: «Ваше Святейшество, если помните, Вы рукоположили меня в 1988 году в священный сан», на что он мне ответил: «Возрастайте духовно и дальше». Что стояло за этими словами - сказать трудно. Но для меня ощущение какой-то связи с ним действительно имело место.

- Часто можно слышать мнение, что за период патриаршества Алексия II Церковь слишком сблизилась с государством. Так ли это на самом деле? И как, на Ваш взгляд, можно охарактеризовать отношения между Православной Церковью и государством в период патриаршества Алексия II? Как можно охарактеризовать внутрицерковную жизнь в период патриаршества Святейшего Патриарха Алексия II?

Прежде всего, я хотел бы скорректировать Ваш вопрос: главным в жизни Патриарха, как и любого христианина, были не отношения с властью, а отношения с Богом. И эти отношения не прекратились и сейчас, наоборот, после кончины Святейшего Патриарха они приобрели особое качество - он предстал пред Богом лицом к лицу.

Я как священник, как церковный историк размышлял над тем, что в XX веке в нашей стране происходили утраты традиций (исторических, духовных), разрывались связи, уходили лучшие представители нашего народа. И с кончиной Патриарха Алексия также произошел разрыв очень глубокой духовно-исторической связи между нашим современным обществом и нашим историческим прошлым, так как в личности Святейшего Патриарха Алексия мы имели рядом с собой человека, который всем своим жизненным путем олицетворял попытку сохранить историческую Россию в условиях, когда ей не оставляли возможности для существования.

Во многом Святейший Патриарх ведь был уникален. Немного нашлось в 60-70-е годы, а уж сейчас тем более, среди наших церковных иерархов людей, которые свое детство и отрочество провели в той исторической России, которой уже не существовало на территории Советского Союза. Действительно, ведь Святейший Патриарх родился в семье потомственного русского дворянина, учившегося некогда здесь, в Петербурге, в Императорском училище правоведения и вынужденного эмигрировать из родной страны в ту самую Россию в изгнании, о которой мы сегодня так много говорим и которой уже как таковой не существует. Действительно, до пятнадцати лет Святейший Патриарх жил в условиях, которых уже не существовало в нашей стране: у него была полноценная интеллигентная православная русская семья, у него было церковное воспитание, у него было свободное духовное развитие. Его паломнические поездки в некогда русский Пюхтицкий православный монастырь, находившийся на территории Эстонии и поэтому сохранившийся в 30-е годы, в русский православный Валаамский монастырь, находившийся на территории Финляндии и поэтому сохранившийся в 30-е годы, символизировали собой ту самую Россию, которую лучшая часть нашего народа унесла с собой в эмиграцию. Конечно, подобного рода жизненный этап сформировал в нем русского православного человека. Такого человека, который не был уже в детстве «надломлен», который не научился лгать, как лгали многие советские подростки.

Он естественно и органично вошел в церковную жизнь. И когда его маленькая Эстония стала составной частью богоборческой коммунистической империи - где было место этого человека?! Естественно - в Церкви. Уже отдавая себе отчет в том, что, поступая в духовную семинарию, он бросает вызов жесточайшей тоталитарной системе, которая пришла на его родную Эстонскую землю, он поступил так, как мог бы поступить не каждый юноша в его время. Ну а далее было его пребывание в стенах Ленинградских духовных школ, только что восстановленных, где с большим трудом удалось собрать только троих остававшихся в живых ее бывших преподавателей. Вдумаемся в это: только трое преподавателей Санкт-Петербургской духовной академии смогли остаться в живых в нашем городе и преподавать в ней после ее возрождения.

Затем - принятие священного сана, служение на приходе в Эстонии, где, по всей видимости, отношение властей к Церкви было несколько мягче, чем на территории нынешней Российской Федерации, но тоже очень сложным. И вот здесь я задумываюсь, может быть, над главным парадоксом жизни Святейшего Патриарха: это ведь действительно был человек из той России, чудесным образом перенесенный в Советский Союз, который нашел свое место в продолжавшей оставаться гонимой Церкви. Да, священников уже не расстреливали в 50-е годы, но храмы по-прежнему закрывали и священников арестовывали и давали им сроки. И вот в этих условиях, когда Хрущев поставил перед собой задачу окончательной ликвидации религиозной жизни, когда Церковь оказалась «зажатой» со всей сторон, молодой священник принимает монашество, становится одним из самых молодых епископов в 1961 году, и начинается его поразительное церковное служение в качестве епископа.

При этом необходимо помнить, что одним из способов «удушения» церковной жизни при Хрущеве было стремление не допускать новых епископских хиротоний в надежде, что стареющий епископат естественным путем «сойдет на нет», и Церковь лишится возможности восстанавливать, восполнять свое духовенство. Уже в 1962 году он занимает ведущие посты в церковном управлении, в частности, становится заместителем Председателя Отдела внешних церковных сношений, затем в 1964 году становится Управляющим делами Московской Патриархии и более 20-ти лет занимает эту должность, которую затем он дополнит должностью Председателя Учебного комитета.

В его руках концентрируются нити управления Русской Православной Церковью в условиях, когда власть делала все от нее зависящее, чтобы Церковь перестала существовать. От него, конечно же, требовалось огромное количество внутренних сил, чтобы вынести это бремя. Безусловно, ему приходилось идти на компромиссы. На такие компромиссы, которые могли бы духовно, наверно, «раздавить» многих людей, но у него хватало сил, идя на эти компромиссы, помнить о том, что он служит Церкви. Именно потому, что в глубине души своей он оставался русским православным человеком, христианином и одновременно человеком, который осознавал свое церковное служение как служение исторической России, которой вроде бы не было нигде, но которая оставалась в сердцах тех, кто помнил о ней. Ему удалось в конечном итоге сохранить то немногое, которое можно было сохранить, а правильно сказать, которое и невозможно было сохранить в тех условиях.

Для меня очень показательно то обстоятельство, когда он в условиях только еще начинающейся перестройки, когда еще многое было неясно, став в 1986 году уже не Таллиннским, а Ленинградским митрополитом, он сумел сделать колоссально много в ситуации, когда наметившиеся в нашей стране перемены многим казались очередной кампанией, очередным пропагандистским камуфляжем. И вот это было знаком того, что он, как немногие наши церковные иерархи, был способен возглавить Церковь в ситуации, когда перемены действительно станут глубокими, и он будет способствовать тому, чтобы эти глубокие перемены стали уже необратимыми.

- Символично, что Святейший Патриарх Алексий II взошел на патриарший престол в канун «Смутного времени» - крушения величайшей державы, некогда существовавшей на Земном шаре. Невольно вспоминаются времена патриаршества Первосвятителей Московский, патриархов-мучеников свв. Гермогена и Тихона. Какова, на Ваш взгляд, была главная заслуга Русской Православной Церкви и лично Патриарха в этой непростой социально-экономической и этнополитической ситуации?

Для Церкви «смутные времена» были в 50-е, 60-е, 70-е годы. Что же касается конца 80-х годов, то какими же они были «смутными», если после десятилетий гонений Церковь наконец-то получила возможность свободно осуществлять свою деятельность? Какие же это были «смутные времена», когда обреченный на развал Советский Союз, исковеркавший исторические судьбы очень многим народам, населявшим тогда Российскую Империю, развалился естественным путем. Но развал Советской Империи еще не означал разрушения Церкви, хотя сепаратистские тенденции проявлялись в ней достаточно ощутимо.

И вот здесь я бы хотел отметить самое главное: ни один нормальный русский человек не мог не радоваться переменам, которые стали происходить на рубеже 80-90-х годов. У многих из нас были надежды на то, что опостылевший нам Советский Союз, являвший собой дьявольскую пародию на историческую Россию, рухнет. И в ходе этого разрушения возродится историческая Россия. Та Россия, о которой многие из нас не могли и мечтать, в том смысле, чтобы дожить до ее восстановления. Впрочем, оставалась Церковь, та самая Церковь, которая была единственным институтом, который сохранился, несмотря на попытки уничтожить историческую Россию во всех ее проявлениях. И многим из нас казалось, что именно Церковь сможет возглавить процесс возрождения исторической национальной России.

Нужно сказать, что отношения к Церкви в это время у различных общественных групп было благожелательно. Но это была иллюзия. Иллюзия, так как многие разрушали Советский Союз не потому, что были нравственно возмущены его неправдой, а потому, что мечтали переделить между собой привилегии партноменклатуры. Они не думали о возрождении исторической России. Они думали лишь о власти и богатстве, которыми они, как все советские люди - завистливые бедняки по натуре - были обделены.

Показательно, что в период этой демократической бури, демократического натиска Патриарх занимал всегда очень сдержанную позицию. Он не шел по пути поддержки умирающего коммунистического режима, но и не приветствовал самозабвенно и радужно шедший ему на смену под демократическими лозунгами новый российский порядок. Его принципом уже тогда был принцип врача - «не навреди». Поэтому, поддерживая необходимые России демократические перемены, он сумел сохранить определенного рода дистанцированность от новой власти. Он был всегда готов поддержать процесс возрождения страны. Отсюда его очень определенная позиция 19 августа 1991 г., когда на богослужении, которое совершал Патриарх, из мирной ектеньи было изъято поминовение власти. ГКЧП не был упомянут на ектенье во время православного богослужения - это была его позиция, не потому, что он имел какие-то большие иллюзии по отношению к Горбачеву; не потому, что у него, возможно, были какие-то надежды относительно Ельцина, а потому, что он почувствовал глубокую неправду попытки вернуть Россиию в прошлое. Отсюда его попытка удержать страну от кровавой междоусобицы в октябре 1993 года.

Вспомним его довольно сдержанную позицию во время начала первой Чеченской войны. Вспомним, что совсем недавно, когда вся наша страна была исполнена милитаристского восторга, он твердо сумел сохранить наши братские отношения с Грузинской Церковью, не пойдя на авантюрные предложения включить Абхазию и Южную Осетию в юрисдикцию Московского Патриархата.

Вот за всем этим стояло то, что всех раздражало: и левых и правых. Они не могли понять, а какую позицию занимает Патриарх? Его обвиняли в том, что он все время стремился быть при власти, а на самом деле он стремился дистанцироваться от власти, ибо очень хорошо помнил советские времена, когда ему, в том числе как Управляющему делами Московской Патриархии, приходилось многократно вступать в отношения с этой властью. И вот эта попытка сохранить честь Церкви в условиях, когда бесчестие стало нормой нашей политической жизни, ему удалась. Удалась в том отношении, что очень многие, мягко говоря, небесспорные деяния нашей власти, и нынешней и предыдущей, не могут быть инкриминированы Церкви как соучастнице этих деяний. Действительно, он часто безмолвствовал по вопросам, которые нам казались животрепещущими, но за этим безмолвием стояло понимание того, что эти вопросы так и останутся неразрешимыми. И для меня самым тяжелым бременем в служении Патриарха в 90-2000-е годы представляется глубинное подспудное понимание им того, что та самая историческая Россия, в которой прошло его детство и отрочество, уже никогда не будет восстановима в нашей стране, что сейчас рождается какая-то новая страна, неведомая нам, в которой, прежде всего, нужно было сохранить Церковь в качестве Церкви.

И может быть самым важным символическим эпизодом последних лет его служения является то, что он мечтал сделать многие годы: он воссоединил Русскую Церковь в России с Русской Церковью Заграницей.

Он восстановил то, что было дорого ему все эти годы как нечто единое. И вот здесь перед нами открывается, может быть, самое важное: мы все любим говорить о единстве по мере того, как происходит очевидный распад всего и вся - от территории до духовных ценностей. Но в этих условиях Церковь явила поразительный пример объединения двух своих частей, разорванных на протяжении десятилетий. Возможно, это объединение произошло слишком поздно, возможно, оно произошло слишком быстро, но факт остается фактом: одним из значительных деяний приснопамятного Патриарха является воссоединения Русской Православной Церкви, собирание тех частей расколотого русского мира, который кажется сейчас уже невосстановимым.

- Действительно, приснопамятный Святейший Патриарх Алексий II - первый Патриарх, соединивший в своем личном опыте век минувший и век нынешний, судьбы Церкви мучеников и исповедников и Церкви свободной, Церкви, которую стали замечать, с которой стали считаться. Оглядываясь на время служения Его Святейшества, какая, по Вашему мнению, главная трагедия в истории России с особой болью отзывалась в сердце приснопамятного Святейшего Владыки?

Одна из главных трагедий, которую никогда не забывал Святейший Патриарх, заключалась в том, что в советское богоборческое время большая часть нашего народа либо участвовала, либо оставалась равнодушной по отношению к гонениям Русской Церкви. В какой-то момент большая часть нашего народа была готова допустить уничтожение Церкви в нашей стране. Почему это случилось? До сих пор этот вопрос не получил ответа. А между тем, без ответа на этот вопрос мы так и не поймем, в чем же заключается главная проблема, существующая и по сей день во взаимоотношениях Церкви и общества. Ибо тот дух триумфализма, который был характерен в начале 90-х годов как для Церкви, так и для общества, давно уже улетучился, и, к сожалению, мы должны признать, что 3-4% практикующих христиан, т. е. людей хотя бы раз в году причащающихся, свидетельствуют о том, что сегодня церковная жизнь является значимой для очень малой части нашего общества. Почему это так? Вопрос, который стал одним из мучительных вопросов в жизни Патриарха Алексия. Он не размышлял над этим вопросом вслух, но размышляя над тем, что происходит в стране, он, по всей видимости, не видел для себя иного пути, кроме как молиться.

И будучи человеком тяжелобольным, он совершал такое огромное количество богослужений в течение целого года, как и накануне своей кончины, что мы должны были бы задуматься вот над чем: у нас действительно был Патриарх, опытный администратор, церковный политик, который в какой-то момент, видимо, осознал, что у него не остается никакого другого способа повлиять на развитие нашей жизни, кроме как молиться о душах своих в большинстве своем заблудших и, увы, нераскаянных современников. И эта глубокая молитва, молитва литургическая, поддерживала его и была тем главным его вкладом в нашу историческую жизнь.

Как-то на радио София выступал протоиерей Иоанн Свиридов, и речь шла о христианском отношении к половой жизни и т.д.
Я позвонил в прямой эфир и спросил, почему, по мнению ведущего, один из московских священников, протоиерей Дмитрий Смирнов проповедует такое дикое лжеучение, более всего напоминающее кришнаитское, а не христианское. (Напомню, что именно кришнаиты признают секс только с целью зачатия, также и Дм.Смирнов. Христианство же никогда так вопрос не ставило.

Отсюда и неодобрение Смирновым любой контрацепции, опять же вопреки официальному учению нашей церкви, выраженному в Основах её соц. концепции, где осуждаются аборты (которые суть убийство), а контрацепция дозволяется, хоть и с оговорками.)

И на моё предположение, что у указаного деятеля, наверное, у самого какие-то проблемы (что и является подлинной причиной проповедания указанного лжеучения), Свиридов подтвердил, что да, у Смирнова были серьёзные проблемы в семейной жизни.

Я бы не стал "переходить на личности", обсуждая концепции и мнения, если бы данный вопрос не затргивал большое колличество людей, причём принося им вред (разумею тех простодушных людей - "духовных детей" - на кого повляла проповедь скотоводческого подхода к размножению.)

К этому случаю хорошо подходят слова из нижеследующей статьи про людей, которые "хотят максимально отравить своим мирянам жизнь в браке подобного рода просто унижающими человека обсуждениями и рассуждениями ", по причине того, что у них самих с этой сферой не всё в порядке.

Выступление на круглом столе "Семья в современной Церкви"

"Я начну с замечательного афоризма о.Дмитрия Смирнова, которое символизирует собой очень распространенное в нашей Церкви отношение к браку. Как-то на вопрос о решении демографической проблемы, о.Дмитрий сказал - "А у меня на приходе проблема эта уже решена - у нас многодетность как в Бангладеше ". Меня это удивило. Получается, что для православного священника благоденствие в семье символизирует мусульманская страна, где в основном и дети и взрослые живут так, как мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь жил в нашей стране. Почему именно многодетную семью нам предлагают в качестве идеала православной, христианской семьи - я понять не могу.

На самом деле многодетная семья - это семья архаичного, малоцивилизованного общества . Опыт самых разных стран - и христианских и нехристианских - показывает, что как только уровень цивилизованности населения поднимается на достаточную высоту, рождаемость резко падает. Здесь равны европейские страны и та же Япония, например. Многодетная семья - это семья, которую мы получили из дохристианского прошлого. То, что в христианской истории многодетная семья существовала на протяжении веков - это просто свидетельство того, что христианская цивилизация на определенных этапах не достигла ещё такого уровня, когда у супругов возникает потребность иметь меньше детей.

Апостол Павел в своем послании (см. 1Тим 2-15) говорил о чадородии, но чадородие тождественно понятию "материнства", а не "многодетности" и надо именно в этом контексте это слово употреблять, чтобы не было недоразумений.

В современной науке этот вопрос рассматривается и обсуждается со следующих позиций. Во-первых, в архаичных обществах - я сейчас не говорю о тех обществах, которые настолько архаичны, что мужчины и женщины не связывают сексуальные отношения с зачатием детей, а в тех обществах, где рождение детей связывается с половыми отношениями, там существуют вполне определенные мотивы для чадородия - высокая смертность: надо, чтобы хоть кто-то из детей выжил. Вот это характерный стимул в многодетных семьях в таких условиях.

Очень важное объяснение многодетности в малоцивилизованных обществах связано, во-вторых, с тем, что люди в этих обществах не обладают той необходимой степенью личной ответственности за будущее своих детей, они не озабочены, чтобы дать своим детям должное воспитание, образование, создать для них такие культурные, материальные и социальные условия жизни, которые позволили бы им в дальнейшем реализовать себя должным образом. Недостаток ответственности и недостаток развития личностного начала, как в родителе, так и в ребенке, порождает подобную многодетность .

Третий, очевидно, имеющий место мотив. Для людей архаичных обществ половые отношения представляются одним из самых главных и сильных переживаний; при этом отсутствуют средства, которые не допускают зачатие . Если бы они у них были - они бы, вероятно, были бы не столь многодетны. Таким образом, многодетная семья - это семья, которой характерна не столько для христианского, а для всех обществ; и это семья, которая со временем, по мере социального, культурного развития, начинает уменьшаться во всех странах.

Впрочем, защита многодетной семьи часто аргументируется именно ее архаичностью. "Все, что было раньше, было лучше": в XIX в. было лучше, чем в XX в., в XVI в. лучше, чем в XIX в. и т.д. и т.п. Точка зрения характерная, кстати сказать, не столько для христианской, сколько для китайской культуры - чем древнее, тем подлиннее.

С другой стороны, культ многодетности в нашей церковной жизни обусловлен значительными католическими влияниями в нашем богословии, до сих пор непреодоленными.

Католическое богословие многие века базировалось на взгляде на брак блаж.Августина, трактат которого о любви Бердяев остроумно назвал "трактатом о животноводстве".

Действительно, для бывшего манихея блаж. Августина брак с его неизбежными "низменными плотскими отношениями", мог быть оправдан только одним - появлением детей. Поэтому целью брака в католическом богословии считается исключительно рождение детей. Развитию этого взгляда послужили очень многие почтенные монашествующие и целибаты, не знавшие брака, которым свойственно заимствованное ещё у блаж. Августина негативное отношение к плотским отношениям как безусловно низменным, оправдать которые может только одно - чадородие. Вот почему позиция римо-католической Церкви в отношении, например, абортов и противозачаточных средств, гораздо ближе нашим ревнителям чадородия, чем наши же "Основы социальной концепции РПЦ".

Я уже не раз слышал упреки о том, что "Основы социальной концепции" "недостаточно православны". Что же, римо-католическое богословие более православно? Я проиллюстрирую это некоторыми примерами.

Для римо-католиков, которые в основной своей массе считают чадородие смыслом семьи, аборт совершенно невозможен ни при каких обстоятельствах. "Основы социальной концепции ", в случае, если жизни матери грозит опасность при рождении ребёнка, допускают - не рекомендуют, а допускают - возможность для матери выбора между абортом и риском родов, чреватым ее собственной смертью . Позиция католиков, восходящая к их представлению о смысле брака, представляется в своем роде очень последовательрой Если смысл брака - в чадородии, то всё должно быть принесено в жертву именно этому, и мать должна быть готова к тому, чтобы умереть, рождая ребёнка. Но за рамками этого рассуждения остаётся другой вопрос: а, собственно, почему жизнь матери должна приноситься в жертву жизни ещё нерожденного ребёнка? Тем более если у этой матери есть уже другие дети и есть ещё муж, который ведь не всегда будет рад смерти жены... Наши, православные "Основы социальной концепции", поступают более мудро. Они уравновешивают право на жизнь матери и право на жизнь ребёнка, и предоставляют матери право выбора в крайней, опасной для жизни матери, ситуации.

То же самое касается противозачаточных средств. "Основы социальной концепции" очень четко дают указания, что неабортивные противозачаточные средства могут быть допускаемы , а абортивные не допускаемы ни в коем случае. Многие наши священники, сталкивающиеся с подобного рода терминологией, говорят, что "всё это от лукавого, любое противозачаточное средство - это грех, зачем "Основы социальной концепции" погружаются в эту гинекологию?"

На самом деле это очень важный момент.

Потому что, допуская по сравнению с бОльшим грехом использование неабортивных противозачаточных средств как возможный мЕньший грех, "Основы социальной концепции" проявляют очень последовательный и православный подход к браку. Они тем самым указывают на то, что целью брака является не рождение детей, а отношения между супругами, которые при определенных обстоятельствах могут не иметь детей вообще или иметь ограниченное количество детей. При этом плотские отношения между ними могут существовать .

Здесь возникает ещё один вопрос: а что же такое плотские отношения? Если целью брака не является рождение детей, то является ли рождение детей целью плотских отношений? Нет, их целью является общение между супругами. (Правда, я убежден, что плотских отношений, в таком виде, как сейчас, в раю не было - уж слишком они безобразны в той форме, в которой они существуют сейчас. (осмелюсь оставить данное утверждение на совести отца Георгия, в том смысле. что каждый из нас, делая какие-то утверждения, исходит из собственного опыта. Очевидно, что его личный опыт не самый светлый. Но он во всяком случае светлее и яснее чудовищных проблем в этой сфере, которые имеет протоиерей Дмитрий Смирнов, чем и объясняется калечащее людей, совершенно неправославное его лже-учение о половой жизни - прим. tapirr ) Половые отношения в раю имели какой-то другой характер, какой - об этом могут размышлять лишь монахи, которые вообще к этой проблематике относятся очень неравнодушно.)

Я вспоминаю эпизод, когда мой уже ныне покойный духовник - о.Василий Ермаков, который отличался достаточным традиционализмом, беседовал с одним человеком. Я слышу, о. Василий говорит: "Ладно, брак честен, ложе нескверно". Кающийся упорно начинает ему что-то говорить. "Брак честен, ложе нескверно." - повторяет о. Василий и хочет уйти. Тот опять: "Батюшка…". А между тем о.Василий повторяя слова апостола Павла стремился остановить тот жуткий стриптиз, который почему-то очень хотел предложить ему этот самый кающийся - "нет, батюшка, скверно моё ложе и вот послушайте как оно скверно". Действительно, перед нами очень серьёзная проблема, потому что, если мы отдаём себе отчет в том, что целью плотских отношений не является только лишь чадородие, рождение детей, то мы должны вообще эту тему вынести за рамки исповедального разговора. Хотя на исповеди можно говорить обо всём, но не всё имеет отношение к исповеди.

Мне довелось ещё много лет назад делать доклад на Рождественских чтениях по поводу программ полового воспитания . В этом докладе я достаточно резко говорил о том, насколько предлагаемые программы неприемлемы. Но вопрос всё равно остается очень важным.

Безусловно, Церкви нужно задуматься, каким образом воспитывать наших прихожан, и прежде всего, конечно, детей вот в этой самой сфере, на которую было наложено долгое время табу. Лицемерный пуританизм советского общества приводил к тому, что представление о брачной жизни, о плотских отношениях люди черпали из самых сомнительных источников. То же самое происходит и сейчас.

Поэтому когда мы справедливо критикуем те программы полового воспитания, которые предлагаются сейчас в школах, мы не только должны их критиковать, мы должны предлагать какую-то альтернативу. Но уже само словосочетание "Православный курс полового воспитания" звучит как "деревянное железо" - как же такое может быть. Не может православный человек быть воспитан в плане половой жизни.

А как же без этого строить воспитание, подготовку людей к браку?

Но я тем не менее дерзаю называть вещи своими именами - это действительно актуально. В данном случае мы, и это очень хороший аргумент против наших ревнителей "советского пуританизма" в Православной Церкви, можем сказать, что они ведут себя как католики, а не как православные.

Я часто вспоминаю мой опыт общения на очень серьёзной конференции в Петербурге, посвященной вопросам биоэтики, с католическими священниками. Они непримиримо говорили о браке, что брак - это прежде всего рождение детей, что любой аборт - это грех, что женщина должна умирать в родах, что противозачаточные средства недопустимы, что нужно выяснять, в какие дни можно женщине забеременеть, а когда плотские отношения недопустимы. И вот почтенный священнослужитель-целибат подробно рассказывал о методиках, какими должна пользоваться женщина, чтобы она могла выяснить, в какие дни у неё не может быть зачатия, и в эти дни не вступать в плотские отношения, чтобы не согрешить, ибо супружеские отношения оправданы только тогда, когда она может зачать... Я чувствовал за всеми этими разговорами психоаналитически обнаруживаемый момент, что люди, в глубине души не познавшие брака, хотели максимально отравить своим мирянам жизнь в браке подобного рода просто унижающими человека обсуждениями и рассуждениями.

Ещё один существенный момент. Мы, конечно, не готовим к венчанию наших брачующихся. Более того, с одной стороны, мы венчаем всех подряд, а с другой стороны - тех, кого мы знаем, мы стараемся обвенчать обязательно с православными. Вспоминаю, как во время чтения мною лекции по христианскому кинематографу, я разбирал эпизод, когда ап. Петр благословил главных героев - язычника и христианку на брак. Здесь я не мог не пошутить обращаясь к своим слушателям: какой всё-таки малоцерковный человек ап. Петр! Вместо того, чтобы потребовать от главного героя принять крещение, научиться "вычитывать молитвенное правило", "выстаивать богослужение" и т.д. и т.д., он благословляет их на брак только лишь на том основании, что жених готов признать за своей будущей женой право оставаться христианкой. В этом скрывается глубокая вера ранней Церкви в силу христианства. Мы же идем по другому пути.

В то же время я не согласен с умалением законного гражданского брака. Мы встречаемся сейчас с какой опасностью - люди, которые не берут на себя никаких обязательств, но хотят поиграть в брак, венчаются без свидетельства о браке. И в редких случаях, при нашей безответственности - это одна из основных частей нашей ментальности постсоветского времени - когда от тебя ничего не зависит и значит, ты ни за что не отвечаешь - люди стремятся венчаться без гражданского брака - именно, чтобы не связывать себя никакими обязательствами с другим человеком. Я считаю, что в таких ситуациях всё должно решаться индивидуально. Ведь есть, например, наш пресловутый жилищный вопрос, когда люди хотят жить вместе, но не могут регистрировать брак по какой-то причине. Конечно, здесь можно пойти на уступки, когда ты людей знаешь. Но когда ты людей не знаешь, мне кажется, что наряду с прохождением ими какого-то курса предбрачной катехизации, безусловно, должно быть поставлено условие наличия у них свидетельства о браке.

Теперь что касается расторжения брака . "Основы социальной концепции" пошли гораздо дальше поместного собора 1917-1918 гг., и предложили уже две дюжины причин для расторжения брака. Не со всем бы я, наверное, здесь согласился, слишком это широкий подход; но если мы говорим о существе дела, то мы действительно сталкиваемся с очень серьёзной проблемой. В разных епархиях, при отсутствии церковного суда, у нас существуют совершенно разные подходы к расторжению брака, при том, что расторжения вообще быть не должно.

В некоторых епархиях достаточно одному супругу придти в епархиальное управление, предъявить паспорт, ксерокопию свидетельства о разводе и прошение о расторжении церковного брака - и он получает факсимиле архиерея, благословляющее расторжение брака. Это вызов церковному пониманию брака. На самом деле правильнее было бы сделать так, как это, впрочем, и делается в иных епархиях, не принимать никакого прошения о расторжении церковного брака. Если человек, который был в венчанном браке, расторгнул свой гражданский брак и потом, уже уйдя от супруга, решается на то, чтобы вступить во второй венчанный брак, - то вот тогда он должен прийти в епархию, представив свидетельство о расторжении предыдущего гражданского брака с указанием причин его расторжения; и если архиерей сочтет это возможным, тогда пишется прошение благословить его второй брак. Не расторгнуть первый, а благословить второй. До революции расторжение брака происходило на уровне Синода, т.е. происходило подробное расследование, и только Синод давал санкцию на расторжение брака. Это была очень затрудненная процедура.

Когда мы говорим о расторжении церковного брака, мы должны констатировать, что сейчас у нас эта практика очень упрощена и мы игнорируем то, что на самом деле общественное мнение было бы очень важным моментом для сохранения наших браков. Но для того, чтобы было общественное мнение, нужна община, некая общинная жизнь . И действительно, я бы этот момент подчеркнул, не будет у нас полноценных венчаний, если они будут у нас оставаться индивидуальной требой. На приходе венчание должно происходить в присутствии общины. Человек должен ощущать себя ответственным перед теми людьми, которые знают его. Даже если он вступает в брак, например, с инославным. Такие браки ведь благословлено венчать (если речь идет о римо-католиках и традиционных протестантах). Но этого, конечно, у нас нет, и поэтому в качестве предварительной меры превращения венчания из индивидуальной требы над неизвестно кем совершаемым, нужно искать путь катехизации и одновременное введение людей, собирающихся венчаться, в ту общину, в которой они собираются венчаться.

Мы сейчас перечислили очень много проблем. Важно, что мы хотя бы проговариваем эти проблемы, мы не делаем вида, что они не существуют. Но наш разговор может упереться в одно - ни один священник, и даже ни один настоятель не может решить многие из этих проблем на своём уровне. Есть проблемы, которые должны решать на епархиальном уровне и даже общецерковном. Они до сих пор на этом уровне не решены, и я не думаю, что будут решаться. Я сужу об этом по нашей боязни вызвать гнев ревнителей старомосковского благочестия, гнев ревнителей многодетных браков, часто самих не имеющих детей - это действительно проблема, которая мешает нашей Церкви решать очень многие серьёзные вопросы.

Требы, проповедь, исповедь - и слова, оставшиеся без ответа. Отчего выгорают священники, и как можно им помочь - размышляет протоиерей Георгий Митрофанов.

Священник выступает в качестве ритуально-бытовой обслуги

– Сейчас много говорят о выгорании работников благотворительных фондов и волонтеров, учителей, врачей, родителей. О выгорании священников говорят меньше. Есть ли вообще такое явление? Насколько оно массовое?

– Честно говоря, для меня выгорание – нечто, что является неизбежной составляющей жизни любого человека. Человек меняется, не всегда в лучшую сторону, устает от жизни, профессии, общения с людьми. Не случайно жизнь все-таки конечна. Поэтому термин очень расплывчатый и может быть применен к любому человеку независимо от его профессий и применительно к обстоятельствам его жизни.

В контексте священнического служения мы можем говорить об очень многих проблемах. Мне, как церковному историку, уместнее было бы дать исторический экскурс, который многое объясняет. Я его и сделаю позже. Но все-таки, будучи еще и священником, я бы сначала обрисовал то, что должно составлять основной смысл, содержание деятельности священника, как это содержание проявляется в нашей современной церковной жизни и какими издержками может сопровождаться.

Казалось бы, на поверхности лежит что? У священника есть определенные обязанности. И первой является богослужение. Чтобы совершать богослужение, у человека должна присутствовать внутренняя потребность более активно в нем участвовать, психологически, нравственно, интеллектуально.

И, учитывая сложную структуру нашего богослужения, глубокий богословский смысл многих наших богослужебных текстов, у человека должны быть соответствующие знания для понимания, что он делает, что произносит, что совершает.

А вот теперь я невольно задаюсь вопросом: для большинства современных священников что в богослужении со временем становится главным? Более того, предпочтительным и даже желанным? Отнюдь не совершение годичного круга богослужения в храме и даже не совершение литургии, а совершение треб. Треб, которых им приходится совершать очень много, которые не требуют особенных интеллектуальных, психологических, нравственных усилий. И дают наиболее ощутимый и быстрый доход, необходимый священнику, потому что он – не бестелесное существо.

И самое главное, треба – форма богослужения, не требующая наличия глубокой, духовной связи священника с людьми, которые приходят ее совершать. Совершив молебен, панихиду, крещение, венчание и столь любимое священнодействие, связанное с освящением квартиры, офиса, машины, а в сельской местности еще и гумна, кладезя, чего только не освящается, священник довольно быстро завершает общение с человеком, для которого он совершает требу. Либо оно может продлиться трапезой, как правило, не предполагающей серьезного пастырского разговора. Священник получает вознаграждение и может потом не видеть этого человека всю последующую жизнь.

Протоиерей Георгий Митрофанов. Фото: Владимир Ходаков

И все довольны. У всех возникает ощущение, что священник исполнил свой долг. Наши малоцерковные, околоцерковные и прицерковленные современники ощущают себя приобщившимися к церковной жизни. А самое главное, возникает ощущение, что теперь есть хоть какая-то гарантия, что машина не разобьется, колодец не заплесневеет, а квартиру не постигнет пожар. И все это отнюдь не предполагает постоянного общения данного священника с этими людьми, а этих людей со священником в контексте общей приходской жизни и совершения литургии.

Священник выступает в качестве ритуально-бытовой обслуги, совершенно лишенной какой-либо одухотворенности, выполняет потребности малознакомых или совсем незнакомых ему людей.

Да, он за это получает деньги, и на основании этих денег может обозначить свой статус в епархии, платить епархиальные взносы и демонстрировать, что в приходе существует какая-то жизнь. Но большая часть приходящих к нему людей – это даже не прихожане, а захожане.

И это не может не опустошать, или же человек начинает снисходить на уровень любой обслуги: парикмахера, продавца. У нас немало священников, которые, прослужив какое-то время, именно так и начинают мироощущать себя.

– Сколько на это может потребоваться времени, несколько лет?

– Зависит от особенностей личности человека, от уровня его культуры. Я к этому перейду дальше. Мы с вами увидели, что в одной из основных функций священника существуют серьезные основания, чтобы вдруг ощутить себя человеком опустошенным, одиноким, к которому люди относятся исключительно потребительски, и к которым он сам начинает относиться так же потребительски, ничего от них не ожидая, кроме материального вознаграждения за потраченное время, бремя произнесения малопонятных для них ритуальных слов, осуществления совсем непонятных для них ритуальных действий, которые иногда могут сопровождаться в меру душевным разговором, если за совершением требы следует трапеза.

– Не отдает ничего и не наполняется сам?

– В их взаимоотношениях происходит имитация церковной жизни. А, на самом деле, перед нами да, безусловно, жизнь религиозная, но низшего порядка, это магизм. Перефразируя известную книгу протоиерея Александра Меня, магизм без единобожия. Христос в данном случае не обязателен, его может и не быть.

Он устает от слова, которое остается без ответа

– Вторая функция священника, помимо совершения богослужения, тоже не менее значимая, хотя в нашей Церкви она вторична и даже третична. Это произнесение проповеди, научение людей. Надо помнить, что до 2-й половины 18-го века подавляющее большинство духовенства вообще не произносило проповедей веками. И эта сфера стала развиваться лишь в 19-м веке, когда у нас постепенно наросла прослойка образованного духовенства, приученного к мысли, что проповедь является обязательным компонентом богослужения.

А потом духовенство практически полностью было уничтожено, исчезло из жизни, и если мы вспомним, что в 90-е годы большинство духовенства у нас вообще никакого богословского образования не имело, вполне понятно, что приходя к служению, многие новорукоположенные священники ограничивались тем, что осваивали чисто внешние формы совершения богослужения и, прежде всего, треб, которые делали излишним произнесение проповеди. Служба долгая, закончилась, и, слава Богу, с миром изыдем, а на требе о чем говорить? И так все ясно. И эта функция не исполнялась.

С другой стороны, немало священников проповедует, и тут возникает своя проблема.

Понимаете, проповедь помогает священнику активизировать свой контакт с людьми, попытаться, говоря о чем-то, в их реакции на свои слова увидеть их внутренний мир: конечно, если есть ли у них какие-то мысли о Христе, о собственном несовершенстве, и так далее. Проповедь этому способствует.

А если проповеди нет, или она формальна?

Могу сказать по собственному опыту: я многие годы произношу проповеди, всегда после евангельского чтения, достаточно продолжительные, не менее 15-20 минут. С годами у меня возникло ощущение, что это не мой монолог. Я никогда не готовлюсь к проповеди, я выхожу и не знаю, что буду говорить. И в процессе разговора возникает невыразимый контакт между тобой и паствой, ты начинаешь вместе с ними размышлять над евангельским текстом. А Евангелие, при всей своей простоте, очень насыщенный текст, там существует масса слоев и подтекстов. А особенно когда прихожане состоят из тех людей, которых ты знаешь, видишь их живые реакции, по ним ты на чем-то акцентируешь внимание.

Проповедь – таинство церковное, вне литургии оно практически не бывает. К сожалению, даже у тех, кто проповедует, возникает ситуация искусительного характера: священник говорит о казалось бы всем очевидных вещах, все понимают эти вещи вроде бы одинаково, но, зная их жизни, он видит, как мало в них реализуется смысл тех слов, которые он произносит. Да и он сам, часто говоря правильные слова, не может не видеть дистанции между словом и делом. А ведь, произнося слова с амвона, он берет на себя определенного рода обязательства. Одним из главных героев проповедей должен быть Христос, а, с другой стороны, люди.

Я часто слышу от прихожан, которые слушают мои проповеди долгие годы, что в них все больше и больше усиливается аспект, связанный с людьми, с тем, как люди реагируют на Христа. И именно в этом аспекте деятельности священник сталкивается с тем, как мало значит слово само по себе, не подкрепленное жизнью, делом.

Я вспоминаю один выразительный эпизод, когда я был еще молодым священником. Конец 80-х годов, должно было пройти отпевание, которое совершал священник более солидный, в прошлом актер. И он говорил: «Надо что-то сказать, а я толком о покойном и не знаю ничего, ладно, как-нибудь на автопилоте». Я был внутренне возмущен таким подходом. Но со временем понял, что если убрать почти цинично звучащий термин, понятно, что имелось в виду. Речь шла о том, что, даже обращаясь к незнакомым людям, ты, как священник, должен говорить им то, что должно возвещать Евангелие. Даже не зная, как это преломится в их сознании и обстоятельствах их жизни.

Это сложный процесс, требующий усилий. И человек от этого устает. Устает от слова, которое часто остается без ответа. Вот почему важно в течение жизни священника произносить проповедь одним и тем же прихожанам, которых ты знаешь годами. А у большинства священников этого нет, они говорят в толпу.

– То есть, они теряют смысл в том, что говорят?

– Да. И возникает ощущение пустоты. Зачем я буду говорить Богу о том, что он и так знает? А людей это не интересует.

Что превращает священников в плохих психотерапевтов

– И, наконец, еще одна функция, не менее искусительная, но значимая в жизни священника. Это пастырство, одной из форм которого является духовничество. Одной из колоссальных проблем нашей церковной жизни является то, что у нас на всем пастырстве лежит печать духовничества. У нас все священники имеют право исповедовать, и все христиане перед причастием обязаны исповедаться.

Но большинство наших священников не умеет исповедовать, а большинство наших прихожан не умеет исповедоваться. Это привело к колоссальному профанированию таинства покаяния в форме исповеди. На исповеди люди меньше всего каются. А больше всего озабочены двумя вещами: получить ясный, простой ответ на свои самые разные вопросы и услышать слово успокоения, сочувствия, поговорить о своих проблемах.

– Получить поддержку?

– Да. «Скажи мне, как мне жить?», «Скажи мне, что мне делать?». А что может знать священник, даже не молодой, а старый, о жизни людей, во многом отличных от него? У них свои семьи, свои профессии, своя социальная среда. И возникает странное сочетание таких псевдомонастырских директивных указаний «делай так, делай эдак» и очень неквалифицированной психотерапевтической беседы.

И в этом можно проводить часы, дни, месяцы и годы. И многие священники на это поддаются, потому что подчас у них нет иных форм общения с людьми, кроме как, стоя с ними у аналоя, превращать исповедь в психотерапевтический сеанс, дурной и непрофессиональный. Потому что тема исповеди есть покаяние человека в конкретных делах, тема пастырской беседы есть постановка конкретных вопросов, не благословить прооперироваться, а как поступить в ситуации с христианской точки зрения, с точки зрения Церкви.

Причем требуется не мнение священника, а мнение Церкви. Это все уходит на второй план. И это колоссально ломает священников, превращая их в плохих психотерапевтов. У человека вообще никаких религиозных вопросов нет, но священник не чувствует себя вправе сказать: «Это не ко мне», если, тем более, речь идет о разговоре на исповеди.

А священник же живой, и эта пустопорожняя болтовня у аналоя выхолащивает его душу.

Он опять ощущает себя одиноким. Это одна из проблем очень важных.

– Семья поддерживает?

– Да. Но я очень хорошо представляю себе, что для многих священников семья отнюдь не является такой тихой заводью. А, скорее, поводом для искушения, когда, например, во имя семьи он забывает свой пастырский долг. Когда семья, часто еще менее развитая, чем он, в духовном, религиозном смысле, определяет его, как просто добытчика, доставалу.

И, при этом, любой человек в семье переживает тоже определенного рода кризис. Такое понятие, как одиночество вдвоем, свойственно многим священникам. Это усугубляет его одиночество, на которое он обречен, просто как священник.

Есть паства, которая не становится семьей. И есть семья, которая в общем кризисе семьи часто является не подспорьем, а искушением.

Видите, я попытался объяснить причины того, что называется выгоранием. Как видите, их очень много. Но, может быть, самой главной причиной выгорания является то, и это я говорю, как священник, пребывающий в сане почти 30 лет, как преподаватель духовной школы, столько же лет в ней преподающий, что большая часть людей, поступающих к нам, совершенно не представляют себе, что такое служение священника и что такое церковная жизнь.

Зачем эти молодые люди идут в семинарию?

– А как они ее себе представляют?

– А вот тут мы с вами должны сделать определенный исторический экскурс. Просто чтобы понять, что происходит и как такое возможно. Прежде всего, надо иметь в виду, что первые шестьсот с лишним веков христианства духовенство у нас вообще не училось. Оно было потомственным, и дети научались у отцов чисто внешнему совершению богослужения, не понимая его, не зная, не умея проповедовать и просвещать своих прихожан. Они были совершителями богослужения и треб. Совершенно, при этом, бездумно.

Наконец, после мучительного 18-го века, когда у нас все-таки создалась система богословского образования, в 19-м веке появилось духовенство, осознавшее, что священник должен быть образованным и иметь специальные знания. Я хочу подчеркнуть, что речь шла о детях потомственного духовенства. Выработался определенный, отличный от стиля жизни мужиков уклад жизни священнической семьи. Именно они были самыми крепкими, как в нравственном, так в и бытовом отношениях. Священник все-таки на каком-то уровне уже был не тождественен своему невежественному пасомому крестьянину. Образование дало новый импульс явлению, и духовенство наше стало развиваться далее.

В начале 19-го века, например, провинциальная масса дворянства уступала священнослужителям в образовании. Вот почему даже те поповские дети, которые не становились священниками, как правило, пополняли ряды русской интеллигенции. И выработалось понимание того, что священник должен готовиться к своему служению. Не только получив церковное воспитание с младенчества в семье, но и пройдя духовную школу: четырехгодичное духовное училище, шестигодичную семинарию. И только после этого человек может быть священником.

В результате, когда в начале 20-го века, когда сословная замкнутость духовной школы была во многом преодолена, начался интересный, только зародившийся процесс притока в духовное сословие и русской интеллигенции – людей, уже образованных светски, но так или иначе осознавших для себя необходимость такой учебы. Как правило, такие люди поступали в духовные академии.

Все это было уничтожено в 20-е годы. Просто физически этот слой перестал существовать. И затем появившееся духовенство послевоенного периода было уже не потомственное, а рабоче-крестьянского происхождения, ибо все остальные сословия были максимально уничтожены.

Советская интеллигенция в первом поколении не напоминала ни русских дворян, ни русских священников, их дети были довольно простоваты. Наше духовенство резко не демократизировалось даже, а плебеизировалось: пришли люди из такой среды, в которой веками было сохранено внешнее ритуальное благочестие, но не было никакого понимания, что Церковь – это особая культура, а служение священников предполагает приобщение к этой культуре и традиции.

– То есть, опять мы вернулись к “мужикам”, из которых вышли?

– Да. Но при этом мы попытались восстановить духовную школу. Это понятно, потому что те немногочисленные представители сохранившегося к середине 40-х годов духовенства, сами ее прошедшие, понимали, что без этого нельзя. Но уровень возрождавшихся духовных школ был неизмеримо ниже тех духовных школ, что были когда-то.

И, тем не менее, несмотря на тяжелейшие условия перманентного гонения на Церковь 50-х, 60-х, 70-х, 80-х годов, уровень духовенства был все-таки выше, чем в 90-е годы. Почему? Потому что власти рассматривали духовные школы, как своеобразный фильтр, через который они пропускали будущих священников. Ведь попытка взять под контроль еще только будущего священника начиналась, когда абитуриент подавал документы в семинарию. На них уже выходили представители властей.

У меня первая профилактическая беседа с майором госбезопасности произошла, когда я только сдал экзамен и еще не знал, зачислили ли меня. И власти очень не любили, когда какие-нибудь деятельные архиереи ставили священников из людей, не прошедших духовную школу. А в духовной школе начиналось наблюдение, и немало было людей, исполнявших осведомительные функции среди преподавателей и студентов. Власти это устраивало.

Но происходило и другое: все проходили духовную школу, в которой были люди, которые, может быть, и сами были не очень образованными. Для меня примерами высокой богословской культуры были архиепископ Михаил Мудюгин, кандидат технических наук, имевший высшее светское образование, но потом закончивший духовную академию, и протоиерей Ливерий Воронов. Это были люди из потомственных интеллигентных воцерковленных семей, которые личностями своими доносили до меня тип мыслящего культурного священнослужителя. Сейчас среди нас таких нет. Есть образованные по советским меркам, но вот этот стиль уже утрачен навсегда.

Но самое страшное случилось в 90-е годы, когда в священный сан стали рукополагать без всякого образования.

Две трети священнослужителей у нас тогда были без образования. Что у них было за плечами? Хорошо, если какой-нибудь технический институт. А если это был тракторист или токарь? Что это был за священник? И эти люди совершали богослужения бездумно, проповедовали от ветра головы своея, общались с прихожанами в привычном для себя стиле, говорили о житейском.

Возникает еще одна проблема 90-х годов, которая способствует выгоранию священников. Для многих священников, даже горящих, исполненных высоких порывов, главной задачей на долгие годы становилась не задача созидания приходской общины, не общение со своей духовно мотивированной паствой, а задача построения храма в условиях страны, переживавшей колоссальный кризис. Строительство храма предполагало участие в подчас сомнительных мероприятиях, общение с сомнительными спонсорами и представителями властей. Это не могло нравственно не калечить людей, да еще и неразвитых.

Сейчас, когда проходит очередной набор, я думаю: «Зачем эти молодые люди идут в семинарию?». Они совершенно не понимают того, что такое священническое служение, а мы очень часто не успеваем их подготовить в наших духовных школах: четырехгодичной семинарии и двухгодичной академии.

Фото: Vk/Симбирская митрополия

Не выгорают, потому что никогда и не горели

– То есть зерно выгорания лежит уже задолго до того, как священник начинает общаться с паствой?

– Понимаете, выгорание может быть трагедией, а может пройти совершенно незаметно для выгоревшего священника, просто стать естественным процессом. Он не выгорал, а, собственно, и не загорался. Он не горел, он пришел работать в качестве ритуально-бытовой обслуги, изначально на это запрограммированной.

И, даже пройдя духовную школу, он ограничивается минимумом познаний, которые позволяют ему создавать ощущение, что он может быть обслугой более привлекательной, чем другой священник: что-то сказать, что-то изобразить. Вот почему одной из жутких проблем священников является невольное лицедейство.

Когда понимаешь, что такой, как есть, ты мало напоминаешь священника и начинаешь подражать кому-то, особенно священникам авторитетным, старшим. Начинается жуткая ролевая игра в священника, которая не может не опустошать.

Нет ни опыта церковной жизни, ни богословского образования, уж тем более, богословской культуры.

А самое главное, он не понимает, что для того, чтобы остаться священником, нужно жить духовной жизнью. У него этой духовной жизни еще не сформировалось у самого. Он без этой жизни продолжает свое служение.

– Тогда получается, что выгорание – удел немногих, только тех, кто горит внутри?

– Да! Поэтому выгорающие священники вызывают во мне гораздо больше не только сочувствия, но уважения, чем те, которые вот так вот идут, не выгорая, потому что у них в душах никогда ничего и не горело. Другое дело, что этот процесс, конечно, будет меняться исторически. Но сейчас мы видим очень печальную картину: выгорание священника – процесс, которого очень сложно избежать многим из нас.

Я вот выгорел или нет? Трудно сказать. Но то, что я уже не такой, как был раньше, это прекрасно понимаю. В чем-то я стал лучше, в чем-то хуже, наверное, трудно об этом говорить. Но, понимаете, значительная часть наших священников даже не доразвилась до выгорания, и это самое страшное. Эти люди профнепригодны. В каждой профессии есть профнепригодные люди.

Не может быть врачом человек, который не выносит вида мертвеца и при виде крови падает в обморок. С первого же курса таких людей отчисляют, либо они сами уходят, и это совершенно естественно. Да, канон запрещает рукополагать людей в священный сан, организм которых, например, отторгает вино. Но это то, что касается внешних, физиологических проявлений человека. Но ведь могут быть и духовные противопоказания.

– Какие могут быть духовные противопоказания? Если представить такого духовного врача, выдающего справку абитуриентам?

– Психиатрический диагноз, например. Существует хорошая система тестов, которая помогает выявлять людей, склонных негативным зависимостям.

– Алкоголь может быть попыткой сбежать от выгорания?

– Что касается пьянства, то это явление сопровождало историю нашего духовенства, как и всего нашего народа. Оно усилилось в 19-м веке, когда в деревенских приходах появились образованные священники. Они были отчуждены от мужицкой среды и были чужими в дворянской среде. У людей с духовными запросами, с более высоким уровнем культуры была полная изолированность, которая стала очень серьезной проблемой.

И только на рубеже 19-20 веков, в городах, прежде всего, когда образованное духовенство постепенно входило в разряд интеллигенции, священник стал свой в общении с учеными, общественными деятелями, офицерами, врачами, и дети у него интеллигенты. А в деревнях изолированность сохранялась, и деревенские священники из-за этого пили, конечно, гораздо больше. Вот эта типовая для русского человека анестезия в духовенстве срабатывала особенно, тем более, что спиртное было постоянно под рукой.

– У священника может быть депрессия? Настоящая медицинская депрессия?

– А почему же нет? Он же не перестает быть человеком, вот в чем одна из его проблем.

Не нужно стыдиться просить о помощи

– Можно ли как-то системно помочь таким священникам?

– Священник должен жить в контексте современного цивилизованного общества и должен быть готов прибегать к помощи разных специалистов. Мирянину сложно пойти к сексопатологу или психиатру, психотерапевтов у нас еще мало. Сложно, потому что стыдно. Не нужно стыдиться. И священнику не нужно стыдиться обращаться к помощи тех или иных специалистов, которые могут ему помочь в преодолении его человеческой немощи.

– Для таких выгоревших священников сеансы психотерапии могли бы помочь?

– Она их может психологически поддержать, эмоционально успокоить, как антидепрессант. Но проблему она не снимет. Бог о всех имеет попечение, и любой человек может покаяться. Я вполне допускаю, что на Страшном Суде Бог выгоревших священников поставит выше тех, которые никогда не загорались и поэтому никогда не выгорали. Это самое главное.

И даже если священник пережил кризис и отошел от служения, если он кается перед Богом, то Бог, безусловно, это все приемлет в большей степени, чем имитацию церковной жизни, которую осуществляют бородатые, косматые ролевики в неудобных архаичных одеждах, изображающие из себя прозорливцев, старцев и духовных наставников.

Вот этот церковный маскарад особенно отвратителен, и является часто неизбежным призванием тех, кто оказывается священником, не понимая, что это такое.

– Священнику не стыдно ощущать себя уставшим? Не способным больше этим заниматься, не желающим? Признаться самому себе, что он устал.

– Вы рассуждаете так, как будто священник проснулся и увидел себя в зеркале выгоревшим.

– Бывает так, что ты встаешь и понимаешь, что ничего не хочешь. И так уже которое утро подряд.

– Сколько же таких утренних пробуждений должно быть? Пять, десять? Чтобы прийти к выводу, что ты выгорел. Здесь все настолько сугубо индивидуально. Есть одно очень хорошее средство против выгорания, и культурные, развитые, просто умные люди это понимают: с возрастом человек начинает терять интерес к самому себе. Он меньше копается в собственных состояниях, а больше, особенно если это священник, смотрит на окружающих его людей.

Священник неотделим от Христа. Любой человек, прожив жизнь, понимает, что он в достаточной степени ординарен, неинтересен, что все, что было в его жизни, уже тысячу раз переживалось другими когда-то, и он начинает более здраво оценивать свои возможности. Вот он проснулся с ощущением того, что ничтожен и жалок, вступил в общение с прихожанином, который переживает трагедию, находится в сложной ситуации, и вдруг увидел в нем достойнейшего христианина, и ему стало стыдно: как же я могу опускаться так, когда человек пережил такие испытания, а такой одухотворенный.

Прихожане, с одной стороны, великие искусители для священника, а с другой, это его великая поддержка, потому что это и есть Церковь. Не надо замыкаться в себе, нужно быть открытым для Церкви. Где увидеть Христа? Мы все этот ответ прекрасно знаем: Христос приходит к нам в виде наших ближних.

Настя Дмитриева , Протоиерей Георгий Митрофанов