Продолжаю тему блокадных дневников.Начало

Начнем с запретов. Один услышал, и не понял, но передал другому. Другой записал дневник и передал последующим поколениям. Вот так и появляются мифы,снованные, вроде как, на первоисточниках.

Первый логичный вопрос - зачем скрывали смерть от истощения, если голод был общеизвестным фактом? И от кого?
И какая выгода власти в том, чтобы убеждать родственников в том, что человек умер не от голода, если он все равно умер?
Или все же он мог умереть от чего-то другого?

Ответы на вопросы опять дает Ольга Ивановна Базан.

“В начале блокады люди гибли в основном от травм, а в дальнейшем - от голода, вызывавшего алиментарное истощение.

Первые случаи смерти от алиментарного истощения среди гражданских лиц зарегистрированы в октябре 1941 года, среди военнослужащих - в середине ноября 1941 года, после чего кривая смертности круто взлетела вверх, достигнув своего максимума в феврале, а с конца февраля пошла на снижение, сначала очень быстрое, потом постепенно более пологое, и это продолжалось до ноября 1942 года. <…>

Патология истощения была неоднородна. Ее можно условно разделить на четыре периода…Первый период, период острого голода, охватывает ноябрь-декабрь 1941 года и начало января 1942 года.

Второй характеризуется вспышкой дизентерии и авитаминозов и охватывает конец января, февраль и март 1942 года.
На третий период -апрель, май, июнь 1942 года - наложила отпечаток вспышка тяжелейшего блокадного туберкулеза.

И, наконец, четвертый - лето и осень 1942 года - это период выхода из патологии истощения.
Смерть военнослужащих от неосложненного алиментарного истощения наблюдалась только в первом периоде патологии истощения и составляла всего 14% всех умерших, включая случаи с охлаждением -5-6% и острой сердечной недостаточности - 2%, остальные умирали от присоединившейся очаговой пневмококковой пневмонии. Пневмония часто являлась непосредственной причиной смерти на протяжении всей патологии истощения.”

То есть, люди умирали не от того, что они были истощены , а от того, что их болезнь не проявлялась и их от нее не начинали лечить вовремя.

Истощение изменило проявления и течения присоединившихся болезней , пишет Базан.

Изменились симптомы, врачам было трудно поставить диагноз. Для того, чтобы это понять и найти новые способы диагностики и борьбы с болезнью, понадобилось время и огромные усилия клиницистов и патологоанатомов.

Вот, что сказано о дизентерии.
“ Характерные симптомы отсутствовали, и поносы у истощенных расценивали, как “голодные поносы”…., больные не были изолированы, не получали соответствующего лечения . Но при первых же вскрытиях истощенных поносами патологоанатомы установили диагноз дизентерии. Срочно были проведены все противоэпидемические мероприятия. Лишь спустя пять месяцев, когда восстановилась работа бактериологических лабораторий, диагноз дизентерии был подтвержден бактериологами.”

Изменилось течение туберкулеза, он маскировался под грипп, тиф или пневмонию.

Для того, чтобы понять ситуацию “врачи активно посещали вскрытия, проводили клинико-анатомические сопоставления, и диагностика туберкулеза стала улучшаться”

Гипертония протекала настолько скрытно, что не была вовремя выявлена не только клиницистами, но и патологоанатомами. С июня 1942 года стало нарастать количество больных с недостаточностью сердца.

Если до войны таких больных был 3-4%, то теперь их стало 10, потом -20, 40, 50%. При этом ни лечащие врачи, ни патологоанатомы не подозревали, что причина этого - гипертония. Первыми диагноз установили окулисты, выявив у больных с недостаточностью сердца спазм сосудов сетчатки глаза. Тогда стало ясно, что сердечная недостаточность - осложнение гипертонии.
Спазм сосудов создавал трудности в работе сердца, в результате чего обычно происходило увеличение массы сердца, как компенсация нагрузки. Однако сердце голодающего теряло во время голода одну треть и увеличиваться не могло, в результате развивалась недостаточность, что сначала и сбивало с толку. Давление при такой гипертонии часто бывало в норме, и лишь иногда колебалось.
Ко всему прочему, такой болезнью стали заболевать отнюдь не старые люди, средний возраст заболевания понизился.

А еще были инфекционные заболевания.

В истории войн люди в осажденных городах погибали от голода и эпидемий. Однако, в целом, как пишет Базан, эпидемиологическая обстановка в городе была благополучной.

Это не значит, что не было вспышек эпидемий, это означает, что инфекция вовремя обнаруживалась, и принимались меры по предотвращению ее распространения.

“Казалось бы, в Ленинграде все было уготовано для вспышки эпидемий сыпного и брюшного тифа. Особенно тяжелые условия создались зимой 1941-1942 годов. Вышли из строя водоснабжение и канализация; нечистоты стекали в ленинградские реки, а вода этих рек была одним из источников водоснабжения города и фронта. Вторым источником питьевой воды был талый снег, и он тоже был пропитан нечистотами.
Среди гражданского населения наблюдалась вшивость, в город нагрянули полчища крыс…”

Тем не менее, отмечает Базан, распространения эпидемии не последовало. И это было не чудо.

“…чуда не было. Была организованная, глубоко продуманная, героическая совместная работа санитарно-эпидемиологических служб- как военных, так и гражданских. “
А службы работали в тесном контакте с руководством города…и город реагировал и удовлетворял их требования. Борьба с эпидемиями - это тоже фронт, его передний край.
Проводилась массовая иммунизация и вакцинация населения и войск…был введен строгий карантин прибывающих в город…Несмотря на трудности, открывались санитарно-пропускные пункты, дезинфекционные камеры…проводилась борьба с вшивостью, борьба с крысами (их заражали крысиным тифом)…Лихорадочные больные немедленно увозились в больницы как автотранспортом, так и вручную силами дружинниц.”

Да-да, девушки-дружинницы рисковали жизнью, таская вручную лихорадочных больных. и не думали о том, как пишет автор журнала, что школа, университет, полноценная занятость, старый образ жизни — всё скукожилось, отмирало.

Брюшной тиф так и не разразился, пишет Базан, что говорит о стойкости иммунитета населения, которому ежегодно от тифа делали прививки, а вот прививка от дизентерии оказалась не столь эффективной. Эпидемия гриппа вируса В оказалась массовой, но слабой, протекала нетяжело.
Среди детских заболеваний преобладала корь, зато заболевания скарлатиной снизилось по сравнению с показателями мирного времени в десять раз.
А вот заболевания детей дифтерией начались в конце 1941 года, имели массовый характер, высокий летальный исход, и начали спадать лишь в 1943 году, параллельно с нормализацией питания.

Теперь становится понятно, что помимо смерти от истощения в блокадном Ленинграде была еще масса других причин, чтобы умереть.

Правильно поставленный диагноз давал надежду истощенным людям на жизнь и продолжение борьбы.

“Если в первый период, когда вся патология была всецело связана с голодом, диагноз “алиментарное истощение” был правильным и единственно возможным, то при его осложнении дизентерией и туберкулезом становилось неясным, как учесть эти болезни .

Между алиментарным истощением и инфекционной болезнью была тесная патогенетическая связь; одно из них способствовало развитию другой, меняло ее течение, морфологическое проявление, исходы. Нельзя было разрывать эти процессы.

В связи с этим ведущими специалистами города-фронта была разработана новая номенклатура болезней, допускавшая комбинированные, сочетанные формы . Эта новая номенклатура была рассмотрена на совещании патологоанатомов, терапевтов, инфекционистов, на научно-практических конференциях разного профиля и уровня…такая трактовка повышала ответственность враче -клиницистов за своевременную диагностику осложнений. ”

Ну вот, и все стало на свои места, понятно, что запретов без причины не бывает, и причина - вполне разумна, направлена на спасение жизней.
Но если думать, что единственной целью советской власти было уморить свой народ, такие простые объяснения в голове просто не укладываются.

Так же, как и нежелание давать голодающим возможность освободиться от работы автор объясняет необходимостью повышения производительности труда.

Или нужно было, чтобы каждый человек был при деле? - задаюсь вопросом я.
Чтобы не лежать в комнате, в кровати, без сил и страшно страдая от голода. и ожидая смерти.
В блокаду каждый должен был иметь свое дело, оно заставляло двигаться, отвлекало от дурных мыслей, заставляло работать мозг, не становиться овощем. Тот кто не мог его найти, не мог себя заставиь сопротивляться, оказывался за бортом.
Потому слово дистрофик стало приобретать смысл "слабак", а не колхозник.

Вообще, фраза «Дистрофик» стало ругательством вместо довоенного «колхозник». очень четко характеризует автора по классовому признаку...и напоминает о гарвардской исторической школе, где слово "колхозник", действительно, всегда воспринималось и упоминалось, как негативное явление в истории СССР.

Но как можно представить себе миллионы ленинградцев, вышедших из деревни и сохранивших с родственниками-колхозниками, на тот период, тесные связи, что это слово было ругательством?

Итак, по словам Ольги Ивановны Базан, в блокадном Ленинграде была создана новая глава медицинской науки - патология истощения.
Была собрана база данных, которые могут быть полезны для современной науки и для врачей-практиков. Многие накопленные данные еще ждут своих исследователей, нет пока четких ответов на многие вопросы, например, почему отступили одни болезни, но резко проявились другие.

Но Гарварду это не интересно, у Гарварда другие цели.

Ленинградская блокада длилась 900 дней, я постараюсь продолжить писать о ней в течение 9 дней.

Продолжение следует

Пережить ужасы войны было тяжко даже мужчинам. А каково женщинам? Многие из них сражались плечо к плечу с солдатами. Сотни тысяч бойцов обязаны жизнью медсестрам, санитаркам, которые выносили с поля боя раненых, сутками стояли у операционных столов, выхаживали и возвращали в строй бойцов.

Ветеран Великой Отечественной войны, старший лейтенант медицинской службы запаса Мария Власовна Шаньгина призналась, на войне было очень страшно…

900 осадных дней

Уроженка села Пыелдино Сысольского района была призвана в армию в числе самых первых – в июле 1941 года. К тому времени Мария Власовна получила медицинское образование – окончила фельдшерское отделение Сыктывкарского медтехникума.

Работала заведующей фельдшерско-акушерским пунктом сначала в селе Усть-Лыжа, а потом в Кожве. Поэтому, когда ее призвали в армию, она твердо знала, что будет военной медсестрой. Но вот, где ей придется воевать, М.Шаньгина не знала.

Сначала новобранцев с Севера привезли в Архангельск, где несколько дней учили стрелять, обучали строевой подготовке. Вскоре Марии Власовне выдали военную форму и отправили в Вологду, где формировались и отправлялись на передовую линию фронта войска. Молодую медсестру направили с эшелоном солдат в Ленинград. В то время, вспоминает М.Шаньгина, за Северную столицу шли ожесточенные бои. Раненые поступали непрерывным потоком. Вместе с тяжелоранеными она вернулась в Вологду, но ненадолго. Вскоре ее вновь направили в Ленинград. Тогда она еще не знала, что выберется из города лишь через три года.

– Наш состав приехал на станцию Волхов, дальше железнодорожные пути были отрезаны немцами, – рассказала М.Шаньгина. – Было приказано идти пешком до Шлиссербурга, что в ста километрах от Волхова. Нам пришлось пробираться до города лесными тропами. Над лесом постоянно летали фашистские самолеты. Когда они засекали нас, то низко пикировали и обстреливали.

До Шлиссербурга дошли далеко не все. Далее предстояло пересечь Неву. Немцы регулярно обстреливали реку, а ночью освещали речную гладь ракетами, бомбили баржи. На одной из таких барж темной ночью и на противоположный берег переправлялась дивизия, в которой служила М.Шаньгина. Удивительно, но в ту ночь на их баржу не упала ни одна бомба. Мария Власовна тогда посчитала, что им повезло.

В Ленинград дивизия прибыла 7 сентября. Госпиталь разместился в здании института политработников. На следующий день, 8 сентября, началась блокада Ленинграда. В этот день вражеское кольцо сомкнулось вокруг города. В секретной директиве Гитлера 1941 года войскам было приказано «стереть Петербург с лица земли». Так начался отсчет 900 героическим дням и ночам обороны.

В кругу коллег

Вода и хвоя

8 сентября 41-го, говорит М.Шаньгина, был страшным днем. Загудели немецкие самолеты – началась бомбежка. «Я посмотрела на небо, оно было черным-черным от огромного количества вражеских самолетов, – вспоминает Мария Власовна. – Бомбежки были ежечасными. Немцы сбрасывали очень много термитов – зажигательных бомб. Город разрушался на глазах. Кругом пылали пожары. В тот же день фашисты взорвали Бадаевские склады, откуда получал продукты весь Ленинград. Горели мука и сахар. В воздухе висела страшная черная взвесь. Дым пожара видели все ленинградцы. Тогда сгорело все продовольствие».

В Ленинграде начался жуткий голод. Постоянно уменьшались нормы хлеба по карточкам: для рабочих норма снизилась до 250 граммов, для детей и служащих – до 125 граммов. Да и хлебом то, что выдавали, назвать было трудно. «Хлеб, как глина, – сырым его невозможно было есть, – вспоминает Мария Власовна. – Блокадный хлеб состоял наполовину из опилок, других продуктов не выдавали. Есть хотелось всегда, даже во сне. Поэтому полученный хлеб мы не ели сразу, а старались просушить на буржуйке на сухари, а потом сосали их – пока сосешь сухарь, кажется, что не такая голодная. Я слышала, что жители города ели собак и кошек, нам же часто приходилось довольствоваться лишь подсоленной водой».

Зимой к голоду прибавлялся невыносимый холод. Стекол не было, окна были забиты фанерой, завешаны одеялами. Во время блокады от голода и холода погибло более 600 тысяч человек. Мария Власовна вспоминает, по улицам города тянулись бесконечно-печальные вереницы санок. На них везли мертвых людей. Мертвые лежали на асфальте. Полуживые жители города умирали на ходу. Смерть была везде.

Несмотря на голод и невыносимо тяжелые условия медицинский персонал делал все, чтобы быстро вылечить солдата, чтобы он вернулся на фронт. Медсестры заготавливали хвою, крапиву, лебеду и щавель. Из этого они варили отвары и каши. Зеленовато-мутные настои в ту страшную пору были единственным доступным источником витаминов, спасавшим от цинги, которая косила людей наравне с голодом. Раны у цинготных солдат не срастались, вспоминает М.Шаньгина, разваливались.

Из последних сил

Врачи, фельдшеры, санитары и медсестры по двое-трое суток не спали, оказывая квалифицированную помощь раненным воинам. «Раненных было много, – вспоминает М.Шаньгина. – Всех надо было раздеть, отмыть, ведь их приносили из окопов грязных, закопченных. Перевязать, одеть в чистую одежду и разнести по отделениям. Грязное белье несколько раз пропускали через дезокамеру, потом отстирывали, утюжили. Все надо было делать очень быстро. Не успеваешь одну партию отработать, уже других привозят. И каждого надо поддержать добрым словом, чтобы не теряли наши бойцы надежды. Ведь нередко бывало, что тяжелобольные солдаты приходили в отчаяние, ругались, некоторые даже пытались буянить. А один солдат после выписки пригласил меня на свидание. Правда, увидеться с ним мне не довелось, он был ранен и эвакуирован в другой госпиталь».

Фронтовые подруги-М.Шаньгина и Е.Барсукова

Кроме того, на плечи молодых, еще не успевших похудеть до состояния дистрофии, ложилась и другая тяжелая работа. Марии Власовне помимо обязанностей медсестры приходилось рыть землянки и окопы, строить бараки, косить траву, пилить дрова, носить воду.

– Все работали в неимоверно трудных условиях, – говорит М.Шаньгина. – Не было электричества, работать приходилось при коптилках. Не работали водопровод и канализация. А эти постоянные авианалеты и артобстрелы… Во время воздушных атак мы спускали раненных в подвал и бомбоубежище. Те, кто мог самостоятельно передвигаться, спускались сами, а «тяжелых» мы таскали на носилках. За сутки порой приходилось эвакуироваться по несколько раз. Спускали и поднимали больных, спускали и поднимали. Столько носилок перетаскаешь, что потом ни рук, ни ног не чувствуешь. Потом раненные бойцы устали ходить туда-сюда, да и у нас силы были на исходе. Решили больше не спускаться, если суждено погибнуть от бомбы или снаряда, то и убежище не спасет. Не было в блокадном Ленинграде безопасного места.

Когда в январе 1944 года блокада Ленинграда была снята, М.Шаньгина в составе дивизии направилась на Волхов. Теперь уже наши войска не оборонялись, а шли в наступление. Места, где проходили бои, представляли собой ужасающую картину: дымящиеся танки, расплавленные, искореженные пушки, кругом – крики и стоны раненых: «Сестра, сестра…». Медсестры, вооруженные лишь сумкой с медикаментами и противогазом, шли прямо по трупам, отыскивая оставшихся в живых бойцов, часто сами попадали под обстрелы. Первую медицинскую помощь раненным они оказывали прямо на поле боя.

После Волохова М.Шаньгину перевели на второй Украинский фронт. Вместе с этими войсками Мария Власовна прошла фронтовыми дорогами Украины, Молдавии, Румынии, Венгрии и Чехословакии. Там также шли ожесточенные бои. «Помню, что под Полтавой немцы захватили железнодорожный вокзал, в котором было много наших солдат, – рассказала Мария Власовна. – Сначала их пленили, а потом сожгли. Мы тоже брали в плен немцев. В Молдавии, например, наши войска взяли в плен 2500 фашистов. Их привезли в наш госпиталь. Одни были в юбках, другие – вообще без штанов. Больные, исхудавшие. Мы их лечили, кормили, причем паек у них был гораздо лучше, чем у нас. Но все равно многие умирали. Живые копали для них могилы, а если не могли, то им помогали наши русские солдаты».

Война после Победы

9 мая 1945 года Мария Власовна встретила в Румынии. Многие праздновали Победу, а войска второго Украинского фронта собрались в дальний путь. Для них война не окончилась. В первых числах мая соединениям фронта предстояло сначала отправиться в Чехословакию, а потом более чем за десять тысяч километров – через Польшу и просторы Родины – на Дальний Восток, где еще смердел второй очаг войны. Войны с японцами.

– Приказ есть приказ, мы его не обсуждали, но воевать с японцами мне не довелось, – говорит Мария Власовна. – Мы приехали во Львов, где нас застало известие о том, что японцы разгромлены. В декабре 1945 года я демобилизовалась.

Удивительно: Отечественная война принесла столько горя, разрушила многие судьбы, но реликвии связанные с ней, фронтовики хранят как самое драгоценное, что у них есть. И ни годы, ни невзгоды, выпавшие на долю Марии Власовны Шаньгиной, не сломили ее характер. Ее жизнелюбию можно только позавидовать. Не снимая шинели, в 1945 году М. Шаньгина поступила на службу в медицинскую часть МВД Коми АССР, где проработала более тридцати лет. А когда вышла на пенсию, принимала активное участие в военно-патриотическом воспитании молодежи. Сейчас Марии Власовне 90 лет. О тех, теперь уже таких далеких днях, напоминают множество наград, среди которых орден Отечественной войны, медали «За боевые заслуги», «За оборону Ленинграда», «За Победу над Германией».

Болезни блокадного Ленинграда

Вчера отмечали 69 годовщину снятия блокады Ленинграда, 872 день стал последним днём голода для большинства жителей. С 8 сентября 1941 года по 27 января 1944 года ленинградские медики, как и все умирая от истощения, не оставляли лечебной работы, на рабочем месте обучаясь новой специальности, потому как практически все нозологии претерпели существенные изменения и появились давно забытые болезни.

Уже через два месяца блокады - к ноябрю 1941 года более 20% стационарных пациентов страдали алиментарной дистрофией, к новому 1942 году - 80%, в марте стали выявлять случаи цинги, уже в мае цинготных были десятки тысяч. Туберкулёз, сыпной тиф, дизентерия и инфекционный гепатит были настоящим бедствием, не только потому, что не существовало специфического лечения, голод приводил к нетипичному течению, тем не менее, смертность от инфекций была невысокой.

За всё время блокады в результате бомбёжек и артобстрелов от осколочных ранений пострадало 50 529 человек, из которых выжили 33 728. Средняя продолжительность лечения раненых - 28 дней, процент летальных исходов в хирургических госпиталях был низким, большинство раненых выздоравливало, максимум в 20% летальности был зафиксирован в первой половине 1942 года, что объяснялось большим количеством больных алиментарной дистрофией.

Возросло число бытовых и производственных травм за счёт привлечения к труду детей и подростков, засыпавших от усталости и из-за голодного обморока попадавших в работающие механизмы. Создавались местные санитарные части с широкой сетью медицинских пунктов и санитарных постов, на 200-300 трудармейцев выделяли санпост с сандружинницей, пост с медицинской сестрой обслуживал 500-600 человек, врачебный медицинский пункт - 1500-2100. Один санитарный врач должен был обслуживать до 3-4 тысяч тружеников тыла.

Хронические болезни никуда не делись, но стационарное лечение было доступно только в крайне тяжёлых случаях, что создало иллюзию резкого уменьшения, к примеру, ревматизма. В период блокады заметно реже встречались такие заболевания, как инфаркт миокарда, сахарный диабет, тиреотоксикоз, практически не отмечались аппендицит, холецистит, язвенная болезнь желудка. В результате истощения и отёков, язвы нижних конечностей были крайне обширными, с некрозами и инфицированием, нередко приводили к смерти.

В структуре заболеваемости 1942 -1945 гг. отмечен рост сердечно-сосудистых заболеваний, но увеличение числа больных в большей степени проявилось не в период наиболее сильного голода, а значительно позже. Во время блокады выявлялась тяжёлая стенокардия, возможно за счёт мобилизации внутренних ресурсов «на победу», лёгкие варианты не замечались. Но психические расстройства, наоборот, возросли, в 1942 году в двух действовавших психиатрических больницах находилось на лечении 7500 человек.

Весной 1942 года резко возросла остро развивающаяся форма гипертонической болезни, первыми её начали выявлять офтальмологи, с 1943 года был отмечен значительный рост госпитализаций. Сразу после окончания войны и 5 - 10 лет спустя кардиологи Волынский З. М. и Исаков И. И. обследовали 40 000 ленинградцев. Частота гипертонии у фронтовиков была выше в 2 - 3 раза, у переживших блокаду без дистрофии - в 1.5 раза, а после алиментарной дистрофии - в 4 раза.

За время блокады в результате 226 авианалетов и 342 артиллерийских обстрелов было утрачено почти 37 тысяч госпитальных коек, убиты 136 сотрудников, 791 - ранены и контужены.

В сентябре 1941 года немцы окружили Ленинград, и ленинградцам предстояло пережить вместе со своим городом 900 страшных блокадных дней. А на защите жизни и здоровья людей, как всегда, стояли медики. Зачастую врачам самим требовалась медицинская помощь, но они предпочитали об этом не думать, отдавая последние силы страждущим. У каждого доктора в блокадном Ленинграде была своя война – война со смертью. Врачи часто одерживали победу в схватке со смертью пациентов, но вот свою многим одолеть не удалось. В год 70-летия со Дня полного снятия блокады «Врачи Санкт-Петербурга» вспоминают подвиг врачей Ленинграда. С этого выпуска мы начинаем серию публикаций, посвященных медицине блокадного Ленинграда, истории медицинских учреждений в блокаду и судьбам ленинградских медиков.

Дистрофия и цинга – бич блокадного Ленинграда

Самыми тяжелыми испытаниями для осажденных горожан были голод и холод, возникшие из-за катастрофической нехватки продовольствия и проблем с отоплением. Спустя несколько недель с начала осени 1941 г. среди населения появились массовые случаи заболевания алиментарной дистрофией, которая в первую очередь поражала детей. В ноябре 1941 года люди, страдающие этим заболеванием, составляли около двадцати процентов от общего числа больных, а в 1942 году более восьмидесяти процентов всех ленинградцев перенесли алиментарную дистрофию. Она стала основной причиной гибели более миллиона горожан.

В марте 1942 года врачи стали выявлять отдельные случаи заболевания цингой, а в последующие два месяца число больных стало неудержимо расти. Одновременно появились пациенты, страдающие различного рода авитаминозами. С прорывом блокады и улучшением питания населения число больных алиментарной дистрофией и авитаминозами уменьшилось почти в 7 раз.

Одним из страшных последствий недоедания, дефицита тепла, бомбежек и других ужасов блокады стал рост числа больных туберкулезом, а также психическими и инфекционными заболеваниями. Только в 1942 году врачи психоневрологических диспансеров приняли 54 203 психических больных, а в двух действовавших психиатрических больницах находилось на лечении 7500 человек. Среди инфекционных болезней чаще всего встречались сыпной тиф, дизентерия и инфекционный гепатит, которые становились настоящим бедствием для медицинских работников.

Зачастую врачи не могли справиться с этими болезнями: не хватало необходимых лекарств, сказывалось плачевное санитарно-гигиеническое состояние. Но в большинстве случаев ценой невероятных усилий борьба за жизнь больных оканчивалась полной победой над болезнью.

Тысячи ленинградцев погибали от не прекращающихся ни днем, ни ночью бомбежек и обстрелов. Только в сентябре–ноябре 1941 года было ранено 17 378 человек, общее же число пострадавших от бомбардировок противника составило 50 529 человек за все время блокады, в том числе 16 747 убитыми и 33 728 ранеными. Ранения получали, главным образом, горожане среднего возраста, но самым страшным было то, что среди пострадавших нередко оказывались дети и подростки. Почти всегда это были тяжелые осколочные травмы, чаще всего встречались ранения головы, груди и нижних конечностей.

Организация медицинской помощи в условиях блокады

После начала блокады произошла реорганизация системы здравоохранения, которая в то время полностью подчинилась условиям войны. Для координации научной деятельности городского здравоохранения при Ленгорздравотделе был образован Ученый совет. При нем для улучшения диагностики и лечения были созданы комитеты по изучению алиментарной дистрофии, авитаминозов, гипертонической болезни, аменореи. Вопросы, связанные с организацией медицинского обслуживания населения, Ленгорздравотдел решал при активном участии ученых-медиков.

Координацией работы лечебных учреждений города занимался организованный при Ленгорздравотделе Госпитальный совет. В него входили известные ученые, специалисты, представители различных ведомств и организаций.

В сентябре 1942 года на одном из заседаний Ученого совета было предложено ввесті должности главного терапевта города и старших терапевтов районов.

С началом блокады особое внимание уделялось дисциплине среди медицинского персонала. В обязанности всех руководящих медицинских работников и главных врачей вменялись строгий учет рабочего времени, предупреждение любых нарушений правил внутреннего распорядка со стороны медицинского персонала. Под особый контроль взяли выдачу больничных листов.

Медицинские пункты на оборонительных сооружениях

На ближних подступах к Ленинграду и в самом городе в тяжелых условиях блокады и при постоянных артобстрелах рабочие, служащие и учащиеся продолжали возводить оборонительные сооружения. Медицинские работники и здесь не оставались в стороне. На всех оборонительных участках были созданы местные санитарные части с широкой сетью медицинских пунктов и санитарных постов.

Работа таких санчастей была тщательно продумана и спланирована. Например, санитарный пост во главе с санитарной дружинницей был рассчитан на обслуживание 200–300 трудармейцев, пост с медицинской сестрой – на 500–600 человек, врачебный медицинский пункт – на 1500–2100.

Один санитарный врач (или эпидемиолог) должен был обслуживать до 3–4 тысяч человек. Врачи, сестры и санитарные дружинницы проявляли исключительную самоотверженность. Они, подчас забывая о личной безопасности, оказывали помощь пострадавшим от вражеской артиллерии и авиации.

Медицинская служба на промышленных предприятиях

Важным направлением было медико-санитарное обслуживание работников промышленных предприятий. Задачи медиков в их деятельности на предприятиях осложнялись тем, что рабочие места ушедших на фронт мужчин заняли женщины и подростки. Недостаточная профессиональная подготовка новых рабочих, а то и вовсе ее отсутствие, возрастные особенности, тяжелые условия труда – все это влекло за собой рост производственного травматизма и увеличение числа профессиональных болезней.

Летом 1942 года на предприятиях, перешедших на изготовление оборонной продукции, как самостоятельные медицинские организации были созданы медсанчасти. Они выполняли лечебно-профилактическую работу всех медико-санитарных учреждений, обслуживая работников предприятий, а также, по мере возможности, и членов их семей. К началу 1943 года в городе действовало 15 таких медико-санитарных частей.

Амбулаторная служба

Вместе с реорганизацией деятельности предприятий изменился и режим работы лечебно-профилактических учреждений города. Время работы поликлиник и амбулаторий открытого типа, а также детских консультаций было определено с 9.00 до 19.00 часов. Дежурство врачей для оказания неотложной помощи устанавливалось с 19.00 до 22.00 часов. Год спустя этот режим был несколько изменен, и с ноября 1942 года поликлиники Ленинграда работали с 9.00 до 17.00 часов. С 17.00 часов до 9.00 часов утра следующего дня в каждой поликлинике и консультации находился дежурный медицинский персонал.

Медицинские научные общества

Несмотря на суровые условия блокады, весной и летом 1942 года возобновили работу большинство научных медицинских обществ Ленинграда. 26 апреля 1942 года после недолгого вынужденного перерыва вновь продолжило свою деятельность в Ленинграде и Советском Союзе Хирургическое общество Н.И. Пирогова. Первое заседание проходило под председательством И.П. Виноградова. Темы докладов этого и последующих заседаний общества были продиктованы военным временем и блокадными условиями жизни города: «Огнестрельные ранения прямой кишки», «Гипсовый сапожок, заменяющий скелетное вытяжение при переломах бедра», «Новый аппарат для одномоментной репозиции при переломах костей предплечья», «К казуистике осколочных ранений», «Хирургические осложнения при дистрофии», «О кишечной непроходимости при дефектах питания», «Наложение гипсовой повязки в вертикальном положении при переломах бедра» и т. п.

12 мая 1942 года впервые после начала блокады собрались члены Терапевтического общества им. С.П. Боткина. Большая часть докладов была посвящена алиментарной дистрофии и авитаминозам, цинге и пеллагре. Одно из специальных заседаний общества было посвящено темам беременности, родов и послеродового периода при алиментарной дистрофии, а также лечению детей, страдающих этим заболеванием.

19–20 сентября 1942 года по инициативе и при активной помощи членов Хирургического общества состоялась общегородская научная конференция хирургов, посвященная проблемам хирургии военного времени. Злободневность рассматриваемых на конференции вопросов была очевидна. На заседаниях обсуждались методы лечения огнестрельных ранений конечностей с помощью глухих гипсовых повязок, огнестрельных повреждений тазобедренного сустава, огнестрельных повреждений грудной клетки, легких и плевры.

За время блокады на городские лечебные учреждения было совершено не менее 140 артиллерийских и авиационных нападений, что привело к потере более 11 тысяч больничных коек. На военные госпитали было совершено 427 нападений, в результате чего было потеряно более 26 тысяч коек; 136 человек были убиты, 791 человек – ранены и контужены. За время блокады в результате 226 авианалетов и 342 артиллерийских обстрелов было утрачено почти 37 тысяч госпитальных коек.

Материал предоставлен российским онлайн-музеем фармации и медицины IMPERIAL MUSEUM

В книге «Записки оставшейся в живых» собраны дневники трех ленинградок, Татьяны Великотной, Веры Берхман и Ирины Зелинской. Во время Первой мировой эти женщины были сестрами милосердия, а во Вторую мировую – выживали в блокадном Ленинграде.

Страница рукописного дневника Татьяны Великотной, воспроизведённая в издании Фото с сайта svoboda.org

Книга «Записки оставшейся в живых» только вышла в Санкт-Петербурге, в издательской группе Лениздат. «Для нынешнего поколения чтение дневников – один из лучших способов узнавания и осмысления прошлого» – сказано в аннотации к изданию. Прочитав книгу, понимаешь, что этих знаний не почерпнуть ни из какого другого источника.

Сестры Татьяна и Вера

В книге есть вкладка с фотографиями из семейного архива, на них – девочки иного времени, сейчас таких лиц не найти. Вот – сестры Таня и Вера Берхман в Скоково под Петербургом, а вот – Вера с отцом, на дачном крыльце, в форме сестры милосердия, значит время – Первая мировая.

В те дни, когда писались блокадные дневники, жизнь на даче в Скокове уже отошла в область воспоминаний. Возможно, эти летние дни были самыми счастливыми в жизни сестер. Большой дом, вековые липы, сад и девичью комнату с голубыми французскими обоями вспоминала Вера Константиновна Берхман в ноябре 1943 года в блокадном Ленинграде, где она осталась одна в вымершей коммунальной квартире.

Вера Берхман с подругой. 1910-е годы Фото с сайта svoboda.org

Около дома то и дело гремела воздушная перестрелка, окна были затемнены, тусклый свет давала самодельная коптилка. «Осада города приучила меня, ленивую и нерадивую, к молитве краткими словами, но честно и усердно, скажу проще, постоянно! Без молитвы не только что страшно жить, но совершенно невозможно. Как быть без Бога, когда все вокруг трясется, свистит, бухает, обваливается, калечит и убивает? Раньше я знала молитвы утренние и вечерние, но читала их изредка и не все, а теперь сама жизнь научила меня каким-то новым, вновь пришедшим словам», – писала Вера. К дневнику она обращалась по вечерам и в перерывах изнурительной работы в больнице. Вера Берхман дожила до 1969 года, Татьяна блокады не пережила.

Старшая из сестер, Татьяна, начала вести блокадный дневник незадолго до смерти мужа, главным адресатом стал сын, который был на фронте: «Саша, для тебя пишу я эти скорбные строки. Ты отделен от меня тысячами километров, и нет надежды на нашу скорую встречу. Но если Бог судил тебе вернуться домой в Ленинград, а мне дожить до твоего возвращения, то многое уже может стереться из памяти, а я хочу, чтобы ты знал, какие тяжелые минуты мы пережили в эту страшную зиму 1941-1942 годов».

Татьяна Берхман, в замужестве Великотная, прожила с мужем 25 лет, поженились они в мае 1917-го. Даты их смерти различаются на два месяца. Николай Великотный, преподаватель физики и математики, а позже инженер, чудом уцелевший в советское время, умер от голода в январе 1942 года. То, что мужа удалось похоронить по-человечески, было предметом радости и гордости Татьяны Константиновны, об этом она многажды пишет в своем дневнике, как об одном из немногих утешений того ужасного времени. Сама она последовала за мужем 1 апреля 1942 года.

Вера Берхман начала вести дневник в 1942 году, после смерти сестры и по ее примеру. О существовании последних записей Татьяны она узнала от знакомых. Так словно эстафетная палочка один дневник дал жизнь другому. Оба дневника сохранились, и мы можем прочитать не только краткие записи Татьяны, спокойно и беспристрастно фиксирующие трагедию в реальном режиме, но и более рефлективные и эмоциональные тексты ее сестры.

Татьяна Великотная Фото с сайта svoboda.org

«Дневник Тани, честный, страшный неподкупный, друг ее страдания… Он у меня, пока я жива» – пишет Вера. Вера Константиновна была человеком не просто верующим, но церковным. Но много ли мы знаем о своей вере, пока жизнь относительно терпима? Вот она пишет: «Экзамен голода я провалила, как проваливают ученики какой-либо предмет, если к нему не подготовиться. … Получили с Катей по 300 г мяса по карточке. Мы шли, ели это мясо с прилавка, немытое, свежее… Хотя не было у меня таких мыслей, чтобы убить человека, а вдруг всем было бы позволено, всем вырезать из свежих трупов. Не знаю…».

Но, не побоявшись заглянуть в себя, именно в ужасах блокадных будней Вера Берхман находит не только смысл, но и — настоящую жизнь.

«Не еда, которой не было, а вот взаимная забота друг о друге помогала не умереть», — и эти слова в защиту милосердия дорогого стоят, раз их пишет человек, переживавший ад. Она видела, как родители воровал хлеб у детей, но было и другое.

«Это была вполне сама обреченная, особенная, вещая какая-то старуха. Она уже никого не любила и не не любила, она уже ото всего отошла в усталости и цинге, но кто же побудил эти руки, ноги, голову, это ее дрожащее сердце отрезать мне ежедневно, не имеющей карточки, по кусочку своего иждивенческого хлеба… с приговором «выживай»», — писала Вера Берхман о своей вовсе не близкой знакомой.

В один из самых темных и тяжелых дней Вера Константиновна пишет: «Христе, Свете истинный! Ты так долго, так долго не идешь посетить мою озверевшую душу. И вот я Тебе, Господи, что говорю сейчас? Ни слез, ни горя, ни радости я не ощущаю. И единственное, что я могу сказать – это то, что я одна теперь, Господи! Я одна, одна».

Когда Вера Константиновна дописала эти строки и раскрыла Евангелие, то прочла: «Но я не один, потому что Отец со Мною». «Принимаю глагол твой, Господи! Принимаю его, как принимают дети и дурачки, – записала она в дневнике. – Принимаю слова эти, как будто мне человек в самое ухо в этой пустой комнате сказал, так приняла, как певчие тон от камертона».

«Раньше я знала молитвы утренние и вечерние, но читала их изредка, не всегда, а теперь сама жизнь научила меня каким-то новым, вновь пришедшим словам. Это слова то благодарения, то просьбы, то какое-то непрерывно льющееся, как слезы, «помилуй, помилуй». И это «помилуй» отнюдь не крик испуга, чтоб спас во что бы то ни стало от обстрела. Нет. Но в моем теперешнем «помилуй» и это, и третье, и четвертое, чего совсем не знаю, но чего жду и трепещу. … Вся моя жизнь, прежде пустая и нерадивая, засияла огоньками молитв. В молитве начинаю жить».

«Духовно — я заснула в своем страшном ослаблении и озверении чувств полумирским, легкомысленным человеком, а проснулась не таковым, а каким-то иным человеком. … Вдруг пришло на мысль… Это не от голодовки. Голод только выявил. Это все в пройденной жизни. От беспутства и лени. От нетренировки чувств. От малой любви».

« … Вот — я рождаюсь, вот я родилась 53 лет от роду, в пустой квартире № 12, дом № 17 по Малой Посадской. И как в первом своем выходе на свет я сразу заплакала, так и заплакала и сейчас, в 1943 году. … Не понимаю, когда… Когда это случилось? Но факт, что благодаря годам 1941-1942 я проснулась для живой веры и живой любви и осознания Жизни Бессмертной, Вечной, Непреходящей.

Как это случился такой переход? «Ты ж всегда была верующая?», — скажет мне кто-нибудь. Нет. Та вера и то сознание — ничто в сравнении с тем, что получила сейчас душа, после всего. … Мне иногда кажется, что я несу (если и несу) самый легкий крест».

«Мне показана была смерть, а моя в частности, — сполна. Я знаю и видела ее, хотя она и обошла меня. Я видела, как умирают достойно….

По своему милосердию Он дал мне во всем ощутимо узнать, что если Ему надо оставить человека для покаяния, осознания своей гибели без Него, и, наконец, для сознательного Крестоношения, так Он из камня, из бесчувственного чурбана сотворит Себе Хвалу, возьмет такого смертника в Свою опеку и начнет выводить в жизнь».

«Благодарю за все! Мне и стыдно сказать после стольких потерь и ужасов, что я — счастлива, но я счастлива».

Ирина Зеленская

В блокадном Ленинграде рецепт выживания – у каждого свой. «Я все глубже убеждаюсь, что спастись можно только внутренней энергией, и не сдамся до последнего, пока тело будет повиноваться воле», – пишет в своем дневнике третья ленинградка, Ирина Зеленская. Во время Первой мировой она была сестрой милосердия, та война выковала ее характер, но медицина не стала для Ирины Дмитриевны призванием, в советские годы она заведовала библиотекой, работала статистиком, затем экономистом.

Ирина Зеленская Фото с сайта svoboda.org

Ирина Дмитриевна родилась в 1895 году, а последняя запись в ее трудовой книжке сделана в 1974-ом. Новые поколения ленинградцев запомнили эту энергичную женщину уже пенсионеркой, организатором общественной библиотеки. В 1982 году, через год после ее смерти, читатели библиотеки создали двухтомную машинописную книгу памяти, посвященную Ирине Дмитриевне. Именно в таком, самиздатовском варианте, впервые увидел свет блокадный дневник, который мы можем прочитать в нынешнем сборнике. «Когда я буду занята, то буду счастлива», – так озаглавили составители книги ее записи.

Блокадные реалии присутствуют во всех трех дневниках: карточки, голодная слабость, ужас обстрелов, боль расставания с близкими, подробное описание каждой попытки продлить жизнь, мучительные взаимодействия с ближними, которые от голода превратились во врагов. Каково это – читать, когда руки не держат книгу, и чтобы не уронить ее, приходится разрывать переплет надвое? Каково мечтать о прибавке в 200 граммов хлеба, которая оказалась мифом, брести через весь город за тарелкой жидкого супа, часами стоять в очередях за едой, каждый день видеть смерть и боль? Дай Бог нам никогда не узнать. Но как удалось этим женщинам выстоять? Что делали они, чтобы сохранить в себе человеческое, спастись от душевного очерствения и безволия, охватившего многих горожан? Об этом узнать нам обязательно надо.

Фото с сайта labirint.ru