Суворин а с о своей семье. Евгения Суворина: «Творчество передается генетически. Воспоминания и свидетельства современников

Знаменитый журналист 19 века Алексей Сергеевич Суворин за свою жизнь успел сменить множество профессий: он был успешным издателем, драматургом, публицистом, театралом. При жизни отношение к его деятельности было крайне противоречивым. Антон Чехов считал его своим наставником, а другой, не менее известный писатель, Салтыков-Щедрин называл его «конформистом и приспособленцем». Мнения были зачастую полярными, но деятельность Суворина практически никого не оставляла равнодушным.

Наша современница — Евгения Суворина , как и ее знаменитый предок, совмещает несовместимое. Профессионально она занимается графическим дизайном, музыкой, играет в рок-группе, организует различные мероприятия, увлекается фотографией и японской культурой. А параллельно Евгения строит свое родовое дерево и работает главным дизайнером проекта с одноименным названием...

— Евгения, ваш родственник — Алексей Сергеевич Суворин. Расскажите, кем вы ему приходитесь?

— Он очень дальний родственник. Я ему прихожусь внучатой прапра...племянницей. Вот сейчас мы как раз выстраиваем родовое дерево. Получается, что я его родственница — либо по его родному брату, либо по двоюродному... Дерево Сувориных очень большое, но сейчас с точностью его воспроизвести очень сложно. Какие-то документы мы пытались найти, но в основном безуспешно. Все 5 семей Сувориных жили в Коршево (Бобровский район, Воронежская губерния). Сам Алексей Сергеевич тоже родился там. Мой дедушка там родился и долгое время жил, его родственники тоже оттуда. Раньше все документы были в церквях, а церкви в Боброве с советских времен все полуразрушенные, куда делись архивные записи — непонятно. Тем более, после того, как Алексей Сергеевич умер, нашлось много недовольных его деятельностью, могли что-то просто уничтожить... В Коршево есть дом Сувориных, я туда ездила, сейчас там открыт мини-музей.

Цыгане, водка и русские обычаи

— Вы общались с прямыми потомками?

— Да, мы с ними связались. После революции, когда начались репрессии, дочь Алексея Сергеевича Суворина поменяла фамилию и уехала со своим сыном через Японию в Америку. Сейчас род Сувориных продолжается и там, по-русски они уже не говорят. Но уже ее внук Роберт Суворин — восстановил фамилию своего рода. Он живет в Атланте, у него 4 взрослых сына, он всех назвал русскими именами. У них уже появляются свои дети, и они их тоже называют русскими именами. Роберт нашел нас сам, нашел, как с нами связаться, написал мне по электронной почте. Потом он приехал в Россию, путешествовал по Питеру и Москве. Мы встретили его и его сыновей в Москве, познакомились и рассказали о России. Они проехали по памятным местам Москвы и Санкт-Петербурга, где жил, работал, писал, издавал газету Алексей Сергеевич Суворин.

— А у него нет желания переехать в Россию?

— Нет, такого желания нет, все-таки Америка — это его Родина. Но есть желание узнать Россию. Он приезжал сюда на месяц, изучал исторические места, поездил по Золотому кольцу. Вообще он очень любит путешествовать. По всему миру.

— Как он воспринял Россию? Не испугался наших нравов, обычаев?

— Нет, он довольно хорошо знает русские обычаи. Самое смешное, что первый раз мне довелось выпить водку в чистом виде именно с ним. Когда мы зашли на теплоход на Москве-реке, он заказал в кафе водку и сказал нам: «Ну вы же русские, давайте выпьем!» Мы: «Нет-нет, мы вообще водку не пьем!». Он: «Ну как так? За мой приезд!» Пришлось выпить. С большим трудом, но получилось.

Вся семья Роберта — очень открытые, позитивные люди. Знают много о российских традициях, причем не на примитивном уровне, а довольно глубоко. Я их сводила в русский ресторан в Москве, цыган каких-то нашла для колорита... Их это не удивило, сказали: «У нас тоже цыгане есть, но немного другие...» Вообще они очень самостоятельные, никаких экскурсий в Москве не заказывали, предпочитают все узнавать сами. У них всегда с собой карты, книги, с ними и путешествуют. Я у них в этом плане многому научилась. Теперь, когда в другие страны езжу — всегда своим ходом. Так больше свободы. Если знаешь английский — кого-нибудь, да найдешь, кто-нибудь знает дорогу, может что-то подсказать.

Начать с нуля

— Отец А.С. Суворина происходил из крестьян, но дослужился до офицерских чинов и в итоге получил дворянский титул, что в то время было практически невозможно. А есть у Вас такая родовая черта — начать что-то с нуля и пройти через тернии к звездам?

— Я думаю, что есть. Мы не так давно открывали свое издательство, практически на одном энтузиазме — не было ни денег и мало опыта. Но было ощущение, что надо двигаться в этом направлении, как будто кто-то вел.

Оно просуществовало два с половиной года, это было как раз перед кризисом. Не успели встать на ноги. Оно только начало развиваться, и кризис нас подкосил. К тому же, был ненадежный партнер. Пришлось закрыть бизнес и работать в режиме фриланса, помогая друг другу в семье. Мы выпускали книги памяти, сборники к 9 мая и другие крупные издания.

Сейчас, когда появился опыт, когда за плечами есть все — и риск и разочарования, — уже не страшно начинать что-то новое. Я думаю, все еще впереди...

— Скажите, это решение открыть свое издательство было спонтанным или вы осознанно решили продолжить традиции, заложенные вашим знаменитым предком?

— Скорее, спонтанно. Как-то это дано было что ли... У меня родители учились на архитектурном, я изучала издательскую деятельность, просто потому, что мне это близко. И, вместе с тем, так получается, что это и продолжение традиций. Но я не могу сказать, что продолжение традиций — это цель. Все-таки я считаю, что профессию и род занятий надо выбирать по способностям, а не по родовой традиции.

Весь наш род, несмотря на то, что нас раскидало (кто-то в Америке, кто-то на Урале, кто-то на Севере, кто-то остался в Воронежской области, кто-то в Москве), «гнет творческую линию». Роберт Суворин — театрал, занимается постановками (также, как и Алексей Сергеевич Суворин), один из его сыновей преподает в школе искусств, другой — открывал свой клуб, третий играл в панк-рок группе. В моей семье — папа пишет юмористические рассказы, дедушка написал книгу мемуаров, тетя — поэтесса...

— А вы сами в себе какие-то литературные способности открыли?

— Скорее — тоже издательские... Я работала арт-директором в издательстве, неплохо получалось. Думаю, что я могла бы издавать какую-то газету. В принципе я сейчас этим и занимаюсь — создаю интернет-проект.

— Это уже взрослые интересы сформировались, а в детстве тяга к творчеству у вас как проявлялась? Стихи писали?

— Писала... Рисовала много, ставила сценки в школе, вообще была очень активным ребенком, организовывала одноклассников. Брала какую-нибудь поэму, переделывала на современный лад и ставила на сцене... Сейчас только понимаю, откуда у меня это было... Мы играли, занимали первые места, интересное было детство. А сейчас — да, интересы взрослые, «ушла в дизайн».

«Дал глоток свежего воздуха»

— Евгения, неоднозначное отношение к роли вашего знаменитого предка в истории. Одни говорят, что он променял передовые взгляды на расположение властей. Другие считают, что он направил развитие России. Вы сами как считаете, что он дал нашей стране?

— Он ее встряхнул, дал глоток свежего воздуха, как раз то тогда, когда это было нужнее всего. Не важно, каким способом он это сделал, не важно, понравилось это кому-то или нет... В то время, когда люди были в растерянности, не знали куда двигаться, он оживил атмосферу, он давал поводы для споров и обсуждений, а это и было стимулом к движению вперед, к прогрессу. Когда страна стояла на месте, он заставил ее сделать шаг. Осуждать это очень просто, повторить в то время почему-то никто не смог.

Я считаю, что его труды даром не пропали. Он направил многих поэтов, заставил их верить в себя... Мне собрание его дневников, книгу о нем, прислали из Лондона. Он действительно вошел в историю, не только России, но и мировую. Книга была издана на двух языках. Я получила экземпляр на русском.

— А как так получилось, что вы работаете на генеалогическом ресурсе? И что вам дает эта работа? Вы же, наверно, знали историю своего рода и без сайта?..

— Очень вкратце... Очень сложно было собрать всю информацию от дедушек-бабушек. Когда я пришла на собеседование, я еще не знала, что это будет за проект. Но как только вышла за дверь, я поняла, что буду здесь работать. Было предчувствие — еще до получения окончательного «да» от руководства. Хотя изначально было больше «против», чем «за»: у меня было мало времени, я думала, что не стану выполнять тестовое задание. Но потом и время нашлось, и тестовое задание я легко выполнила.
Причем так получилось, что как раз в это время мой дедушка писал мемуары. И мой папа беспокоился: как же структурировать все эти записи, материалы? Мы даже хотели создать свой сайт. Но на это, опять же, нужно время.

Родители, когда узнали, что я буду работать здесь, сказали, что это судьба. Благодаря этому мы собрали все наши материалы, дедушкины архивы, тетины стихи, воспоминания, фотографии. Теперь мы все выкладываем на свою страницу на сайте «Родовое дерево». И теперь я, наконец, увидела, какое у меня дерево. В представлении это одно, а в графике — совсем другое. Когда строишь дерево вместе со своими родными, и каждый вспоминает родственников и говорит — добавь сюда того или того... мы узнаем, что у нас такое количество корней, о котором мы даже не догадывались. В итоге так получилось, что у меня после запуска ресурса было одно из самых больших деревьев на сайте. Заходишь в поиск, оно на первых позициях.

— Банальный вопрос: о чем мечтаете?

— Хочу найти свой стиль — в работе, в своих разнообразных увлечениях и в жизни... Организовать свое любимое дело, свой проект, который буду растить, как детище, как мы сейчас — сайт «Родовое Дерево». Еще хочу реализоваться как женщина...

— Сколько детей планируете?

Меньщикова Т.С.

Наука дает надежды, поднимает выше горизонты и человеческую душу.

А. С. Суворин

«Современникам вообще трудно судить о том, что происходит в данный момент. На все есть своя история, как на все существуют причины». Так писал Александр Сергеевич Суворин, публицист, издатель, театральный критик и драматург, в одном из своих «Маленьких писем» и, пожалуй, как никто понимал правоту собственных слов.

Алексей Сергеевич Суворин при жизни удостоился весьма противоречивых оценок, в наибольшей степени как журналист. Отношение к нему варьировалось от «худшего из мракобесов» до «апостола славянской мысли в России» и «Ломоносова русской ежедневной прессы». Оценки современников в значительной степени были обусловлены разнообразием политических взглядов в обществе второй половины XIX - начале XX вв. Фундаментом же для столь полярных оценок послужили собственные политические убеждения авторов, их личные симпатии и антипатии по отношению к Суворину. Именно эту пристрастность современников имел в виду А. В. Амфитеатров, писавший, что только «тогда вскроется истина, как мало был понят этот большой человек и как много оклеветан», когда «история займется "стариком Сувориным" с должным беспристрастием, по документам его деятельности и правдивым показаниям людей, достойных веры, потому что действительно его знавших». Той же позиции придерживался и сам А. С. Суворин, когда писал в одном из своих «Маленьких писем»: «Современникам вообще трудно судить о том, что происходит в данный момент. На все есть своя история, как на все существуют причины». Однако же направление последующих исследований надолго определила статья В. И. Ленина «Карьера», напечатанная в августовском номере газеты «Правда» (1912) , где на примере Суворина рисуется типичный «для массы «образованных» и «интеллигентных» представителей так называемого общества» путь от «бедняка, либерала и даже демократа» к «миллионеру, самодовольному и бесстыдному хвалителю буржуазии», который пресмыкается «перед всяким поворотом власть имущих». Надежда А. С. Суворина на справедливый суд истории оправдалась только в конце XX века. XXI век для «сувориноведения» знаменуется желанием переосмыслить значение его личности в истории, заново определить место Суворина в общественно-политической жизни страны той эпохи.

И все-таки, оценивая историческую значимость личности А. С. Суворина, и современники, и исследователи в первую очередь обращали внимание на его политическую и национальную позиции, реже – позицию театрального и литературного критика. При этом одной из ведущих тем публицистики А. С. Суворина, начиная с «Писем из Воронежа» в «Русской речи» и заканчивая «Маленькими письмами» в «Новом времени», оставалась тема образования, просвещения в России.

Данная работа – первая попытка комплексного анализа взглядов А. С. Суворина на систему образования в России. До сих пор сохраняется исследовательская концепция, согласно которой развитие взглядов Суворина хронологически принято делить на два периода: либеральный (1860-1870-е года) и консервативный (с кон. 1870-х годов). Данная статья на фактическом материале доказывает, что в вопросе образования А. С. Суворин оставался последовательным, не изменяя себе и своим ранним статьям и на закате журналистской карьеры, и неукоснительно придерживался выработанных в течение жизни принципов, которые можно классифицировать как либеральные.

Важную роль в формировании мировоззрения А. С. Суворина, а, следовательно, в формировании его взглядов на «вопрос образования», безусловно, играют факторы его происхождения, воспитания и образования.

Алексей Сергеевич Суворин родился 11 сентября 1834 года в семье крестьянина-однодворца села Коршево Бобровского уезда Воронежской губернии. Отец Суворина, Сергей Дмитриевич, участник Бородинского сражения, в 48 лет вышел в отставку в чине капитана, что давало в те годы потомственное дворянство. В ноябре 1845 года в Воронеже был открыт Михайловский кадетский корпус, и Сергей Дмитриевич забрал сыновей из Бобровского уездного училища, в котором они успели проучиться около двух месяцев и где больше секли, нежели учили, и определил в корпус. Поначалу Суворин чувствовал себя неуютно в непривычной обстановке, товарищи его были высшего воспитания, многие говорили по-французски, а он не умел правильно ни встать, ни сесть, а в разговоре употреблял много народных выражений. Товарищи дразнили Суворина «мужиком». Самолюбие не позволяло Суворину учиться плохо, и он был, хоть и не из самых первых учеников, но близко к ним. После шести лет в корпусе Суворин определился в 1851 году в Дворянский полк. Здесь А. С. Суворин взялся за составление словаря замечательных людей по образцу французского исторического словаря Bouillet. Словарь Суворину не пришлось окончить, он довел его до буквы «л». Директору Дворянского полка В. Я. Воронцову рукопись понравилась, но от высшего начальства Я. И. Ростовцева она вернулась со множеством помет. Позже выяснилось, что недовольство вызвало цитирование Сувориным В. Г. Белинского, а также статьи о Байроне, Вольтере и прочих «вольнодумцах».

В 1853 году Суворин был выпущен из Дворянского полка, но не пожелал продолжать военную карьеру. Средств на обучение в университете не было, поэтому А. С. Суворин вернулся в город Бобров, где в 1856 году выдержал экзамен на звание учителя истории и географии и стал преподавать в Бобровском училище, в двух местных женских пансионах, а также давал частные уроки. В то же время Суворин составлял каталог обширной библиотеки В. Я. Тулинова. Эта работа также пошла на пользу литературной эрудиции А. С. Суворина и побудила его, уже будучи крупным издателем, к созданию своей собственной библиотеки: «Книгу я любил всегда, всегда ее собирал, даже тогда, когда получал, будучи уездным учителем, 14 руб. 59 коп. в месяц. В 20 лет у меня уже была маленькая библиотека…» (2 мая 1897 года). 13 мая 1892 года Ф. Ф. Фидлер записывает в дневнике: «Около четверти часа болтал с А. С. Сувориным. […] Такого просторного и благородного кабинета, такой огромной и отборной библиотеки я не видел ни у одного частного лица». Самообразованием А. С. Суворин не прекращал заниматься никогда, знал несколько иностранных языков, а его «Маленькие письма» о Лжедмитрии или о подделке пушкинской «Русалки», сложившиеся в полноценные историко-литературные циклы, заслужили в свое время множество одобрительных отзывов.

В мае 1859 А. С. Суворин переехал в Воронеж, где стал преподавать в уездном училище. Здесь Суворин вошел в кружок, который собрался вокруг литератора и издателя М. Ф. Де-Пуле. Также в кружок входили И. С. Никитин, Н. И. Второв, И. А. Придорогин и другие. Вместе они составили альманах «Воронежская беседа на 1861 год», в котором Суворин поместил рассказы «Гарибальди» и «Черничка». Примечательно, что в 1866 году Суворин издает книжку с заглавием «Русские замечательные люди», куда вошли рассказы «Патриарх Никон», «Ермак Тимофеевич, покоритель Сибири» и «Боярин Артамон Сергеевич Матвеев». Героям рассказов, «замечательным людям», свойственна одна характерная черта, на которой Суворин заостряет внимание читателей: они вышли из народа и всего добились собственным трудом. О герое самого первого рассказа Гарибальди сказано, что «был этот Алибардий в Ростове прикащиком, из тальянской земли приезжал, а теперче енарал…», «да еще енарал-то какой. Со всех земель к нему на поклон ездили. Даром что он жил, как наш брат, мужик…». О герое первого рассказа книги, Никоне, сказано, что он сын крестьянина, о Ермаке - что «роду он был простого», а отец боярина Матвеева был «человек с достатком, хотя небогатый», «Артамон Сергеевич учился хорошо, благодаря своим хорошим способностям, и обратил на себя внимание царя Михаила Федоровича». Сам выйдя из крестьян и став через много лет одним из крупнейших издателей России, А. С. Суворин не понаслышке знал, с какими трудностями связан этот «путь из народа». Просвещение виделось А. С. Суворину одним из вернейших путей к появлению новых «замечательных людей», а повсеместное повышение культурного и образовательного уровня всего населения страны – важнейшим средством укрепления и возвышения государства.

Тем временем Де-Пуле через своих московских друзей рекомендовал Суворина издательнице газеты "Русская речь" Елизавете Васильевне Салиас де Турнемир. А. С. Суворин под псевдонимом В. Марков написал для «Русской речи» несколько корреспонденций, которые так понравились Елизавете Васильевне, что она предложила ему место секретаря редакции. В Москве Суворин познакомился с А. А. Краевским, Л. Н. Толстым, И. С. Тургеневым, А. Н. Островским, М. Е. Салтыковым-Щедриным, Н. А. Некрасовым, Ф. М. Достоевским, Н. С. Лесковым и многими другими. Так началась журналистская карьера Суворина.

Начало публицистической деятельности А. С.Суворина совпало по времени с реформами 1860-х годов. И одной из главных (после реформы 19 февраля 1861 года) Суворин признавал реформу в области образования. Нужно отметить, что до 1860-х годов в русской общеобразовательной системе господствовала сословность, доступ «низшим» сословиям в университет был закрыт и таким образом весь культурный и образовательный потенциал общества сосредотачивался в «высших», весьма малочисленных по сравнению с общим населением России, сословиях.

А. С. Суворин, опираясь на собственный преподавательский опыт, писал о провинциальном обществе, полном сословных предрассудков и условностей, на искоренение которых и должно быть направлено, в первую очередь, образование. «Когда же мы станем смотреть на человека прежде всего, как на человека, а не как на лакея, повара, сапожника?». Сближение образованного общества и народа Суворина видел не только в подъеме народного образования, но и на основе изучения жизни народа, его истории, нравов, обычаев, психологии. Иначе народ не станет слушать своих учителей. Помимо увеличения народных учебных заведений, необходимо позаботиться и о женском образовании. В программу женских гимназий, по Суворину, следует включить весь комплекс знаний, который позволит девушкам в дальнейшем «стать в уровень с мужчиною». Таким образом, А. С. Суворин наметил две «точки интереса» в своей публицистике, посвященной вопросу образования в России: женское образование и народное образование.

С проблемой народного образования неразрывно связан вопрос о сословных разграничениях. В письме М. Ф. Де-Пуле (27 декабря) Суворин говорит о своем презрении к разделению общества на сословия и допускает «полное равенство перед законом, такое равенство, при котором ни образование, ни заслуги, ни происхождение не давали бы никому особенных прав».

В начале 1862 года «Русская речь» закрылась (из-за недостатка подписчиков), однако Суворин продолжал публиковаться, а в 1863 году стал постоянным сотрудником «Санкт-Петербургских ведомостей». За 12 лет работы он поместил на станицах этой газеты более 400 фельетонов, в основном под псевдонимом «Незнакомец», лишь малая часть этого публицистического наследия была собрана впоследствии Сувориным в отдельное издание («Очерки и картинки. Собрание рассказов, фельетонов и заметок Незнакомца (А. Суворина)», 1875).

Во многом под влиянием огромного количества журнальных и газетных публикаций в начале 1860-х в русском образовании был проведен ряд преобразований, согласующихся, в частности, и с воззрениями Суворина. Так, в «Положении о начальных народных училищах» (1864) декларировалась бессословность школы, когда образование могли получать дети крестьян. Открытие начальных школ переставало быть монопольным правом правительства. Гимназии стали делиться на классические и реальные, провозглашалась всесословность гимназии, телесные наказания строго воспрещались, а денежное содержание учителей увеличилось при сохранении прежней учебной нагрузки. Однако все эти и прочие преобразования оказались под угрозой, когда министром народного просвещения стал гр. Д. А. Толстой, который назначил в 1866 году комиссию по разработке нового устава, целью которого стало возрождение классического образования. Такая реформа означала бы шаг назад по сравнению с реформой 1864 года, т.к. отменяла многие из ее демократических начинаний.

Итак, «вопрос образования» снова оказался в разряде самых обсуждаемых, в категории «злободневных» в общественной жизни России конца 1960-х - начала 1970-х годов. По вопросу о среднем образовании развернулась бурная полемика. Противники «классической» реформы (и в их числе Суворин) настаивали на продолжении курса реформ 1864 года, на расширении преподавания естественных наук, современных иностранных языков. Главным идеологом «классической» реформы стал Михаил Никифорович Катков, издатель «Русского вестника» и «Московских ведомостей». Катков выступал против преподавания истории и словесности, которые вырабатывают у учащихся слишком «вольный» образ мыслей, и настаивал на замене их предметами дисциплинирующими. В типе школы, отстаиваемом Катковым, приоритетным (не менее половины всего учебного плана) должно было стать преподавание латинского и греческого языков. Главная задача таких школ – подготовка учащихся к поступлению в университет. Следовательно, подобные школы не были рассчитаны на «низшие» слои населения, детей из бедных семей, а в целом в таких учебных заведениях обучение было оторвано от жизни и нисколько не помогало учащимся в их дальнейшей социализации.

А. С. Суворин оставался при своем мнении, что свободное и быстрое развитие возможно только там, «где из края в край раздается слово науки, где целые миллионы детей сидят за азбукой, где десятки тысяч школ покрывают родную землю, где вся наука открыта всем, все отрасли ее поощряются и развиваются, и где не гонят силой в воображаемый рай всяческого спасения – латинские вокабулы…». Однако спор о принципах построения системы образования закончился в пользу приверженцев «партии Каткова», и 30 июля 1871 года новый устав гимназий и прогимназий был утвержден.

В 1875 году выходит книга А. С. Суворина «Очерки и картинки. Собрание фельетонов и заметок Незнакомца (А.Суворина)» (СПб., 1875. Кн. 1-2). Среди них рассказ «Прогулка в аду», написанный в 1872 году. Главный герой рассказа, сам Незнакомец, будто бы умирает, и к нему, «ко гробу», приходят персонажи его статей и фельетонов, те, за кого он более всего переживал в течение своей журналисткой жизни. Среди них – юноша, персонифицированное воплощение молодого поколения, с которым у Суворина складывались очень непростые отношения. «Иногда, смотря на него, я радовался, иногда – точил слезы, иногда – негодовал. […] Негодовал я на него […] за самонадеянность, за самомнение, за всезнание, основанное на прочтении от доски до доски какого-нибудь романа, где поверхностно решается важный социальный вопрос. Меня всегда волновало это скороспелое решение всех вопросов, порешенных романами […] а юноша на это ужасно падок». Так Суворин обозначил третью «точку интереса» в своей публицистике.

Действительно, отношения с молодым поколением у Суворина на притяжении всей его журналистской деятельности складывались непростые: видя в молодежи будущих деятелей России, залог процветания государства, Суворин, в то же время, не был готов идти на поводу у партийных течений и веяний и открыто высказывал критику действий молодежи, чем и навлекал на себя ее недовольство.

В 1876 году Суворин приобрел газету «Новое время» и стал ее издателем и постоянным автором до конца своих дней. В собственной газете А. С. Суворин продолжал отстаивать и развивать свои прежние убеждения и мысли относительно образования в России, однако новые исторические реалии вносили свои неизбежные коррективы. Так, А. С. Суворин выступил против студенческих волнений в феврале 1878 года, идя в разрез с мнением всего либерального лагеря. Однако Суворин настаивал на том, что студенческие волнения – бесполезная трата молодых сил и не правы все те, кто их одобряет. Студенты Технологического института демонстративно отказались от бесплатного номера газеты «Новое время», присылаемого редакцией, и выступили с публичным письмом к издателю, обвиняя его в переходе на консервативные позиции. Впоследствии Суворин не раз слышал подобные обвинения, но даже под влиянием такой мощной силы как общественное мнение, не изменял своих убеждений в угоду толпе. Спустя почти 20 лет, 18 февраля 1897 года Суворин записал в своем дневнике: «Просматривал «Новое время» за январь и февраль 1878 г. […] Я прочел в № 697 свой фельетон, вызванный наглым письмом ко мне молодежи технологической, которая называла себя «молодой интеллигенцией». Я говорил в фельетоне «о той клевете», которая преследовала меня с самого начала «Нового времени». […] Технологической молодежи я наговорил резкой правды. Вообще, фельетон очень искренно и твердо написан».

«Вопрос молодого поколения» продолжал занимать А. С. Суворина и в журналистской деятельности позднего периода. В мартовском «Маленьком письме» за 1895 год А. С. Суворин формулирует внутри «вопроса» важную проблему: непонимания, незнания современными общественными деятелями тех людей, которые еще учатся, но скоро придут им на смену. «Что такое наша молодежь, мы почти совсем не знаем. У нас говорят о школе, о системах преподавания, спорят еще доселе о классицизме и реализме, но о том, какие превращения, нравственные и умственные, совершаются из молодежи из поколения в поколение, мы совсем не знаем». По-прежнему Суворин видит необходимость в том, чтобы «молодежь подчинялась известному режиму, чтоб она помнила, что она не только учится, но и воспитывается для жизни, где ей предстоит трудная работа». При этом важной задачей старшего поколения Суворин видел организацию досуга молодежи, так «чтоб ее интересы казались ей настолько важными и всепоглощающими, чтоб она не думала о своей «политической» роли и не вмешивалась не в свое дело. Нигде не дают этого права, нигде не считают бунтов ее обязанностями, и везде она за них горько расплачивается…». По-прежнему Суворин полагает, что молодежь используют, «раздувая» их политическое значение недобросовестные «взрослые», которые сами при этом «готовы были ложиться на живот и прятаться за спинами молодых выводков, которые стояли прямо».

Исторические события заставят А. С. Суворина вновь вернуться к этому вопросу в 1899 году. В февральском «Маленьком письме» Суворин, откликаясь на начавшиеся 8 февраля в императорском Санкт-Петербургском университете и некоторых других учебных заведениях студенческие волнения и ответные действия правительства, писал: «Вопрос о молодежи – важный вопрос не у нас одних, а всюду, преимущественно во всех столицах, где сосредоточены высшие учебные заведения. […] Мне хочется сказать несколько слов по поводу беспорядков, никого не обвиняя и не входя в рассмотрение причин печальных явлении, которое теперь, ввиду высочайшего повеления, было бы и преждевременно». Рассмотреть причины «печальных явлений» Суворину не позволила бы и цензура, однако студенческие беспорядки стали поводом высказать полностью сформировавшимся к тому времени взгляды Алексея Сергеевича на студенческие стачки. Суворин полагал, что стачки ничего, кроме вреда, не могут принести учащимся, поскольку правительство, исключив из университета в качестве ответного шага демонстрантов, ничего бы от этого не потеряло, молодые же люди при этом оказались бы в «печальном положении», оставшись без образования и, следовательно, «того поприща общественной деятельности», на которое они рассчитывали при вступлении в университет.

А. С. Суворина предостерегал своих читателей, что тот, кто уверяет молодых людей, что они способны что-то изменить путем забастовки или демонстрации, «накликает беду на молодежь и беду реакции на всю Россию, ибо ни одно государство в мире не допустит, чтобы центр тяжести перенесен был из правительственных сфер и кругов зрелого общества в кружки учащейся молодежи». Важно, что Суворина равно волновали причины стачки и факт самой стачки. И, не имея возможности говорить о первом, он «брал просто факт стачки молодежи высших учебных заведений не ходить на лекции, т.е. факт закрытия учебных заведений по распоряжению учащихся»: «Никогда я не был поклонником волнений молодежи и никогда они ей ничего не приносили, кроме вреда». Следует учитывать при этом, что Суворин прекрасно понимал, что вызовет неудовольствие студентов и большинства либерально настроенного общества, но, тем не менее, хотел в данном случае высказать свое искреннее мнение, хотя и знал, что «всего лучше отмолчаться»: «Я знал, что своей заметкой я не угожу очень многим, может быть, никому не угожу, но я знал также, что говорю в интересах молодежи и русского просвещения». Таким образом одним из главных побудительных мотивов Суворина было не порицание, а предупреждение от ошибки, по мнению журналиста, роковой, ломающий жизнь человека: «Я хотел напомнить молодежи […] о жестокой логике государства, о жестоком законе, что семеро одного не ждут и что высшая школа, закрытая самой молодежью, не прекращает своего существования, ибо она может пополниться через несколько месяцев другим наличным составом. […] Я правду говорил и знаю, что эта правда – жестокая».

Общественность поняла выступление А. С. Суворина иначе. Еще большее негодование общественности вызвал циркуляр от 17 марта, который запрещал газетам писать о студенческих волнениях. Поскольку Суворин оказался фактически единственным, указавшим на неправоту студентов, недоброжелатели пустили слух, что журналист сам выпросил у правительства этот циркуляр. Слух был клеветой, о чем свидетельствуют письма Суворина к И. Л. Горемыкину и С. Ю. Витте, а также дневниковые записи, например, от 25 марта 1899 года: «…клевета распространяется насчет циркуляра от 17 марта. На самом деле, этот циркуляр состоялся для ограждения принятых 17-го же марта распоряжений в Совете министров, именно закрытия университета на 18 марта и на объявление 19 марта распоряжения министра просвещения Боголепова об увольнении всех студентов и новом приеме их». 31 марта 1899 года состоялось заседание Комитета Союза русских писателей, на котором было официально постановлено передать действия Суворина на рассмотрение Суда чести. Однако этот суд чести единогласно освободил Суворина от обвинений. Хотя все волнения, связанные с клеветой и Судом чести сильно пошатнули здоровье А. С. Суворина, он продолжал считать, что поступил правильно и честнее многих, затронув тему студенческих стачек и их отрицательного влияния на развитие образования в стране. И впоследствии А. С. Суворин остался верен своим убеждениям, записывая в 1905 году, уже на закате своей журналистской карьеры: «Я и ныне думаю, что стачки молодежи приносят вред как ей самой, так и России, наполняя ее полуобразованными людьми, ибо забастовка разлагает не только учащийся, но и профессорский персонал, делая его бессильным, почти презренным в глазах молодежи: профессора ставят выпускные отметки не за знания, которых нет, а за благонравие, выраженное тем, что гг. студенты благосклонно явились на экзамены. Это ли не унижение и для профессоров и для студентов?!».

К середине XIX века женское образование совершенно перестало отвечать требованиям жизни. О состоянии «женского вопроса» в России к началу публицистической деятельности А. С. Суворина характерно отзывался Александр Михайлович Скабичевский: «Женский вопрос в те времена только что возникал. Образование же женщин сильно хромало. Женских гимназий еще не существовало. Девушки получали или домашнее воспитание, под ферулою доморощенных гувернанток, которые и сами-то были образованы и воспитаны с грехом пополам, или же в институтах и частных закрытых пансионах, и большинство их оставалось «кисейными барышнями», все образование которых ограничивалось смесью французского языка с нижегородским и бренчаньем на фортепьянах легких танцевальных пьесок». В 1960-е годы Суворин вместе с остальными сторонниками реформ выступал также за реформирование женского образования. И хотя эта реформа встретила сопротивление со стороны защитников закрытых сословных воспитательных учреждений, 30 мая 1858 года было утверждено «Положение о женских училищах ведомства Министерства народного просвещения». В дальнейшем, правда, как и в случае с реформой образования 1864 года, правительство ликвидировало некоторые из преобразований. В общем, даже к концу 1990-х годов женское образование в России не соответствовало ни потребностям женского населения страны, ни общему уровню образования в России.

В пресловутой «Прогулке в аду», еще прежде юноши, к Незнакомцу явилась русская женщина, «самая передовая». Как и в случае с юношей, Суворин «подводит итог» своих статей о женском вопросе: «Я любил ее всегда: и тогда, когда она носила длинные волосы, и тогда, когда она стала стричь их […] я любил ее всегда – и когда защищал ее, и когда смеялся над нею». Как и во всех прочих «вопросах», Суворин видел как положительные, так и отрицательные стороны явления и не замалчивал их. Для Суворина несомненен тот факт, что женщины должны получать высшее образование наравне с мужчинами, что они «способны к высшему образованию и решению наиболее трудных задач науки, но до вступления в университет, они должны иметь такие же познания, как мужчины. Им необходимы прежде всего хорошие гимназии […]. В самом деле: какой женщине может быть вредно выучиться чему-нибудь основательно? Этот вопрос следовало бы поставить эпиграфом ко всем статьям, направленным против высшего образования женщин».

Указывая, в частности, на необходимость женского образования, Суворин не ограничивался только этим аспектом женского вопроса. Например, «Маленькое письмо», в котором Суворин вспоминает, как однажды побывал в земской больнице, где врачом была женщина. Отмечая ее трудолюбие и самоотдачу («Почти что не отдыхала. На полчаса отлучалась к себе. Должно быть, обедала»), Суворин не идеализирует женского труда («В первые годы обыкновенно все докторши и вздора много делают, и страстно нетерпеливы, и приходят в отчаяние, и стремятся в город»), но заключает, что «…труда и терпения требуется от них много, и та, которая победит себя и приобретет доверие народа, заслуживает не только всякой симпатии, но может причислить себя к тем безвестным благодетелям народа, без которых слишком тяжело живется». Не занимая высокого общественного положения, женщины, тем не менее, помогают своей стране и ее гражданам, в частности, благотворительностью. При этом Суворин указывает не на пожертвование денег, а на благотворительный труд, на работу во всевозможный благотворительных организациях.

Уважая женщину как хозяйку и мать, А. С. Суворин осознавал, что «женщины будут искать себе работы и чем далее, тем упорнее, это вне всяких сомнений». И, в отличие от консервативно настроенных журналистов, он не считал, что это плохо. «Семья не может включить в себя всех женщин; брак не может дать им всем убежище». В 1901 году, в очередной раз возвращаясь к «женскому вопросу», А. С. Суворин, как и в ранних статьях, как и в «Прогулке в аду», становится на сторону женщин: «То добро, которое принесли женщины в последние тридцать-сорок лет, как женщины-врачи, как сестры милосердия, акушерки, фельдшерицы, профессорши, учительницы, технички по сельскому хозяйству, наконец, как образованные женщины – разве кто с этим может не считаться? […] Есть свидетельства университетов, что присутствие на лекциях женщин повышает уровень порядочности студентов. Женщина учится по большей части не от безделья, а ради насущного хлеба, ради карьеры, общественного положения и замужества». Однако, подчеркивая значение женщин, все их положительные качества, Суворин призывал «сильную половину человечества» не вывешивать белого флага, а напрячь все свои силы, «чтобы сделаться умнее и лучше, и быть достойными руководителями прекрасной половины человечества». Так, если развивать мысль Суворина, в мирном соревновании по самоусовершенствованию, соревновании равных, и должны сосуществовать в обществе мужчины и женщины.

7 февраля 1897 года А. С. Суворин записал в дневник: «Так и не удастся мне исполнить заветное желание моей всей жизни – издать энциклопедический словарь». Пробным камнем к подобному изданию можно считать незавершенный «Словарь замечательных людей». Одним из самых успешных изданий энциклопедического характера стал ежегодный «Русский календарь», который Суворин начал издавать в 1872 году. Первые несколько выпусков Алексею Сергеевичу пришлось составлять в одиночку – никто не брался, не обладал достаточными сведениями. «Русский календарь» имел огромный успех и охотно покупался, так как сочетал в себе энциклопедичность, впечатляющий объем статистического материала, надежность сведений, высокие литературные качества и – дешевизну. Впоследствии «Русский календарь» дополнился не имевшими себе равных справочниками «Весь Петербург», «Вся Москва», «Вся Россия». Все они пользовались спросом и прекратились только в 1917 году.

Необходимость подобных изданий обуславливалась тем, что русское образованное общество плохо представляло себе, чем живет Россия: «…мы не знаем как следует ни родной земли, ни того, как на ней живут, и что и как на ней произрастает». Владимир Иванович Вернадский записывает 11 мая 1884 года в дневник: «Школ у нас меньше, чем требуется; огромное большинство детей школьного возраста не имеют где учиться; выходят из школ с разным запасом знаний, и многие, даже, может быть, большинство, за неимением книг забывают грамоту […]». А. С. Суворин посредством своих фельетонов пытался приблизить читающую публику к народу. В 1891 году Суворин констатировал, что сословия в России по-прежнему не нивелировались, как мечталось ему в начале 1860-х, что по-прежнему есть «мы, интеллигенция, мы, читающие, господствующие, рассуждающие, управляющие люди, мы – крошечное меньшинство, нас всего несколько миллионов среди стомиллионного царства», и есть те, которые живут в «курных избах […], наши братья, наши граждане. […] Ведь что ни говорите, как ни мечтайте, что мы – европейцы, что мы – цивилизованная нация, но мы все-таки – мужицкое государство, самое мужицкое и без мужика никакая цивилизация нас не спасет». Вывод о том, что Россия – «страна сел» совершено не устраивал Суворина, но его необходимо было сделать, чтобы двигаться дальше, пока Россия не станет «колыбелью просвещения». Однако для этого необходимо, по мысли Суворина, чтобы государство уделяло больше средств на народное образование: «Государство, посредством мужика, принесло огромные жертвы, чтобы образовать дворянство, образуйте хоть немножко мужика, чтоб он, перестав быть вашим рабом, сделался вашим помощником».

Суворин полагал, что, если б хоть десятая часть тех средств, которые тратятся государством на «усовершенствование пороха и орудий», употребились бы на науку, «на распространение знаний, как бы шагнуло вперед человечество, как бы оно быстро достигло благосостояния и от каких сильных невидимых врагов оно бы избавилось!». И в 1898 году вопрос образования для А. С. Суворина продолжал стоять на первом месте, «и образования преимущественно профессионального, низшего, среднего и высшего. […] Набежит беда – и находятся деньги. […] Дома – нет, прибегаем к заграничному займу. Но, кажется, нигде еще не было случая, чтобы прибегали к займам для учреждения школ, ремесленных, богоугодных, санитарных и других общественных заведений». Суворин указывал также, что, если государство не начнет образовывать народ, то народ станет образовываться сам, и «правильно поставленная, богатая средствами школа», таким образом, не только возвысила бы государство, но и уберегла бы: народ от того, чтобы его использовали в своих целях различные политические деятели, а государство – от могущих возникнуть вследствие такого самообучения народных волнений. Просвещение, образование как двигатель истории и важный фактор развития страны А. С. Суворин противопоставлял всякому насилию: «Чем дольше живет человечество, тем менее в нем простору и успеха насилию. Разумная свобода достигается трудно, не по приказу, не в короткий срок, не насильственным ускорением истории. Нужны настойчивые, длительные усилия и труд, неутомимая борьба с роковыми препятствиями и случайностями, борьба силой просвещения – единственно надежным путем» (19 августа 1907 года). Таким образом, видя недостатки образовательной системы в России и обращая на них внимание читателей своими фельетонами, А. С. Суворин твердо верил, что именно благодаря просвещению Россия достигнет истинного величия и благоденствия всех своих граждан.

Не менее важной для развития образования в России Суворин считал стабильность. Корень многих недостатков образовательной системы России А. С. Суворин видел в том, что «в течение пятидесяти лет, т.е. в течение жизни одного человека, четыре раза реформируют школу и даже хорошенько никто не знает, выработается ли правильная русская школьная система или нет». Приводя опыт европейских держав, Суворин отмечал, что европейские школьные системы не подвергаются подобным ломкам, реформируются же лишь отдельные детали в зависимости от изменяющихся исторических реалий. Журналист говорит о необходимости национальной школы, «которая не была бы только сколком с европейской, а заключала бы в себе и все то, что нами, русскими, нажито. […] Политика переменчива, школа должна быть незыблема. Сегодня – одна политика, завтра – другая. Школа должна быть и завтра такою же научною, какою была она вчера». Таким образом, Суворин выступает против постоянных сломов и переходов от одной системы образования к другой.

Говоря о национальной школе, А. С. Суворин не выступал за игнорирование опыта иностранных держав: «Для России на Западе - одно драгоценно, наука вместе с культурою, а вовсе не государственные формы, которые свои у каждой страны». Журналист полагал, что необходимо перенять у европейцев все лучшее, чего они достигли в области образования, учесть их ошибки, но затем – трудится над созданием собственной, национальной школы, «которая воспитывала бы русских просвещенных людей по всем отраслям человеческих знаний и техники. Нам нужна школа в уровень с европейской, которая избавила бы Россию от выписки из Европы живого товара – деловых и просвещенных людей – и насытила бы Россию истинным просвещением». Русскую школу А. С. Суворин сравнивал с русской литературой: «сначала подражательная, она стала оригинальною, самостоятельною, всемирною, ибо она начала питать иностранные литературы и заставила изучать русский язык за границей». Так и русская школа должна, по мысли журналиста, отказаться не от какой-либо системы образования, а от подражательности, от попыток списать чужую систему, привить ее в родной стране.

В просвещении, в высоком уровне образованности нации А. С. Суворин видит залог мирного сосуществования стран: «…в каждом образованном человеке к какой бы нации он ни принадлежал, бьется сердце, способное понимать выгоды мира и дружбы, способное увлекаться идеалом будущего и ценить все то радостное и прекрасное, что дает мирное развитие и уверенность в будущем».

21 февраля 1900 года Алексей Сергеевич Суворин записывает в дневник: «Обед Савиной у «Медведя». Было больше 100 человек. После обеда разговор с Амфитеатровым. […] А. А. Потехин сказал ему: “Я уважаю ваш талант, но я говорю вам, что напрасно вы вообразили, что можете погубить «Новое время» и заменить его «Россией». У нас был «дедушка русского флота», а Алексей Сергеевич – дедушка русской журналистики, который сделал для нее очень много”». На протяжении всей своей журналисткой жизни А. С. Суворин работал преимущественно в жанре фельетона: «Письма из провинции», «Письма из Воронежа», «Письма к другу», «Недельные очерки и картинки» (также носившие фельетонный характер), наконец, вершина мастерства - «Маленькие письма». Фельетон – жанр художественно-публицистической литературы, которому присуще критическое, нередко комическое, в том числе сатирическое начало, и непременно – актуальность. Однако у Суворина было и собственное определение: «Фельетон – популяризация тех же идей, которые стараются распространять газеты путем передовых статей; да и лучшие передовые статьи те, которые написаны легко, живо, остроумно, общедоступно». А. С. Суворин не писал философских трактатов или научных проектов о «вопросе образования» в России и путях его развития, но на протяжении всей своей журналистской карьеры он указывал на актуальные проблемы образования в России, просто, общедоступно и, главное, искренно излагал свои мысли и мнения по «вопросу образования», искал пути решения «вопроса», легко и заразительно, побуждая читателей думать вместе с ним. Здесь сказался и Суворин-преподаватель, и Суворин-писатель, и последовательный публицист, на деле воплощающий свои идеи и обращающийся со страниц газет ко всем слоям общества, невзирая на сословия.

Немалый вклад в развитие образования в России А. С. Суворин внес как издатель. Сочинения классиков русской и зарубежной литературы, ученых, философов, современных писателей продавались по всей России в книжных магазинах и железнодорожных киосках, принадлежавших «Контрагентству А. С. Суворина». Особое внимание современники и позднейшие исследователи обращали на серию «Дешевая библиотека», основанную в 1879 году. В 1880 году вместе с историком С. Н. Шубинским Суворин основал журнал "Исторический вестник", в котором были опубликованы воспоминания В. А. Соллогуба, А. Я. Головачевой (Панаевой), Г. П. Данилевского, биографические материалы и статьи об А. С. Пушкине и многое другое.

Оценивая свою роль в деле просвещения, А. С. Суворин заключал: «Я сам работал для русского просвещения и русской молодежи, помимо газетных статей, о которых может быть то или другое мнение. Моя издательская деятельность, то множество книг, мною изданных, в которых я сам принимал деятельное участие, говорят за меня громко. С этой свитой я могу прийти на всякий суд и спокойно умру».

Анализируя идеи и взгляды, отразившиеся в ранних статьях Суворина и получившие дальнейшее развитие в последующей публицистике, касающейся «вопроса образования», приходим к выводу, что взгляды А. С. Суворина на образование не переходили на консервативные позиции. Идеи 1860-х годов о необходимости народных школ, женского образования, ликвидации сословных разграничений развивались, под действием исторических реалий дополнялись различными ответвлениями и выросли в систему взглядов о национальной школе. Важно также подчеркнуть, что это развитие (эволюция) взглядов А. С. Суворина всегда оставалось в русле либерализма, когда «либеральное направление не хочет ограничи­ваться пустословием, если оно желает получить дей­ствительное влияние на общественные дела, […] оно должно приноравливаться к жизни, но чер­пать уроки из истории; оно должно действовать, понимая условия власти, не становясь к ней в система­тически враждебное отношение, не предъявляя безрас­судных требований, но сохраняя беспристрастную неза­висимость, побуждая и задерживая, где нужно, и стара­ясь исследовать истину хладнокровным обсуждением вопросов. Это и есть либерализм охранительный». «Сущность охранительного либерализма состоит в примирении начала свободы с началами власти и зако­на». Приверженец охранительного либерализма выступает за либеральные меры, «представ­ляющие обществу самостоятельную деятельность, обеспечивающие права и личность граждан, охраняющие свободу мысли и свободу совести, дающие возможность высказаться всем законным желаниям» и за сильную власть, которая сохраняет государственное единство, следит за исполнением закона, пресекает его нарушение, «внушая гражданам уверенность, что во главе государства есть твердые руки, на которые можно надеяться, и разумная сила, которая сумеет отстоять общественные интересы и про­тив напора анархических стихий и против воплей реакционных партий». Наиболее характерно проявился охранительный либерализм А. С. Суворина в его взглядах на молодежь и стачки.

Таким образом, проанализировав взгляды А. С. Суворина на систему образования в России, можно заключить, что журналист оставался в этом вопросе последовательно либеральным на протяжении всей своей журналисткой карьеры. Под влиянием различных исторических реалий взгляды А. С. Суворина эволюционировали, то есть развивались и усложнялись, но никогда не противоречили его ранним статьям.

Новое время. 1899. 29 декабря (10 января 1900). Цит. по: А. С. Суворин. В ожидании века XX. Маленькие письма, 1889-1903 гг. / Сост., подгот. текстов, вступ. ст. А. Романенко. М.: Алгоритм, 2005. – С. 743.

«Новое время». 1893.23 июля (4 августа). Цит. по: А. С. Суворин. В ожидании века XX. Маленькие письма, 1889-1903 гг. / Указ. соч. – С. 267

Кауфман А. Е. Друзья и враги евреев. А. С.Суворин. («Новое время») (К юбилею его литературно-издательской деятельности). – СПб., 1908.

Вергун Д.Н. А. С.Суворин и славянство // Телохранитель России. А. С. Суворин в воспоминаниях современников. Воронеж: Изд-во им. Е. А. Болховитинова, 2001.

Розанов В.В. Из припоминаний и мыслей об А. С. Суворине // Розанов В. В. Собр. соч. Признаки времени (Статьи и очерки 1912 г.) / Под общ. ред. А. Н. Николюкина. - М.: Алгоритм, Республика. 2006. - С. 278.

Амфитеатров А.В. Старик Суворин // Амфитеатров А.В. Жизнь человека, неудобного для себя и для многих /Вступ. статья, сост., подгот. текста и коммент. А.И. Рейтблата. В 2 тт. Т. 2. М.: Новое литературное обозрение, 2004. - С. 7.

Новое время. 1893. 23 июля (4 августа). Цит. по: А. С. Суворин. В ожидании века XX. Маленькие письма, 1889-1903 гг. / Указ. соч. – С. 267.

Ленин В.И. Карьера // Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.22. Изд-е пятое. М.: Изд-во политической литературы, 1973. – С. 44.

Шишкина Т.А. Общественно-политические взгляды А. С. Суворина: 1860–1870-е годы. – дис. на соиск. уч. ст. кандидата ист. наук. - Саратов, 1997; Хуторова Л.М. Алексей Сергеевич Суворин, 1834 - 1912гг.: судьба и взгляды. - дис. на соиск. уч. ст. кандидата ист. наук. - Казань, 2001;Остапенко, Л.А. Газета А. С. Суворина "Новое время" в общественно-политической жизни России, 1907 - 1912 гг. – дис. на соиск. уч. ст. кандидата ист. наук. - Нижний Новгород, 2002; Азарина Л.Е. Литературная позиция А. С. Суворина. - дис. на соиск. уч. ст. кандидата филологич. наук. – Москва, 2008.

Ленин В.И. Карьера // Указ. соч. – С. 43-44; Львов-Рогачевский В. В своем доме // Современный мир. 1912. № 9; Э.С. Колдун из Эртелева переулка // Красная газета. 1923. 1 октября; Балуев Б.П. Политическая реакция 80-х гг. XIX в. и русская журналистика. М.: Изд-во Московского университета, 1971; Есин Б.И. Русская дореволюционная газета. М. 1971; Семанова М.Л. Вступ. статья // Суворин А. С. Письма к М.Ф.Де-Пуле. Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского дома на 1979 год. Л., 1981; Соловьева И., Шитова В. А. С.Суворин: портрет на фоне газеты // Вопросы литературы. 1977. № 2. - С. 162-199;Динерштейн Е.А. А. С. Суворин. Человек, сделавший карьеру. М.: РОССПЭН, 1998.

Чичерин Б.Н. Различные виды либерализма // Общественные науки и современность. 1993. № 3. С. 115-123.

Дневник Алексея Сергеевича Суворина / Текстологическая расшифровка Н.А. Роскиной, подготовка текста Д. Рейфилда и О.Е. Макаровой. М.: Независимая газета, 1999. – С. 298.

Фидлер Ф.Ф. Из мира литераторов: Характеры и суждения / Вступ. статья, сост., пер. с нем., примеч., указатели и подбор иллюстраций К. М. Азадовского. М.: Новое литературное обозрение, 2008. – С. 95-96.

Суворин А. С. Гарибальди // Очерки и картинки. Собрание рассказов, фельетонов и заметок Незнакомца (А. Суворина). В 2 тт. Т. 1. СПб., 1875. – С. 7.

Суворин А. С. Ермак Тимофеевич, покоритель Сибири // Русские замечательные люди. Рассказы А. С.Суворина. – 3-е изд., испр. СПб., 1874. – С. 63.

Суворин А. С. Боярин Артамон Сергеевич Матвеев // Указ. соч. – С. 99.

Суворин А. С. Боярин Артамон Сергеевич Матвеев // Указ. соч. – С. 100.

Суворин А. С. Письма к М.Ф.Де-Пуле // Указ. соч. – С. 168.

Суворин А. С. Прогулка в аду // Очерки и картинки. Собрание рассказов, фельетонов и заметок Незнакомца (А. Суворина). В 2 тт. Т. 2. СПб., 1875. – С. 227-228.

Дневник Алексея Сергеевича Суворина. Указ. соч. – С. 283.

Новое время. 1895. 10 (22) марта. Цит. по: А. С. Суворин. В ожидании века XX. Маленькие письма, 1889-1903 гг. Указ. соч. – С. 489.

Новое время. 1895. 10 (22) марта. Цит. по: А. С. Суворин. В ожидании века XX. Маленькие письма, 1889-1903 гг. Указ. соч. – С. 490.

Новое время. 1899. 21февраля (5 марта). Цит. по: А. С. Суворин. В ожидании века XX. Маленькие письма, 1889-1903 гг. Указ. соч. – С. 685.

Новое время. 1899. 1 (13 марта). Цит. по: А. С. Суворин. В ожидании века XX. Маленькие письма, 1889-1903 гг. Указ. соч. – С. 692.

Новое время. 1899. 21февраля (5 марта). Цит. по: А. С. Суворин. В ожидании века XX. Маленькие письма, 1889-1903 гг. Указ. соч. – С. 687.

То же. – С. 686-687.

Новое время. 1899. 23 февраля (7 марта). Цит. по: А. С. Суворин. В ожидании века XX. Маленькие письма, 1889-1903 гг. Указ. соч. – С. 688.

Дневник Алексея Сергеевича Суворина. Указ. соч. – С. 323.

Новое время. 1905. 25 января (7 февраля). Цит. по: А. С. Суворин. Русско-японская война и русская революция. Маленькие письма (1904-1908). М.: Алгоритм, 2005. – С. 226.

Скабичевский А.М. Литературные воспоминания. М.: «Аграф», 2001. – С. 144.

Суворин А. С. Прогулка в аду // Очерки и картинки. Собрание рассказов, фельетонов и заметок Незнакомца (А. Суворина). В 2 тт. Т. 2. СПб., 1875. – С. 225-226.

Суворин А. С. Прогулка в аду // Указ. соч. – С. 294-299.

Новое время. 1889. 6 (18) декабря. Цит. по: А. С. Суворин. В ожидании века XX. Маленькие письма, 1889-1903 гг. Указ. соч. – С. 57-58.

Новое время. 1897. 29 октября (10 ноября). Цит. по: А. С. Суворин. В ожидании века XX. Маленькие письма, 1889-1903 гг.Указ. соч. – С. 625.

Новое время. 1901. 18 (31) октября. Цит. по: А. С. Суворин. В ожидании века XX. Маленькие письма, 1889-1903 гг. Указ. соч. – С. 901.

Дневник Алексея Сергеевича Суворина. Указ. соч. – С. 279.

Новое время. 1892. 6 (18) января. Цит. по: А. С. Суворин. В ожидании века XX. Маленькие письма, 1889-1903 гг. Указ. соч. – С. 161.

Вернадский В.И. Пережитое и передуманное / Предисл. Э. М. Галимова; сост., коммент., предисл. С. И, Капелуш. М.: Вагриус, 2007. – С. 34.

Новое время. 1891. 1 (13) декабря. Цит. по: А. С. Суворин. В ожидании века XX. Маленькие письма, 1889-1903 гг. Указ. соч. – С. 152.

Новое время. 1891. 19 (31) октября. Цит. по: А. С. Суворин. В ожидании века XX. Маленькие письма, 1889-1903 гг. Указ. соч. – С. 139.

Суворин А. С. Прогулка в аду // Указ. соч. – С. 279.

Новое время. 1890. 7 (19) ноября. Цит. по: А. С. Суворин. В ожидании века XX. Маленькие письма, 1889-1903 гг. Указ. соч. – С. 94.

Новое время. 1898. 11 (23) апреля. Цит. по: А. С. Суворин. В ожидании века XX. Маленькие письма, 1889-1903 гг. Указ. соч. – С. 654-655.

Дневник Алексея Сергеевича Суворина. Указ. соч. – С. 538-539.

Новое время. 1899. 28 ноября (10 декабря). Цит. по: А. С. Суворин. В ожидании века XX. Маленькие письма, 1889-1903 гг.Указ. соч. – С. 732.

Новое время. 1896. 24 декабря (5 января 1897). Цит. по: А. С. Суворин. В ожидании века XX. Маленькие письма, 1889-1903 гг. Указ. соч. – С. 588.

Новое время. 1901. 5 (18) мая. Цит. по: А. С. Суворин. В ожидании века XX. Маленькие письма, 1889-1903 гг. Указ. соч. – С. 893.

Новое время. 1901. 14 (27) ноября. Цит. по: А. С. Суворин. В ожидании века XX. Маленькие письма, 1889-1903 гг. Указ. соч. – С. 913.

Новое время. 1893. 27 сентября (9 октября). Цит. по: А. С. Суворин. В ожидании века XX. Маленькие письма, 1889-1903 гг. Указ. соч. – С. 293-294.

Дневник Алексея Сергеевича Суворина. Указ. соч. – С. 369

Литературный энциклопедический словарь / Под общей редакцией В.М. Кожевникова и П.А. Николаева. М.: «Советская энциклопедия», 1987. – С. 464-465.

Суворин А. С. Философский словарь «Золотой середины» // Очерки и картинки. Собрание рассказов, фельетонов и заметок Незнакомца (А. Суворина). В 2 тт. Т. 2. СПб., 1875. – С. 316.

Новое время. 1901. 14 (27) ноября. Цит. по: А. С. Суворин. В ожидании века XX. Маленькие письма, 1889-1903 гг. Указ. соч. – С. 695.

Чичерин Б. Н. Различные виды либерализма // Общественные науки и современность. 1993. № 3. С. 121

Чичерин Б. Н. Различные виды либерализма // Указ. соч. – С. 122

Список используемой литературы

Сочинения А. С. Суворина

1. Дневник Алексея Сергеевича Суворина / Текстологическая расшифровка Н.А. Роскиной, подготовка текста Д. Рейфилда и О.Е. Макаровой. М.: Независимая газета, 1999.

2. В ожидании века XX. Маленькие письма, 1889-1903 гг. / Сост., подгот. текстов, вступ. ст. А. Романенко. М.: Алгоритм, 2005.

3. Очерки и картинки. Собрание рассказов, фельетонов и заметок Незнакомца (А. Суворина). В 2 тт. СПб., 1875.

4. Русские замечательные люди. Рассказы А. С.Суворина. – 3-е изд., испр. СПб., 1874.

5. Русско-японская война и русская революция. Маленькие письма (1904-1908). М.: Алгоритм, 2005.

6. Суворин А.С. Письма к М.Ф.Де-Пуле / Публ. М.Л.Семановой // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского дома на 1979 год. Л., 1981.

Воспоминания и свидетельства современников

7. Амфитеатров А.В. Жизнь человека, неудобного для себя и для многих / Вступ. статья, сост., подгот. текста и коммент. А.И. Рейтблата. В 2 тт. - М.: Новое литературное обозрение, 2004.

8. Вернадский В. И. Пережитое и передуманное / Предисл. Э. М. Галимова; сост., коммент., предисл. С. И. Капелуш. – М.: Вагриус, 2007.

9. Витте С.Ю. Воспоминания.

10. Глинский Б.Б. Алексей Сергеевич Суворин (Биографический очерк) // Исторический вестник. 1912. №9. – С. 3-60

11. Глинский Б.Б. Родители А.С. Суворина // Исторический вестник. 1913. №8. – С. 553-558

12. Кауфман А.Е. Друзья и враги евреев. А. С. Суворин. («Новое время») (К юбилею его литературно-издательской деятельности). – СПб., 1908.

13. Ленин В.И. Карьера // Ленин В.И. Полн. собр. соч. Изд-е пятое. М.: Изд-во политической литературы, 1973. Т.22. – С. 43-44

14. Львов-Рогачевский В. В своем доме // Современный мир. 1912. №9

15. Розанов В.В. Признаки времени (Статьи и очерки 1912 г.) // Розанов В.В. Собр. соч. под общ. ред. А.Н. Николюкина. Сост. и коммент. В.Н. Дядичева и А.Н. Николюкина. - М.: Алгоритм, Республика. 2006.

16. Розанов В.В. Суворин и Катков / Публ. В. Г. Сукача // Новое время. 1997. №7

17. Скабичевский А. М. Литературные воспоминания. - М.: «Аграф», 2001.

18. Телохранитель России. А.С. Суворин в воспоминаниях современников. Воронеж: Изд-во им. Е. А. Болховитинова. 2001

19. Фидлер Ф.Ф. Из мира литераторов: Характеры и суждения / Вступ. статья, сост., пер. с нем., примеч., указатели и подбор иллюстраций К. М. Азадовского. М.: Новое литературное обозрение, 2008.

Статьи и исследования

20. Азарина Л.Е. Литературная позиция А. С. Суворина. - дис. на соиск. уч. ст. кандидата филологич. наук. – Москва, 2008.

21. Балуев Б.П. Политическая реакция 80-х гг. XIX в. и русская журналистика. М.: Изд-во Московского университета, 1971.

22. Динерштейн Е.А. А. С. Суворин. Человек, сделавший карьеру. М.: РОССПЭН, 1998.

23. Есин Б.И. Русская дореволюционная газета. М. 1971.

24. Ласунский О.Г. Литературно-общественное движение в русской провинции (Воронежский край в «эпоху Чернышевского»). – Воронеж: Изд-во Воронежского университета, 1985.

25. Остапенко, Л.А. Газета А. С. Суворина "Новое время" в общественно-политической жизни России, 1907 - 1912 гг. – дис. на соиск. уч. ст. кандидата ист. наук. - Нижний Новгород, 2002.

26. Рейфман П.С. К проблеме эволюции либеральной журналистики в 1860-е годы // Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып.369. 1975. - С.76-78.

27. Соловьева И., Шитова В. А. С.Суворин: портрет на фоне газеты // Вопросы литературы. 1977. № 2. - С. 162-199.

28. Хуторова Л.М. Алексей Сергеевич Суворин, 1834 - 1912гг.: судьба и взгляды. - дис. на соиск. уч. ст. кандидата ист. наук. - Казань, 2001.

29. Чичерин Б. Н. Различные виды либерализма // Общественные науки и современность. 1993. № 3. - С. 115-123.

30. Шишкина Т.А. Общественно-политические взгляды А. С. Суворина: 1860–1870-е годы. – дис. на соиск. уч. ст. кандидата ист. наук. - Саратов, 1997.

При реализации проекта использованы средства государственной поддержки, выделенные в качестве гранта в соответствии c распоряжением Президента Российской Федерации № 11-рп от 17.01.2014 г. и на основании конкурса, проведенного Общероссийской общественной организацией «Российский Союз Молодежи»

Очень резкая статья Дональда Рейфилда о жизни издателя Алексея Суворина, напечатанная в журнале "Персона" в 1999 г.

Король Лир из Санкт-Петербурга

Когда Мефистофеля спрашивает Фауст (в пьесе Кристофера Марлоу): «Какова жизнь в аду?», Сатана отвечает: «А ты думаешь, что я оттуда когда-нибудь выхожу?»
Точно так же Алексей Сергеевич Суворин, ловец человеческих душ, проникновенный и обвораживающий ценитель добра и зла в человеке, провел большую часть своей жизни в том аду, который он сам создал в Эртелевом переулке и из которого он не выходил даже во время своих странствий по Европе или прогулок с друзьями или подругами.
Почему этот Люцифер русской печати бросился с неба в ад? Почему, как Король Лир, обездолил и обрек себя?

Ключом к пониманию Суворина является страшное событие ночью 19 сентября 1873 года, когда его жизнь непоправимо распалась на две части.
На первые четыре десятилетия своей жизни Алексей Сергеевич смотрел, как на заслуженную идиллию. Правда, суровый отец (герой Бородина, выслужившийся до дворянства) его избивал до родимчиков. Однако из Воронежского пажеского корпуса молодой Суворин пробил себе дорогу сначала в учителя, а затем в журналистику.

Старшее поколение и сверстники поддавались на его обаяние. Он женился на Анне Ивановне Барановой, которую полюбил еще в детстве. Она родила ему пятерых детей и в то же время сама успела стать автором довольно приличных работ для молодежи. Молодую чету принимали и поощряли де Салиас, Салтыковы. Суворин бывал у Некрасова, Достоевского, Лескова, очаровывал их. Хотя у всех - и особенно у мнительного Салтыкова-Щедрина - иногда возникали подозрения, что Суворин следует своим собственным, им неведомым и невыгодным целям. Когда уже в 1862 году у Суворина завязалась тесная и пожизненная дружба с едким и сатанинским циником Виктором Бурениным, тогда у будущих жертв этих сатирических демонов (их называли Бу и Су, по-французски «Грязь и Грош») появился неподдельный страх.

Как творческий человек, Суворин казался безвредным, даже благородным талантом. Его рассказы защищали угнетенных крестьян, книгу его «Очерков» уничтожили, а автора посадили. Только сатирический роман «Всякие» насторожил современников: как и «Некуда» Лескова, роман Суворина восприняли как коварное предательство демократических взглядов.

19 сентября 1873 года, поздно ночью, Суворина, оставшегося одного с детьми, вызвал лакей-татарин из гостиницы «Бельвю». В гостиничном номере Суворин увидел на полу Анну Ивановну. Она умирала. Ей в лицо выстрелил ее любовник, офицер Тимофей Комаров, после чего застрелился сам. К моменту приезда ничего доселе не подозревающего мужа труп Комарова уже вынесли. Расследованием и попыткой приглушить скандал, связанный с этим громким убийством, занялся молодой следователь А.Ф.Кони, впоследствии знаменитый юрист.

В своих письмах к Суворину Кони делал все, чтобы утешить, смягчить чувство вины. Пытался удержать от полного разочарования Суворина в своем собственном счастье, в возможности счастья вообще. Но тщетно. Хотя Суворин и был патологически неверным мужем (и до, и после гибели первой жены) - так, у него были целые серии романов с женами сотрудников, а затем с актрисами своего театра, - он после этой смерти настоящей любви к женщине уже не испытал. Кстати, после трагедии Суворин уничтожил все портреты первой жены.

Петербургская пресса пощадила Суворина. Анну Ивановну представили как невинную жертву взбесившегося друга семьи. Комарова осудил Достоевский. Суворину сочувствовали Лев Толстой, Тургенев, Салтыков-Щедрин - последний даже предоставил вдовцу и сиротам свою подмосковную усадьбу Витенево на лето. Однако многим было известно то, что случилось на самом деле, ибо Кони был заядлым сплетником. Как это ни цинично звучит, но Суворину повезло: общая волна сострадания подняла Суворина очень высоко в общественном мнении. Через три года ему помогли взять крупный кредит, чтобы купить вместе с В. Лихачевым газету «Новое время». Вытеснив Лихачева (чему способствовал тот факт, что Суворин затеял роман с его женой), Суворин сделал из «Нового времени» самую влиятельную и самую европейскую (в смысле техники и профессионализма) газету в России, по крайней мере на последующие двадцать лет. По его собственному признанию, Суворин любил газету больше, чем семью.

И не только любимая газета досталась Суворину вследствие волны сочувствия к его страданиям. От невест отбоя не было. Выбор Суворина пал на современную Дездемону, «полюбившую его за муки». Семнадцатилетняя Орфанова, одноклассница дочери Суворина, Саши, еще одна Анна Ивановна, страстно влюбилась в сорокалетнего вдовца и уговорила его жениться на ней. Он женился, и... началась череда новых семейных несчастий. О первой Анне Ивановне он нигде не упоминал (кроме как в некоторых дневниковых записях, особенно наполненных отчаянием). Вторая же Анна Ивановна, «бесструнная балалайка», как ее звал Антон Чехов, тихо страдала. Ее пасынки и даже падчерица, бывшая ее подруга, долго ревновали ее к отцу. Она родила Суворину троих детей. Второго, Бориса, Суворин не взлюбил, обвиняя Анну Ивановну в том, что он слишком походил на ее предполагаемого любовника. Долгое время Суворины жили в Крыму в ссоре и разладе.

Где-то в середине 1880-х годов в Петербурге их жизнь наладилась. «Новое время» достигло апогея своей славы. Издания и книжные лавки Суворина завоевывали страну. На него работали в России и за рубежом самые интересные и образованные, хотя и не самые принципиальные журналисты. Он находил талантливых помощников. За одного из них, юриста из Таганрога, Алексея Петровича Коломнина, Суворин выдал свою дочь Сашу. Но в 1885 году Саша сбежала с журналистом Холевым и скончалась в Кисловодске, полупомешанная, от диабета. В том же году умер Гриша, четырехлетний сын Сувориных, от дифтерита. Едва оправившемуся от этих смертей Суворину судьба вновь нанесла страшный удар: в мае 1887 года его двадцатидвухлетний сын Володя, выслушав пренебрежительный отзыв отца о своих способностях, застрелился из револьвера. А через год горбун Валериан, близнец Володи и любимец семьи, заболел дифтеритом и задохнулся - врач не успел приехать. Депрессия, в которую погрузили Суворина эти жестокие удары, была поистине трагическая. Литературной работой (роман «Любовь в конце века» и пьеса «Татьяна Репина») Суворин старался отвлечься от одержимости идеей смерти. Эти произведения, конечно, не гениальны, но свидетельствуют о глубокой смене внутренних вех и частично объясняют ту удивительную смесь беспощадности и жалости, жестокости и мягкости, консерватизма и свободной мысли и в приватных беседах, и в печатных выступлениях Суворина.

Глубоко убежденный в порочности всех, он прощал своих врагов так же легко, как ругал их. Грубо браня свою семью и своих друзей, в то же время уступал им во всем, чего бы они ни просили. Кстати, своих рабочих Суворин опекал, как никто среди русских работодателей. Он их жалел, но так, как он жалел животных.

Свой внутренний ад Суворин обрушил на свою семью. И на многочисленных жертв «Нового времени» (особенно это касалось евреев). Газета открыто, цинично обслуживала российские верхи, не стесняясь упреков в реакционности. Старший сын, Михаил, безалаберный, напуганный, метался от одного занятия к другому, только к сорока годам он станет заниматься редакцией. Второй сын, Алексей, был объявлен Дофином - наследником. Он один действительно унаследовал страсть и честолюбие отца, умел писать талантливо. Но вскоре у него появились первые признаки умопомешательства. Из наследника он превратился в конкурента, злейшего врага. Он кричал на отца, дрался, вызывал на дуэль.

Суворин целиком погрузился в дела империи «Нового времени», работал от полудня до рассвета, виделся только с узким кругом друзей - с Григоровичем, Бурениным - и со своими преданными подручными по типографии. Анна Ивановна большей частью держалась поодаль, занимаясь (неудачно) воспитанием своих детей, увлекаясь итальянскими певцами, которых она приглашала на домашние концерты.

В этом аду, в 1886 году, появился Доктор Антон Павлович Чехов. Редкий Доктор Фаустус был так хорошо подготовлен к встрече с Мефистофелем! Щедрые предложения великого издателя, его самоуверенность влиятельного лица не застали врасплох начинающего московского врача-литератора. Чехов соблазнил Лили Маркову, которая служила у Сувориных гувернанткой, и поэтому знал все семейные тайны Сувориных. Отдаваясь «Новому времени» за пожизненную и посмертную славу, он мог быть уверенным, что на этот раз поэт и книгопродавец заключат сделку не как раб и хозяин, а как равные.

Дружба (слово слишком слабое для определения такой всеобъемлющей коммерческой, интеллектуальной, семейной и душевной связи) между Сувориным и Чеховым выросла на почве взаимной надобности. «Новому времени» недоставало крупного литературного дарования - либеральные таланты гнушались воинственным суворинским консерватизмом. Чехов, чтобы содержать семью, нуждался в смелом, богатом заказчике. Еще более оба нуждались в собеседнике, в исповеднике. Несмотря на то, что Чехов был на двадцать шесть лет моложе Суворина, они были друг с другом более общительны и откровенны, чем с любым человеком из своей семьи или своего окружения, включая любовниц. Суворинская семья, как тому уже казалось, видела в нем только неиссякаемый источник денег. Чехов жил с родителями на тех же условиях, что и Соня Мармеладова с мачехой: все знали, откуда берутся деньги на проживание, но ни за что не хотели говорить об этом. По всей вероятности, отец и мать Чехова никогда не читали ни одной строки, сочиненной сыном, и даже с братьями избегали разговоров на эту тему.

Суворина и Чехова поразили общие черты их происхождения, характера, обстоятельств. Оба были, что называется, «парвеню», выскочками, происходившими из крестьянских семей Воронежской губернии. Обоим были присущи сила воли, замкнутость, скептицизм. На шее у обоих сидели бедные больные родственники. Оба любили бродить по кладбищам, предпочитали увлечения и приключения любви и длительным романам. При этом они делились не только опытом, но и ласками таких актрис, как Мария Крестовская. Врачуя головные боли Суворина, Чехов понял, что их объединяет и болезненное ожидание преждевременной смерти.

Их огромная переписка уникальна в литературной истории. Если бы после смерти Чехова Суворин не забрал у Марьи Павловны Чеховой все свои письма, чтобы их уничтожить или спрятать так, чтобы никто не нашел, мы могли бы полностью оценить поразительную степень их близости. Но после смерти первой жены Суворин воспринимал смерть любого близкого ему человека как непростительное предательство. И потому на смерть Чехова он откликнется мерзко, с презрением, предательски называя Чехова посредственностью. Он сам будет и заказывать изобличающие статьи таким ехидным сверстникам Чехова, как Николай Ежов. Зная это, надо сделать немалое усилие, чтобы оценить глубину их дружбы. Она была.

Чехов снискал себе привязанность всех суворинских домочадцев. На два года даже мнительный Дофин полюбил его: они вместе ездили на Кавказ. Но от жуткого антисемитизма Дофина (считающего, что евреи - это пять миллионов бочек пороха под Кремлем) Чехову стало тошно. Анна же Ивановна увлеклась Чеховым почти до неприличия. Ее дочь-девочка Настя, как и внучки Суворина, Вера и Надя Коломнины, еще пятнадцать лет кокетничали с Чеховым. (Суворин всерьез прочил свою дочь за Чехова, предлагая в приданое половину своей газетной империи.)

Суворин открыл для Чехова все литературные двери. Он взял под свое крыло всю чеховскую родню: под его покровительством старший брат Антона Александр Павлович, гениальный пьяница, ютился в редакции «Нового времени», младшие братья Иван и Михаил получили места, соответственно, учителя и податного инспектора, отцу Чехова выплачивали пенсию, и, не запрети Чехов, Марья Павловна заведовала бы суворинским магазином в Москве.

По Петербургу ходило много шуток насчет отношений Суворина и Чехова: «Суворин-отец, Суворин-сын и Чехов - Святой дух», или «Папа Суворин, мама Суворина, а между ними Чехов - их ребенок». Читая дневник Суворина, местами видишь последствия этой близости: у Суворина появляются афоризмы и наблюдения, не уступающие чеховским по своей тонкой иронии и изяществу. Несомненно, Суворин гордился любовью Чехова к себе: она облегчала то огромное бремя вины, которое про себя испытывал Суворин в связи со своей политической и публицистической деятельностью реакционера-антисемита.

По тогдашним русским меркам, Чехов был чуть ли не юдофилом. Хотя ему казалось, что, например, критику-еврею никогда не понять истинно русского писателя, точно так же, как женщине никогда не достичь умственного уровня гениального мужчины, он, тем не менее, боролся за равноправие женщин и евреев. Суворин, как Толстой, видел в женщинах огромную опасность для мужской духовности и, как Победоносцев, видел в евреях политическую, финансовую и сексуальную угрозу России. И хотя Суворин однажды нанял для сыновей учителя-еврея (которого сыновья замучили антисемитскими анекдотами) и держал в доме старушку-еврейку, бывшую преподавательницу музыки, антисемитизм Суворина был таким фанатичным, таким гнусным и дремучим, что он-то в конце концов и излечил Чехова от сатанинского обаяния Суворина.

Потом в своем творчестве Чехов даже будет эксплуатировать образ своего покровителя. Всему суворинскому кругу было ясно, что в пьесе «Дядя Ваня» угрюмый старик Серебряков, окрысившийся на скучающую молодую жену, - это Суворин. Сама Анна Ивановна писала Чехову, как она любила смеяться, когда смотрела «Дядю Ваню», потому что узнавала всех «своих». Смерть Треплева в пьесе «Чайка» сильно расстроила Суворина, напомнив ему гибель его сына Володи. Даже собака Нины Заречной - Трезор - носит имя любимой собаки Володи и А.С.Сувориных.

С годами Суворин замыкался в двух всепоглощающих сферах своей деятельности. Одна - это скандальные и иногда непрофессиональные постановки, своим новаторством в репертуарной политике и режиссуре он заслуживает гораздо больше внимания и уважения, чем ему уделяют историки русского театра. Заслуга Суворина в том, что он смог провести через цензуру и поставить впервые «Власть тьмы» Толстого и «Ганнеле» Гауптмана. Театр, однако, своими конфликтами и напряженными взаимоотношениями высасывал последние силы Суворина. В 1900 году, после скандала, устроенного актрисой Яворской-Барятинской на представлении жуткой пьесы «Сыны Израиля, или Контрабандисты», любимый зять Суворина, Алексей Коломнин, умер от разрыва сердца. Суворину театр опостылел. Газета «Новое время» тоже радости уже не приносила: она перешла во власть Дофина.

После смерти Чехова Суворину удалось прочно овладеть душой и умом Василия Розанова. Без Суворина Розанов, может быть, остался бы малоизвестным ученым. Суворин не только дал ему творческие свободу и простор, но и повлиял на псевдоспонтанные приемы в «Опавших листьях». Суворинские «Маленькие письма», появлявшиеся в течение тридцати лет в «Новом времени», своей смесью личного и общего, спонтанного и обдуманного - это розановский жанр в зародыше. Но Суворин не был влюблен в Розанова и, может быть, даже презирал его за то, что тот так легко и с таким сверхурочным энтузиазмом поддерживал антисемитизм суворинской печати.

Второй, и последней, сферой деятельности, подлинной страстью Суворина, остался его дневник. Ему Суворин отдавался целиком. Там он записывал все свои наблюдения, страдания и сомнения. Он мог писать спокойно, без страха перед оглаской, даже о взаимной семейной ненависти, потому что почерк у него был абсолютно неразборчивым. Его свободно читал только один человек - вечно пьяный наборщик Герасимов, которого держали в типографии «Нового времени» единственно из-за этого уникального дара.

В дневнике Суворин не щадит ни себя, ни других. Вплоть до собственной кончины он прямо смотрел смерти в глаза. Человек был воистину незаурядный. Умел с первого взгляда внушить доверие любому собеседнику. Неудивительно, что они потом испытывали, как выражался писатель Леонтьев-Щеглов, «сувориншмейрцен» - становились больны Сувориным. Простой рабочий, актриса, поэт, великий князь, иностранный путешественник, французский полицейский, суровый и надменный русский чиновник - у всех развязывался язык при общении с Сувориным.

Автор этих строк тоже небеспристрастен. Мы с коллегой О.Е.Макаровой четыре года подготавливали дневник Суворина к полному и достойному научному изданию. До сих пор он издавался только наполовину, без необходимых комментариев и указателя. Дневник, мы убеждены, является подлинным и литературным, и историческим памятником. Он внушает все - от осуждения до сострадания. Смерть Суворина, покинутого почти всеми, на руках своей секретарши, любящей актрисы Клавдии Дестомб, после того, как он раздал свое королевство неблагодарным своим детям, символично завершает его истинно «лировский» путь.

Дональд РЕЙФИЛД,
заведующий кафедрой русской литературы
Лондонского университета

Годы существования: 1877 - 1917

Описание:

Алексей Сергеевич Суворин (23.03.1834 - 24.08.1912) - русский издатель, журналист. Отец его был государственный крестьянин, отданный по набору в солдаты. Раненый при Бородине и получивший затем офицерский чин, он дослужился до капитана, что в то время давало потомственное дворянство.

Печататься А.С.Суворин начал в 1858 году сначала в провинциальной, а затем, переселившись в декабре 1862 года в Петербург, в столичной прессе. Нужно сказать, что в Петербург Суворин приехал в нетопленом вагоне 3-го класса, в пальто, одолженном ему поэтом А.Н.Плещеевым. В ту пору каторжных трудов и ожесточенной борьбы за существование Суворин придерживался весьма радикальных взглядов, даже прослыл крамольником, а его первая книга «Всякие: Очерки современной жизни», написанная в 1866 году, была запрещена и ее тираж полностью уничтожен. До 1875 года журналистская деятельность Суворина носила либеральный характер, но став владельцем газеты «Новое время» резко повернула (по выражению В,И,Ленина) »... к национализму, к шовинизму, к беспардонному лакейству перед власть имущими». С 1880 года Суворин начал издавать «Исторический вестник» - один из самых распространенных русских журналов, посвященных изучению прошлого России.

Книгоиздательскую деятельность А.С.Суворин начал в Петербурге в 1872 году выпуском «Русского календаря» в фактически возглавляемом им издательстве Е.О.Лихачевой и А.И.Сувориной . Успех этого универсально-справочного издания побудил его в 1876 году, взяв при посредничестве журналиста В. И. Лихачева крупный кредит в банке, купить пришедшую к тому времени в упадок газету «Новое время», а в 1877 году и собственную типографию. В 1878 году Суворин открыл в Петербурге книжный магазин “Новое время” , а затем в 1882 году и типографию - с этого года книги стали выходить под маркой Издание А.С.Суворина . Особой популярностью пользовались серии книг карманного формата «Дешевая библиотека», «Новая библиотека Суворина» (в них публиковались произведения писателей различных времен и стран) и «Научная дешевая библиотека». Большой успех имели его ежегодные справочные издания - «Весь Петербург», «Вся Москва», «Вся Россия».

Заметную ценность имеют изданные Сувориным описания художественных музеев: «Картины императорского Эрмитажа в Санкт-Петербурге» А.И. Сомова, «Картины Лондонской Национальной галереи» А. Истлека, «Дрезденская картинная галерея» Г. Люке, книга М. Розеса «Антони Ван-Дейк». Первым из русских издателей он стал выпускать библиофильские издания: «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Радищева (без купюр), «Наш век» О. Лейкснера (1881-1884) и «Иллюстрированная история Екатерины II» А.Г. Брикнера (1883). Некоторые из суворинских книг по истории, искусству, истории литературы считались в свое время непревзойденными по качеству. В 1887 г. Суворин переиздал полное собрание сочинений А.С. Пушкина (10 томов по 15 копеек), распроданное за несколько дней. Ему принадлежит заслуга в переиздании памятников отечественной культуры и мемуаров по истории России.

В 1910 году Суворин преобразовал свое издательство в акционерную компанию Товарищество А.С.Суворина «Новое время» , которую контролировал «Волжско-Камский коммерческий банк». Не смотря на кончину Суворина в 1912 году, Товарищество работало под его именем вплоть до 1917 года. Страшная болезнь – рак горла обнаружили у А. С. Суворина в 1909 году. После операции он потерял голос и общался последние месяцы посредством карандаша на клочках бумаги. Десятки таких записок хранятся в отделе рукописей ИРЛИ (Пушкинский дом).

За 40 лет издательской деятельности А.С.Суворин выпустил около 1500 книг универсальной тематики общим тиражом в 6,5 млн. экземпляров. И на закате своей жизни А.С.Суворин вполне мог поздолить себе написать: Как издатель я оставлю прекрасное имя. Да, прямо так и говорю. Ни одного пятна. Я издал много, я никого не эксплуатировал, никого не жал, напротив, делал все, что может делать хороший хозяин относительно своих сотрудников и рабочих. Газета дает до 600 тысяч в год, а у меня кроме долгов ничего нет, то есть нет денег. Есть огромное дело, которое выросло до миллионного оборота, но я до сих пор не знал никакого развлечения, никаких наслаждений, кроме труда самого каторжного. Расчетлив я никогда не был, на деньги никогда не смотрел как на вещь, стоящую внимания.

Особый интерес представляет система реализации книг издательства. В 1905 году Суворин принял предложение управляющего петербургским книжным магазином Я.К.Кормилицына преобразовать сеть магазинов и киосков, принадлежавших издательству и работающую в форме контрагентства, в юридически самостоятельное неполное товарищество на вере. Суворин становился его основным пайщиком, а вкладчиками стали четыре человека, в том числе и И.Д.Сытин. После этого финансовое положение резко изменилось к лучшему и контрагентство стало приносить прогрессирующий доход.

Вскоре внутри Товарищества наиболее активную роль стал играть Иван Дмитриевич Сытин , сумевший настоять на его реформировании. В начале января 1907 году он совместно с Сувориным, Д.П.Ефимовым , М.В.Клюкиным и В. И. Игнатьевым (теперь уже на равных основаниях) учредили новую фирму (Торговый дом) в виде полного Товарищества под названием «Товарищество торговли произведениями печати на станциях железных дорог». О масштабах его деятельности можно судить по тому, что на службе в Товариществе состояло более 400 агентов. Учредители обратились к министру торговли и промышленности за разрешением на открытие фирмы. Но министр признал необходимым изменить ее наименование «в смысле включения в оное, по крайней мере, имени одного из товарищей с добавлением слов «и К0»». После весьма длительных переговоров, в апреле 1907 года, было утверждено новое, на сей раз удовлетворившее обе стороны название: «Товарищество торговли произведениями печати на станциях железных дорог «Контрагентство печати»».

Через три года после образования Товарищества, Сытин уже почти держал бразды правления в своих руках. В зарегистрированном 31 марта 1910 года «Товариществе торговли произведениями печати на станциях железных дорог «Контрагентство печати» «полными товарищами», т.е. ответственными перед законом лицами, выступали Суворин и Сытин. В письме к Суворину от 3 сентября 1910 года Сытин сообщал, что наметилось уже пять конкурентов, собирающихся арендовать торговлю печатными произведениями на дорогах, контракт с которыми истекает в текущем году. Из-за чего арендная плата достигнет не менее 100 тыс. руб.: «весь барыш пойдет в пользу железных дорог, и опять будем работать или в убыток, или отказываться снимать дорогой ценой дороги» . Поэтому он предлагал Суворину основать новое Товарищество и расширить масштабы дела. Причем из 350 паев - 150 предполагалось передать Суворину, а всем остальным основателям (Сытину, Рябушинскому, Цветкову, Ефимову, Клюкину и Игнатьеву) - дать по 25 паев.

Суворин хорошо представлял, с каким трудом приходится Контрагентству противостоять натиску более активных конкурентов и каких усилий стоят льготы, поэтому согласился. 25 апреля 1911 года он, с одной стороны, и Сытин с еще тринадцатью вкладчиками, с другой, учредили, как значилось в соответствующем документе - «Торговый дом в образе Товарищества на вере под фирмою «Контрагентство А.С.Суворина и К°» для издательской деятельности и торговли произведениями печати на станциях железных дорог, пароходах, пароходных пристанях и во всех городах и селениях Российской империи». Говоря современным языком, фамилию Суворина в названии фирмы, учредители использовали в качестве раскрученного брэнда. Хотя в управлении фирмы Суворин уже не играл той роли, что раньше. А вскоре контора Контрагентства из Петербурга была переведена в Москву. Это означало еще и тот факт, что входил в силу другой знаменитый русский издатель Иван Сытин. Эпоха Суворина подходила к концу. Начиналось время Сытина. Но преемственность сохранялась. В России не существовало такой пристани или станции железной дороги, где не было бы киоска «Контрагентство А.С.Суворина», торговавшего книгами и периодическими изданиями. Всего по стране их насчитывалось 1600.

Через пять лет после смерти своего основателя, в декабре 1917 ВИКЖЕЛЬ (Всероссийский исполнительный комитет железнодорожных профсоюзов) передал в руки дорожных комитетов все киоски и право торговли произведениями печати. «Контрагентство А.С.Суворина» было переименовано в «Контрагентство ЦИК ССР». Через год, в ноябре 1918-го, в целях более широкого продвижения печати в массы президиум ВЦИК учредил «Центральное агентство ВЦИК», получившее сокращенное название - «Центропечать». Агентство имело разветвленный аппарат, только в Москве было создано 22 отдела с общим штатом в 3 тыс. человек. Всего же число сотрудников «Центропечати» достигало 17 тыс. В экспедиционное хозяйство агентства входило 6 центральных экспедиций (багажная, почтовая, книжная, комплектов, комиссариатов и пластинок), 8 газетных - при типографиях, 9 - при вокзалах и 11 районных экспедиций.

Издательство прекратило своё существование.

21.09.2014

Восстанавливая светлое имя

Год примерно тому назад, мониторя просторы Интернета, не появилось ли чего новенького о жизни и творчестве нашего великого земляка Алексея Суворина, судьба которого меня захватила еще в 90-е годы прошлого века, я натолкнулся на книгу кандидата исторических наук Любови Петровны Макашиной «Вокруг А.С.Суворина. Опыт литературно-политической биографии», вышедшей в Екатеринбурге в 1999 году. С помощью коллег из вуза, где она сейчас преподает, узнал её адрес. Предложил обмен книгами. Послал ей вышедшие в Воронеже с моим участием «Телохранитель России. Воспоминания современников об А. С. Суворине» и сборник произведений Суворина с предисловием Марины Ганичевой «Очерки картинки».

А вскоре и она прислала свою книгу. В сопроводительном письме Любовь Петровна написала: «Когда я увидела дату издания «Телохранитель России», я восторженно ахнула: мы в одно время интересовались и занимались одним делом - восстановлением светлой памяти А.С.Суворина. Какая жалость, что мы не знали друг друга в этот период! Надеюсь, что Ваши книги стали пособием для студентов Воронежского университета. В УРГУ имя Суворина по-прежнему под запретом».

Я не стал разочаровывать Любовь Петровну на счет ВГУ. Помнится, совсем недавно учитель жизни целого поколения воронежских журналистов Лев Ефремович Кройчик уверял, что Чехов отвернулся от Суворина после дела Дрейфуса. И якобы антисемитизм Суворина стал причиной разрыва. В отличие от Макашиной, у Кройчика, как и у его предшественника Динерштейна, не было ни желания, ни стимула разобраться в сути отношений двух великих людей России. Боюсь, что задача у них одна - всячески тормозить процесс актуализации творческого наследия великого русского журналиста, издателя, общественного деятеля и политического мыслителя.

Но не им, а новому поколению думающих молодых людей, в том числе журналистам, адресуются эта публикация одной из глав из книги Л. Макашиной. Написанная в 1999 году, книга читается на одном дыхании и заставляет о многом задуматься.

1. ВЗГЛЯДЫ НА ЖУРНАЛИСТИКУ

Отношения между Чеховым и А.С. Сувориным -

это не обывательское знакомство и даже не простая дружба двух писателей - это уже в некотором роде, «теория рус­ской литературы». Суворин - важная страница в жизни Чехова. Чехов - светлая страница в биографии Суворина.

А.Амфитеатров,

Cave di Lavogna, 25.09.1909 .

Дружба Чехова и Суворина начиналась и разворачива­лась в период творческого подъема как одного так и друго­го, - во второй половине восьмидесятых годов прошлого века. «Новое время» уже давно зарекомендовало себя как широко информированная, влиятельная в правительствен­ных и общественных кругах газета. Основной костяк авто­ров и сотрудников газеты складывался в тот же период - А.Амфитеатров,

Иг. Потапенко, А.Столыпин, Н.Глинка, Н.Энгельгардт, В.Буренин.

Суворин в этот период был одер­жим техническим перевооружением типографии и всего из­дательского дела. Обустраивалась типографская школа при издательстве. Известный театральный критик и драматург Суворин готовился претворить в жизнь планы о собствен­ном театре - с собственной антрепризой и им самим подо­бранным репертуаром. Чехов в этот период известен как ав­тор смешных водевилей и юмористических рассказов - пло­довитый, подающий надежды писатель. И тот, и другой сто­яли на пороге новой фазы своего творчества.

Из всех предыдущих лет год 1886 стал для Чехова самым плодотворным. Было написано и опубликовано в юмористи­ческом журнале «Осколки» Лейкина более ста рассказов. Но стиль сотрудничества с Лейкиным, его непременное условие «пошутить в сто строк» - стало сковывать входящего в новую фазу творчества Чехова. Он еще не знал, какую, но - новую. Сотрудничество с «Петербургской газетой» Гейдебурова не­сколько больше отвечало духу требований Чехова, однако и эта газета сковывала автора жесткими требованиями сроков сдачи материала в газету. Писатель хотел еще поработать над стилем, образами, а редакция требовала: «В номер!». По-дру­гому стали складываться отношения Чехова с «Новым време­нем» и Сувориным.

Они познакомились в апреле 1886 года. Суворин, очаро­ванный человеческим обаянием Чехова, предложил сотрудни­чество без всяких условий. Интуиция издателя не подвела, впро­чем, как всегда. За два месяца Чехов написал и опубликовал в «Новом времени» больше, чем связанный контрактными обя­зательствами. Это были лучшие рассказы «раннего» Чехова: «Враги», «Панихида», «Агафья», «Кошмар», «Святая ночь»... Результат был неожидан для самого автора: «Пятью рассказа­ми, помещенными в «Новом времени», я поднял в Питере пе­реполох, от которого угорел, как от чада». Первый рассказ был «Панихида». За него Чехов получил гонорар 75 рублей, ровно столько, сколько Лейкин платил в «Осколках» за месяц, за четыре рассказа. Чехов боялся, что далее условия работы переменятся, и писал об этом Суворину: «Я радуюсь, что условиями моего сотрудничества вы не поставили сроч­ность моей работы. Где срочность - там спешка и ощущение тяжести на шее (...). Назначенного вами гонорара для меня впол­не достаточно» (письмо от 21 февраля 1886 г.). Спустя не­которое время Суворин предложил Чехову собрать опублико­ванные в субботних приложениях «Нового времени» рассказы и издать их отдельной книжкой. К марту таких рассказов на­бралось 13, к ним Чехов добавил три рассказа, опубликован­ные в «Петербургской газете» и назвал свою первую книжку «В сумерках». Спустя два года книжка получила высшую для русского беллетриста награду - ежегодную Пушкинскую пре­мию. Благодаря публикациям в «Новом времени» писатель был замечен серьезной критикой из толстых журналов, не обращав­шей внимание на легковесное чтиво развлекательных бульвар­ных журналов «Будильник» и «Осколки». Литературный обозреватель «Нового времени» В.Буренин прямо писал об этом: «Господина Чехова заметили заметили...(...) А ведь и прежде можно было заметить: он давал под разными псевдонимами такие же талантливые и живые вещи, какие дает и теперь. Причина, заставившая и заставляющая до сих пор критику «толстых журналов» игнорировать талант молодого беллетриста, заклю­чимся, кажется, в том, что произведения Чехова вообще чуж­ды всяких приходско-журнальных тенденций и в большинстве обнаруживают вполне свободное отношение автора к делу ис­кусства, в большинстве руководствуются только одним направ­лением, тем, какого требует художественная правда» (Новое прими, 1887, 25 сентября).

Первая книга Чехова «В сумерках» выдержала 12 изда­ний за период 1887-89 годов. Вне всякого сомнения, кроме зас­луги автора в этом есть и заслуга издательства «Новое время».

Впервые в жизни Чехов почувствовал себя обласканным, обожаемым, этаким баловнем судьбы. У него стало проходить чувство неудовлетворенности от спешки и неотделанности произведений, впервые, благодаря Суворину, он испытал удо­вольствие от работы со словом.

Лейтмотивом следующего года стала работа над первым крупным по форме произведением - повестью «Степь». Полу­ченный от Суворина гонорар позволил на время забыть о зара­ботке на хлеб насущный и сосредоточиться на большом про­изведении. Повесть была отдана для публикации в журнал «Северный вестник». Первым рецензентом повести стал В. Буренин из «Нового времени». В.Буренин увидел в Чехове про­должателя русской литературной традиции, в описаниях при­роды Чехов соперничает, по мнению рецензента, с Тургеневым. Чехову был присвоен титул - «самый выдающийся моло­дой литератор современности». Буренин открыл полемику о художественном методе Чехова. Имя Чехова стало модным. А писатель, наперекор моде, задумал испробовать себя в доку­ментальном жанре.

Интерес Чехова к Сахалину был вызван двумя фактора­ми. Во-первых, в Москве намечалось проведение международ­ного симпозиума специалистов-тюрьмоведов и официальная печать обсуждала это событие. Другим поводом явилась хо­дившая в тайных списках рукопись американского журналис­та Ж. Кеннана о состоянии сибирских тюрем в России. Ее чте­ние, а не только перепечатка, были запрещены специальным цензурным указом. Многие русские интеллигенты, прочитав­шие рукописный список, желали бы составить собственное мнение об обсуждаемом предмете. Но не все смогли. А.П.Че­хову и В.М.Дорошевичу это удалось.

Предпринятое Чеховым путешествие вряд ли бы удалось без материальной и организационной поддержки Суворина. Судя по переписке 1889-90 годов, Суворин вдохновлял писате­ля, организовывал ему теплые приемы интеллигенции и адми­нистрации городов, где писатель останавливался, высылай деньги на расходы. Благодаря авторитету «Нового времени», Чехов, как корреспондент газеты, был допущен в закрытые для общественного мнения места на острове Сахалин. Разумеется, авторитет таланта Чехова открывал ему многие двери, но только не епархии министерства внутренних дел. Талантов в России много, но когда и кто же из чиновников ценил это? Чехов при­знавал в письмах и немногих дневниковых записях, что авто­ритет газеты помогал ему в работе.

Но прежде чем решиться на такую ответственную исследовательскую и публицистическую деятельность, Чехов опро­бовал себя в качестве газетного «передовика». Известно не­сколько его небольших статей в газете «Новое время». Чехов был недоволен своим газетным опытом и первоначально не захотел включить статьи в собрание сочинений. Публицисти­ческим дебютом стала статья «Московские лицемеры» (Новое время, 1888, 9 окт.). В сопроводительном письме Суворину Чехов писал: «Я, Алексей Сергеевич, осерчал и попробовал нацарапать статейку для первой страницы. Не сгодится ли?»(письмо от 7 окт. 1888 г.). После опубликования констатировал: «Рад, что моя передовая сгодилась» (письмо от 10 окт.). «Ста­тейка» была посвящена решению московской думы, отменив­шей свое же решение о запрете торговли по воскресным дням.

Автор издевался над купцами, вроде Ланина, который говорил на заседаниях Думы, что поставит за прилавок детей, жену, и освободит наемных приказчиков и будет торговать с одной лишь целью - пополнить городскую казну. Материал Чехова, видимо, задел за живое своего адресата. Купец и фабрикант i I 11.Линии, издающий к тому же свою газету «Русский курьер», поместил в двух номерах ответный материал с характер­ным заголовком «Облыжные публицисты» (11,12 окт.). Выступление «Нового времени» было названо неприличным. Но зато газета «Новости дня» одобрила статью Чехова, а закон московской Думы назвала «специальной московской глупостью» Резонанс от выступления Чехова был приличный, и в конце октября московская дума вновь пересмотрела свое ре­шение, но уже в пользу приказчиков.

Лучшие журналистские качества проявил Чехов в своей передовице: оперативность, злободневность, действенность. Заседание думы состоялось 4-5 октября. Решение о запрете торговли вынесено 7 октября. В этот же день отослан материал в газету, опубликован - 9, полемика разразилась в прессе 10- 15 октября, а 29 уже отменено старое и принято новое реше­ние Думой. О приказчиках сочувственно писать было не принято. Но кто же, как не Чехов, сын приказчика, мог лучше зас­тупиться за это городское сословие? Материал имел благоприятный резонанс, и какой бы журналист не гордился бы таким попаданием в цель? Только не Чехов.

Почему Чехов называл этот свой материал публицисти­ческим дебютом? Разве в «Осколках» под рубрикой «Осколки московской жизни (1883-85) он не комментировал подобные события? Среди 51 «осколка» нечто подобное по проблемати­ке нашлось. Но не по тону, не по уровню авторского осмысле­ния, ярко выраженной позиции обличителя и защитника. В «Осколках» ерничал, вышучивал, а в «Новом времени» писал серьезно и эмоционально: «Не лицемерие ли защищать торговлю по праздникам, говорить о церкви? Не лицемерие ли, защищая свой хозяйский карман, называть себя приказчиком и говорить как бы от имении приказчиков? Не лицемерие ли пу­гать миллионными убытками или антагонизмом приказчиков и хозяев?». А в «Осколках» интонация - ироническая, ни к кому конкретно не обращенная - так, игра ума, игра слов: «Н.П.Ланину не верили, что он настоящий редактор «Русского курье­ра» и что он умеет писать. Собственно говоря, вопрос об уме­нии Николая Петровича мало мучил публику... Но г. Ланин, че­ловек нервный, мнительный и подозрительный. Ему кажется, что весь мир, начиная с его второстепенных, не посвященных в редакционные тайны сотрудников, тяжелых и малоспособ­ных людей, и кончая солдатом на Сретенской каланче, ядови­то глядят на него, показывают пальцем: не надуешь!» (9 июня 1884 г.). В «Осколках» автор не обращается прямо к Ланину, а в «Новом времени» резко бросает обвинение в лицо: «Уж вои­стину браво! Только бравые и очень «храбрые» люди могут говорить публично и не краснея такой вздор!»

В суворинской газете Чехов опубликовал десять публи­цистических статей разного качества. Любопытным примером является статья «Фокусники». Поводом для ее написания яви­лась брошюра К.А. Тимирязева о состоянии московского зоо­логического сада. Тимирязев был сотрудником журнала «Рус­ская мысль» и ряда газет, но не мог убедить редакторов под­держать его в борьбе против московского профессора Богда­нова и выпустил брошюру «Пародия науки» на свои деньги. Чехов прочитал ее случайно, находясь на даче в Бегимове. Сроч­но выехал в Москву, посетил зоосад, пересмотрел Дневники наблюдений зоосада, которые фиксировали действительно па­родийные для ученого журнала факты: кто дразнил зверей, кто сорвал цветов, кто поругался с билитершей... Вонь, грязь, го­лодные звери и отсутствие ученых-зоологов. Цитаты из бро­шюры академика-физиолога, касающиеся научных аспектов, Чехов дополнил яркими личными наблюдениями. Полнота кар­тины получилась убийственная! Но результат от публицисти­ческого выступления - противоположный ожидаемому. Льсти­вые коллеги Богданова, в чьем ведении был зоосад, на очеред­ном академическом заседании уверили его в полном своем не­согласии с газетой, лабораторию, вместо того, чтобы улучшить, закрыли совсем, ученого Тимирязева уволили из Петровской академии. Опыта борьбы с корпоративностью у Чехова не было. Писательский опыт для этого не годился.

Публицистике Чехова свойственны лаконичные, но емкие обобщения или замечания по важным вопросам российской жизни. Обычно Чехов-новеллист, рассказчик, драматург от сво­его имени этого не делал. Несколько примеров обличений. О лени: «В наше больное время, когда европейскими обществами обуяла лень, скука жизни и неверие, когда всюду в странной вза­имной комбинации царят нелюбовь к жизни, страх смерти, ког­да лучшие Люди сидят, сложа руки, оправдывая свою лень и свой разврат отсутствием определенной цели в жизни, подвижники нужны как солнце» . О взяточничестве, нищенстве, незаслу­женных наградах: «...русский человек относится одинаково бес­печно как к чужой, так и к своей собственности: он зря берет и в то же время зря дает. Уличное нищенство - это только маленькая частность большого общего. Нужно бороться не с ним, ас про­изводящею причиною, когда общество во всех своих слоях сверху донизу, научится уважать чужой труд и чужую копейку, нищенство уличное, домашнее и всякое другое исчезает само собой» (ст. «Наше нищенство», 1888,4 дек.). О русской жизни: «Русская жизнь бьет русского человека так, что мокрого места не остается, бьет на манер 1 ООО-пудового камня. В Западной Европе люди пропадают оттого, что жить душно, а у нас оттого, что жить просторно; простора так много, что маленькому чело­веку нет сил ориентироваться» (письмо к Григоровичу, 1888, 5 февр.) Или: «На Руси не редкость, что сапоги тачает пиро­жник, а пироги печет сапожник. Ведь случалось же у нас, что учебными округами управляли врачи и бывшие прокуроры, а в окружных судах председательствовали естественники и бота­нику преподавали словесники» (ст. «Фокусники», 1891,9 окт.).

Определенную часть вины за то, что «маленькому чело­веку нет сил ориентироваться», А.П.Чехов возлагал на прессу. «Наши газеты, - писал он, - разделяются на два лагеря - одни из них пугают публику передовыми статьями, другие - романа­ми...Страшна фабула, страшны лица, страшна логика и син­таксис, но знание жизни еще страшней» .

Недобросовестность и претенциозность бездарного буль­варного журналиста показана Чеховым в рассказе «Сон ре­портера». Психологические черты, присущие герою рассказа, подмеченные писателем, характерны для людей подобного типа всех времен и народов. Неопрятный, полуголодный, прими­тивный, готовый пресмыкаться за копейку перед кем-угодно и когда-угодно, репортеришко проспал званый ужин, о котором должен был написать отчет. Он противен в своих мечтаниях об этом ужине, но еще более мерзок в своей лени и професси­ональной недобросовестности, когда принес редактору материал со своими впечатлениями о рауте. И безумно гадок и сме­шон, когда обижается на реплику редактора, что работа могла быть и лучше, ибо обижается он на то, что в нем не заметили «истинный талант». Портрет своего «героя» Чехов создал не описательно, а лексикой персонажа, она убога и вульгарна.

Профессии газетчика и прессе Чехов посвятил немало строк. Наиболее известными стали «Мысли читателя газет и журналов», «Прощение» и др. Лестных слов в адрес журнали­ста у Чехова вряд ли найдешь. Это можно объяснить не только особенностью миросозерцания юмориста, но и состоянием газетно-журнального мира в период бурной капитализации прессы. Чехов очень долго смотрел на журналистику только как на способ заработать на жизнь. В «лейкинский» период его девизом было «развлекай!», в суворинский стало - «развле­кая, поучай!».

Предназначение журналистики по Суворину было иным. Как известно, Суворин понимал прессу как выразительницу национального самосознания, как источник формирования массового поведения людей, как буфер между властью и мас­сами. Имея разные взгляды на прессу в начале дружбы, они и через 15 лет близких личных отношений смотрели на журналистику по-разному, но позиции того и другого смягчились, видоизменились под давлением обстоятельств и, конечно, вза­имного влияния.

В феврале 1888 года Чехов окончательно решил ограни­чить свое сотрудничество с газетами только «Новым време­нам». Врагу Александру так прямо и написал: «Буду изредка пописывать Суворину, а остальное, вероятно, похерю» . Это решение еще более укрепилось после отпуска, проведенного Чеховым на даче Суворина в Феодосии. Оба потом вспоминали, что они с утра до ночи говорили, говорили, говорили, не могли «насытиться» друг другом. Делясь своими летними впечатлениями с братом, Чехов описывал свое состояние как оча­рование глубоким человеком, а себя сравнивал с «говориль­ной машиной». Вот тогда, по-видимому, и появился у Чехова «Зуд» попробовать себя в публицистике, видимо, он проникся суворинскими идеями «воспитания общества в определенном патриотическом духе». Более того, Чехов советовал брату Алек­сандру, выпускнику математического факультета Московско­го университета, попробовать сотрудничать с Сувориным. Из­датель обещал Александру зарплату в 6 тысяч рублей в год, по 500 рублей ежемесячно, то есть на 150 рублей больше, чем маститому, известному журналисту Василию Розанову... Ан­тон писал Александру в шутливой форме, но оценка газеты была серьезная: «В добросовестных, чверезых, самостоятель­но мыслящих работниках весьма нуждаются. (...) Чем раньше ты покажешь свой взгляд, каков бы он ни был, чем прямее и смелее будешь высказываться, тем ближе будешь к настоящему делу и к 6 тысячам жалованья» (Письмо от 11 сент. 1888 г).

Александр внял совету брата и был принят на зарплату мастера, сам будучи учеником подмастерья. Конечно, это был шаг Суворина к завоеванию Антона, а брат лишь был ступе­нью на этом пути.

Суворин умел «делать журналистов под себя», как об этом красноречиво и много рассказывал сотрудник «Нового време­ни» Снесарев в книге «Миражи «Нового времени» и «соблазненные младенцы». В случае с братьями Чеховыми его опыт дал сбой. Талант одного из них оказался сильнее суворинских способностей, бесталанность другого не стоила того, чтобы работать с ним по-особому. Однажды Суворин вызвал к себе Александра и попросил придумать себе ряд псевдонимов, что­бы...не компрометировать имя талантливого беллетриста. Ос­корбленный Александр срочно пожаловался брату. Тот легко­мысленно заявил, что не заботится о бессмертии фамилии и ее непорочной репутации, пусть как хочет, так и подписывается. Александр все же послушался издателя, и в скором времени на страницах газеты появилась новая фамилия - А.Седой, псев­доним Александра Чехова. Выдающегося публициста из него не получилось, «потери» издателя, выплачивающего повышен­ную зарплату за заурядную работу восполнял, видимо, Антон. Вот тогда в газете и появились передовицы Антона Павловича Чехова: «Московские лицемеры», «Наше нищенство», «Н.М. Пржевальский» и др. Суворин предложил Антону Павловичу стать по­стоянным сотрудником. Но тот категорически отказался: «В ка­честве хорошего знакомого я буду вертеться при газете, (...) но встать в газете прочно не решусь ни за какие тысячи, хоть вы меня зарежьте» (письмо Суворину, авг. 1888 г.).

В последующие годы 1890-1893 гг. Чехов еще несколько раз обращался к документальным, небеллетристическим жан­рам в газете. Но всякий раз оставался собой недоволен, о чем красноречиво говорит его переписка с друзьями. Так в письме к драматургу и издателю В.А.Тихонову он жаловался: «Газет­ный язык мне никогда не давался» (7 марта 1889 г.). В письме Суворину: «Я - не журналист!» (24 февраля 1893 г.). Коллеге В.Н. Аргутинскому-Долгорукову: «Пишу я только беллетрис­тику, все же остальное - чуждо или недоступно мне» (20 мая 1899 г.). В письме к А.М.Горькому: «Я не умею писать ничего, кроме беллетристики» (15 февраля 1900 г.).

Подготавливая тексты для собрания сочинений, Чехов в первые тома включил свои публикации из бульварных юмори­стических журналов, не стыдясь остроумных пародий на рек­ламу в 1-2 строчки, пародий на заголовки. Любовно собраны вместе шуточные объявления, подписи под карикатурами, разумеется, более крупные формы - язвительные комментарии событий московской жизни под рубрикой «Осколки московской жизни». Основа «осколков» - документальная, казалось бы, материалы этого жанра вполне могли бы отвечать требованиям сатирического жанра «фельетон», за маленьким вычетом: автор не делал никаких социально-политических выводов из юмористической или сатирической ситуации. Он никого в них не поучал. И это, видимо, было принципиально для зрелого Чехова. Когда он начал систематизировать свое творчество, он отдельно отложил публицистику - и раннюю и последующую, 90-x годов, - в сторону, как бы сомневаясь, а не стоит ли это считать творчеством. Тем не менее, потом статьи из «Нового времени», путевые заметки «По Сибири» и очерки «Остров Сахалин» заняли целый том собраний сочинений и, разумеет­ся, являются неотъемлемой частью чеховского наследия, ори­гинальной стороной его дарования и в то же время докумен­тальными свидетельствами понимания своей эпохи автором. Как ни скуп Чехов на авторские оценки, как ни закамуфлирована в них авторская позиция, они тем не менее есть. Этим и интересен этот цикл работ Чехова.

Путевые заметки «По Сибири» вызвали положительный резонанс общественности. О них тепло отозвался художник И.Репин, издатель В.Тихонов, журналист С.Филиппов и др. Их перепечатывали сибирские газеты и комментировали. Но это­го было недостаточно, чтобы сам автор начал обольщаться на свой счет. На рукописной тетрадке в 47 листов, подготовлен­ной для печати, рукой Чехова написано: «В полное собрание не войдет» . Что же ущербного нашел в них Чехов? Путе­вые заметки не поднимали общественно-политических тем, как например, заметки Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву», они не могли соперничать с этнографическими си­бирскими очерками К. Носилова, они не были разоблачитель­ными как материалы о местах заключения в Сибири Ж. Кенна- на. Да, не были, но ведь Чехов и не ставил себе такой задачи. По всей видимости, дело в другом. Щепетильный во всем, пи­сатель не мог простить себе обычный газетный прием, когда материал, написанный в один прием, делится на части и печа­тается частями как последовательные репортерские заметки с места события по ходу дела. Все девять очерков написаны в три приема - в Томске, Иркутске, Благовещенске, а подавались как письма с пути: Екатеринбург, Тюмень, Омск, Томск, Крас­ноярск, Иркутск, Благовещенск. Главное, что занимает внимание писателя - занимает и потрясает до глубины души - природа, такая не сходная со среднерусской, малороссийской и крым­ской, привычной для южанина Чехова. Природа-стихия, с ко­торой человек принужден бороться за существование, это от­нимает все физические и духовные силы, не оставляя их на культурные потребности. Письма родным с дороги более рас­кованы, содержательны и разноплановы, чем газетные публи­кации. По всей видимости, Чехов понимал, что эти материалы являются его визитной карточкой и пропуском в ад - на Саха­лин. Малейшая неосторожность - и он мог быть заподозрен в нелояльности и, следовательно, не допущен на остров. Несо­ответствие виденного написанному и раздражало, по всей ви­димости, писателя больше всего. Отправляясь в дорогу, Чехов шутил: «Еду делать двугри­венные». Суворин посулил платить 20 копеек за строку, неслы­ханно большая плата по столичным масштабам, но какая ма­лая компенсация всяческих затрат, перенесенных писателем в пути. Суворин желал бы за эти деньги получать от Чехова пуб­лицистические статьи с яркой авторской позицией. Но Чехов был непреклонен: «Вы браните меня за объективность, называя ее равнодушием к добру и злу, отсутствием идеалов и идей и проч. Вы хотите, чтобы я, изображая конокрадов, гово­рил бы: кража лошадей есть зло. Но ведь это уже и без меня - известно. Пусть судят их присяжные заседатели, а мое дело показать только какие они есть (...). Конечно, было бы приятно сочетать художественное с проповедью, но для меня лично это - чрезвычайно трудно и почти невозможно по условиям техни­ки» (письмо от 1 апреля 1889 г.). Из этой пространной цитаты, выдержанной в нехарактерной для мягкого Чехова твердой интонации, видно, что он намеревался подходить к описанию фактов со стороны художественной и объективистской, но от­нюдь не обличительной, не тенденциозной. Какие же жанры могли соответствовать намерению Чехова? Очерка? Репорта­жа? Письма с дороги? Что угодно, только не «передовая» ста­тья, какой ждал от Чехова Суворин. Серьезно приготовив себя к впечатлениям о Сахалине (прочитал научную, публицисти­ческую и официальную информацию), он относился к тысяче­километровым прогонам по Сибири как к прелюдии, пред­ыстории, прологу к главному путешествию. Он горел жела­нием своими глазами увидеть то, о чем был начитан и наслы­шан. Может быть поэтому целый месяц вплоть до Томска не отравлял в газету обещанных корреспонденций. Он как бы боялся «растрясти» впечатления, силы для главного берег. 11исьма с дороги родным наполнены меланхолией от того, что медленно движется к вожделенной мечте. «Мне не весело и не скучно, а так, какая-то студень на душе. Я рад неподвижно сидеть и молчать». (Письмо от 24 апр.1890), - пишет с парохо­да, плывущего в Пермь. Далее: «Проснувшись вчера утром и выглянув в вагонное окно, я почувствовал к природе отвраще­ние» (29 апр. 1890 г.).В Екатеринбурге его негативные впечат­ления еще больше усилились: «Здешние люди внушают при­езжему человеку нечто вроде ужаса».

Екатеринбург был последним островком привычной ци­вилизации. Здесь кончалась железная дорога, гостиницы с хо­рошей едой, медицинское обслуживание, развлечения... В Тю­мень Чехов выехал на лошадях. Выпал снег, в начале мая... «От холода не спасали ни шуба, ни двое штанов», - вспоминал Че­хов. Чахоточный и геморроидный, он вкусил все прелести про­селочных дорог, то скованных морозом, то размягших от отте­пели. Если бы он и дальше стал накапливать негативные впе­чатления, его хрупкий организм сломался бы. И рафинирован­ная душа стала искать спасения в поисках положительных эмо­ций. Их дала могучая сибирская природа. Это ничем не было похоже на любимую, только что описанную степь и едва напо­минало скромными березовыми перелесками мелиховские окрестности…

Cвободин, Давыдов, Чехов и Суворин

Чехов выехал из Москвы 19 апреля, приехал в Томск 15 мая, почти через месяц. Городскую гостиницу воспринял как дар Божий. Размягчился он от бани, от рюмочки перед ужином с белой скатертью, от обожания интеллигентной и купеческой публики, нахлынувшей с визитами. Как он рад был их всех видеть на первых порах! Отогревшись в «цивилизации» шесть дней, Чехов написал первые шесть «путевых заметок» для «Нового времени».

Исследователи творчества Чехова относятся к его циклу «По Сибири» несерьезно. Его материалы то называют очерка­ми, то зарисовками, то заметками... Редакция «Нового време­ни» сразу определила их жанр как заметки. С первой же пуб­ликации им была предпослана такая рубрика. При возобнов­лении их в июле 1890 г. газета писала: «Предыдущие шесть заметок напечатаны в нескольких номерах «Нового времени». Сам Чехов, долго размышлявший над формой своих сибирс­ких посланий, писал Суворину и семье: «Уезжая, я обещал Вам (Суворину -JI.M.) присылать Вам путевые заметки» или: «Не боялся быть в своих заметках слишком субъективным (Там же)». В другом письме: «Свои путевые заметки начисто писал в Томске».

Однако если посмотреть на первые два материала с точки зрения жанровых особенностей, то их смело можно назвать репортажами. Главное событие репортажей - продвижение весны с запада на восток страны и личные впечатления автора по этому поводу. Люди, встречавшиеся автору, лишь иллюст­рируют это событие. Автор всегда обозначает свое местона­хождение: пароход на Каме в первом материале, местечко в 375 километрах от Тюмени - во втором, в третьем - тракт от Тюмени до Томска, в четвертом - переправа через Иртыш, в пятом - село Красный Яр на Оби. Выбрав позицию бытописателя, автор уклоняется от каких-либо политических и соци­альных оценок. Поводов для этого было достаточно. Уже в первом материале, описывая переселенцев, у него было иску­шение поддаться примеру Гаршина и Успенского и сделать глубокие социально-политические выводы о жизни простого народа, сдвинутого реформами правительства с привычных житейских рельсов. Но Чехов ограничивается двумя фразами: «В глазах уже смирение... И знаю, что будет хуже». Наблюдая арестантский этап, Чехов сочувствует тому, что люди безро­потно переносят холод, грязь, клопов, усталость. И не дает оценки содержания арестованных в России в целом - этому не настало время. Верный художественному осмыслению факта, он описывает свои переживания по поводу увиденного и толь­ко. Лишь в пятом материале Чехов вводит прямые оценки уви­денного, но прибегает к испытанному в русской литературе приему: вводит персонаж, от лица которого и звучат авторс­кие оценки. Позиция некоего Петра Петровича активна, даже агрессивна, он раздражен малоинициативностью здешнего населения. Это как раз те ощущения, о каких пишет Чехов се­мье: «Еде-еду, конца не видать. Скука немилосердная...Народ забитый» . Слова эти должны были быть оскорбитель­ны для сибиряков, а столичным читателям, вместе с Чеховым открывшим для себя терра-инкогнита Сибирь, было внове та­кое слышать: «Скучный народ здесь живет, народ темный, бе­сталанный... Из России сюда везут и полушубки, и ситец, и посуду, и гвозди... Сами ничего не умеют, только землю пашут да вольных возят» . От характеристики людей автор пере­ходит к характеристике состояния нравственности: «У нас по всей Сибири нет правды. Ежели и была такая, то давно замер­зла». .

Герои чеховских материалов - простые люди: извозчики, проводники, ямщики, крестьяне - «народ добрый, славный, но неумный», как он их оценивает. Житье сытное, добротное, мука дешевая, дичи - немерено, водки - вволю. Добротность, осанистость, невозмутимость окружающих людей раздража­ют Чехова, привыкшего к городской суете и мелкой рыночной хитрости. Внимательно вглядываясь в быт сибиряков, он не менее скрупулезно замечает их словообразования, интонации, иную лексическую семантику. Автор с иронией констатирует, что в Сибири о тараканах говорят, что они «ходят», а о проез­жих, что они «бегут». (Вместо: куда, барин, поехал? - куда, барин, бежишь?) . С изумлением Чехов отмечает, что сибиряки уж очень забористо ругаются, а дети, подчас, похлеще взрос­лых, однако на это никто внимания не обращает, как будто мат не несет никакой грязной смысловой роли. Чехов грустно выс­казывается по этому поводу: «Сколько остроумия, злости и душевной нечистоты потрачено, чтобы придумать эти гадкие слова и фразы, имеющие целью оскорбить и осквернить чело­века во всем, что ему свято, любо и дорого» .

Из цикла «По Сибири» читатель узнает, что там нет по­мещиков, как в европейской части России, но зато большин­ство населения - зажиточные крестьяне-кулаки. Подробно опи­сан сытный быт крестьян, ухоженность их домов, чистота гор­ниц, убранство домов, богатых перинами, несчетными подуш­ками и расписными покрывалами на кроватях, обычай разри­совывать двери, потолки и наличники окон изнутри. Это - дру­гая народная культура, отличная от средней полосы в России. Удивил Чехова обычай сибиряков пить чай дорогих китайских и индийских сортов. Южанину Чехову непонятен медлитель­ный темперамент сибиряков. Его основательность и любовь к добротности он оценивает, как неумение энергично подстраи­ваться под сиюминутные требования действительности. Чехов­ские заметки порой напоминают заметки Миклухо-Маклая, оказавшегося среди папуасов. С наивным недоумением Чехов отмечает, что на протяжении тысяч километров по Сибири он встречал незапертые дома, не охраняемые коляски, ибо в Си­бири - не крадут. И это несмотря на то, что опасаться можно хотя бы беглых каторжан. Утерянный в дороге кошелек приве­зут на станцию и вернут владельцу. Чехов удивлялся сострада­тельности, с какой относятся в крестьянской семье к слабоум­ному: «Народ добрый, ласковый». Нелестно отозвался Чехов о сибирских женщинах: «Женщина здесь также скучна, как и сибирская погода; она не колоритна, холодна, не умеет оде­ваться, не поет, не смеется, не миловидна и, как выразился один старожил в разговоре со мной: жестка на ощупь». Более того, замечает Чехов, когда появятся в Сибири свои поэты и романисты, «она не будет вдохновлять, возбуждать к высокой ф шсльности, спасать, идти на край света».

С «открытием» сибирского человека соперничает в чехов­ским изображении - природа. Она потрясает воображение писателя силой своего проявления. В описании природы он прибегает к прилагательным в превосходной форме и гиперболизиронным образам. Так, например, «От Тюмени до Томска почта воюет с чудовищными разливами рек». «Сибирская природа в сравнении с русской кажется однообразной, бедной, беззвучной; на Вознесенье стоит мороз, а на Троицу идет мокрый снег». «Иргыш не шумит, не ревет, а похоже на то, как будто он стучит у себя на дне гробами. Проклятое впечатление. «Наказание этими разливами!» или: «Сибирский тракт - самая большая и, кажется, самая безобразная дорога во всем мире». Одной из до­рог - «козульке» Чехов посвятил прямо-таки оду: «Мы на страш­ной «козульке»... Ну, дорога - не дай господи! Жидкая грязь, в которой тонут колеса, чередуется с сухими кочками и ухабами; из гатей и мостков, утонувших в жидком навозе, ребрами выс­тупают бревна, езда по которым у людей выворачивает душу, а у экипажей ломает оси». «Если бы кто посмотрел на нас со сторо­ны, то сказал бы, что мы не едем, а сходим с ума».

Познакомившись с сибирскими реками, Чехов стал снис­ходительнее оценивать среднерусские реки. Так, например, Волгу он теперь называет скромной грустной красавицей. Зато «широкий Енисей» со «страшной» быстротой мчится в «суро­вый» Ледовитый океан. Сибирскую тайгу Чехов называет «зе­леным чудовищем». В конце концов Чехов приходит к выводу: «человек есть царь природы» нигде не звучит так робко и фаль­шиво как здесь» . Девятый, последний материал, написан Чеховым на оптимистической ноте. За два с половиной месяца он, наконец, проникся пониманием здешней природы и человека. Раздра­жение уходит, оторопелость отступает. Автор как бы взросле­ет, мудреет на глазах у читателей. Зарисовка о кузнеце написа­на с уважением и удивлением перед мастеровым человеком. В первых репортажах автор рисует забитого, безмозгло-послуш­ного сибиряка, здоровущего человека-механизм без мозгов. В последней зарисовке Чехов любуется артистически владеющим своим ремеслом кузнецом, пишет о талантах сибиряков, уме­ющих не только дело делать, но и сыграть на публику, тонко пошутить. В описаниях Чехова проскальзывает сопричастность с народом, среди которого автор пережил столько испы­таний. Чехов отправлялся в поездку рафинированным горожа­нином, изысканным интеллигентом, а вобрав в себя впечатле­ния пути, пережив столько тягот, он почувствовал себя части­цей народа большого, сильного и спокойного в своем осозна­нии силы и достоинства. «Сила и очарование тайги не в дере­вьях-гигантах и гробовой тишине», а в беспоконечности этих богатств и людей их оберегающих», - приходит к выводу Че­хов. Пожалуй, ради одного этого стоило отправляться в столь дальнюю поездку. Она заставила придти писателя к тем выво­дам, к каким настойчиво Чехова вел Суворин. Поездка в Си­бирь и на Сахалин еще больше сблизила издателя и писателя.

Еще более они сблизились после возвращения Чехова с Сахалина. Они как бы сравнялись жизненным опытом. Судя, но интонации их переписки, Чехов из молодого, жизнерадост­ного, подающего большие надежды таланта стал как бы по­жившим, пострадавшим, много повидавшим и перечувствовав­шим. Суворин сменил покровительственный тон на откровен­но восхищенный и безоглядно влюбленный. Отвечая на это чувство, Чехов тоже неоднократно в разных вариантах повто­ряет мысль: «Вы мне так нужны!». Он предлагал Суворину совместный отдых, встречи, деловые беседы, посещения теат­ров, знакомых... Суворин стал советоваться с Чеховым как с равным или даже более опытным, по поводу издательской по­литики, работы тех или иных сотрудников, событий в стране...

Брат Антона Павловича - Александр, уже работавший к тому времени в штате «Нового времени», ревниво наблюдал за разворачивавшейся дружбой двух разновозрастных, но оди­наково талантливых людей. Время от времени он «подсыпал перцу» в их дружбу, то, передавая, то, сочиняя сплетни о ком- нибудь из двоих. Александр страдал алкоголизмом, пытался избавиться от него. Однажды даже собрал денег на аренду па­рохода для алкоголиков - кстати, благодаря кампании, органи­зованной газетой « Новое время». Александр пытался создать «коммуну» алкоголиков на одном из северных островов и с помощью специалистов и трудотерапии лечить пьяниц. На эту тему он написал и издал брошюру, прислал ее Антону. Тот на нее отозвался истинно по-чеховски, написал, что повесил ее в уборную, может, кто оторвет листок и прочтет... Именно Алек­сандру, язвительно высмеивающему дружбу брата с Сувори­ным, Антон Павлович однажды в сердцах написал: «Мое со­трудничество с «Новым временем» не принесло мне как лите­ратору ничего кроме зла». Это была реакция на сплетню, переданную Александром из редакции, где будто бы негодова­ли, что Антон стал занимать на страницах газеты места в два раза больше, чем было до напечатания из номера в номер по­вести «Дуэль», тем самым он, дескать, отнимает чей-то гоно­рар...

«Сотрудничество с... не принесло ничего кроме зла»... Эту фразу можно рассматривать как ключевую в теме «Чехов и политика». «Новое время» ставило одной из своих целей про­паганду государственной политики, формирование обществен­ного мнения, поддерживающего эту политику. Вдохновителем реализации целей был Суворин, сформировавшийся как жур­налист и политик в период гласности и реформ Александра II. Это было время, когда по заданию правительства были орга­низованы органы печати, которые провоцировали обществен­ных деятелей и широкие читательские круги высказывать мне­ния, пускай неблагоприятные для правительства, по поводу реформ. Тем самым выяснялось истинное отношение обще­ства к новой политике. Когда правдивая информация была со­брана и выяснились формы влияния на общественное мнение, встала задача обеспечить обстановку благоприятия проведе­ния реформ. Одним из лидеров печати, взявших на себя эту задачу в конце 60-70-х годов прошлого века была газета «Го­лос». Со временем она стала превращаться в свою противопо­ложность - оппозиционную правительству печать. Ее эстафе­ту подхватила газета Суворина «Новое время».

Но политика - субстанция эфемерная, быстротечная, вечно меняющаяся, подстраивающаяся под требование време­ни. Что вчера находило поддержку в обществе, сегодня вызы­вает раздражение, недоумение, неприятие... Заниматься поли­тикой - дело неблагодарное для писателя. Исторический опыт дал многочисленные примеры, подтверждающие эту баналь­ную истину. Разве принесло удовольствие или славу внедре­ние в политику Радищеву после публикации «Путешествия из Петербурга в Москву»? Или Пушкину после его исследователь­ской работы по истории пугачевского бунта? Или Достоевско­му после «Записок из мертвого дома» и «Дневника писателя»? Может быть, Толстой стал более уважаем после его статьи «Не могу молчать!»? Нет, нет, нет! То же самое разочарование испытали советские писатели конца XX века: Распутин, Астафь­ев, Белов, Крупин... Разочарование, негодование, сознание соб­ственного бессилия изменить мир и мировоззрение масс. Им внимали как мастерам художественного слова, но стоило им оформить те же мысли, что и в беллетристике, в публицистическую форму и высказать их от себя лично, как непонимание глухой стеной вставало между ними и их недавними почитате­лями. Так было и так, видимо, будет. Каждый из маститых пи­сателей, дожив до определенного возраста и творческой зре­лости, испытывает искус перед желанием активно воздейство­вать на ход общественно-политической жизни современнос­ти, искус перед желанием втравиться в политическую драку.

Чехов дважды испытал такой искус. Первый опыт - во время голода 1891 года - принес ему удовлетворение, несмот­ря на колоссальный труд и моральные издержки, полученные в ходе этого опыта. Второе искушение - в 1897-99 годы, время судебных процессов над Дрейфусом. Этот опыт имел негатив­ный характер. Благодаря ему поменялись некоторые ценност­ные ориентации Чехова. Оба факта в жизни Чехова тесно пе­реплетены с политикой в газете «Новое время» и личностью Суворина.

Опыт первый. Вернувшийся после Сахалина Чехов ис­пытывал потребность, новую для себя. Он писал Суворину: «Нужен хоть кусочек общественной и политической жизни... В четырех стенах без природы, без людей, без отечества (и далее, как бы боясь быть заподозренным в высокопарности, как всегда снижает интонацию, вышучивает себя), без здоро­вья и аппетита - это не жизнь». . И случай представился. Уже в августе 1891 г. стало ясно, что земледельческие районы Поволжья урожая не соберут. Два года подряд царила засуха. Живший в Мелихове Чехов воочию видел сожженные солн­цем поля, страх крестьян перед грядущей зимой. Как врач, он знал, что такие катаклизмы сопровождаются эпидемиями хо­леры. Он забил тревогу у себя в земстве, в губернии. Один из земских начальников Егоров, давний знакомый Чеховых, под­держал устремления писателя. «Новое время» и некоторые другие газеты тоже забили тревогу. Правительством были со­зданы комитеты помощи голодающим губерниям. В прессу часто просачивались сведения о том, что государственные и благотворительные деньги далеко не всегда расходуются по назначению. Не надеясь на госпомощь, крестьяне стали про­давать или забивать скот, который нечем было кормить зимой. И это больше всего беспокоило Чехова и Егорова. Они пони­мали, что не толстовскими тарелками супа надо спасать крес­тьян, а перспективой выжить в следующем году. Егоровым и Чеховым была предложена блестящая идея - выкупить у голодающих людей лошадей, передать их на время зимы в аренду другим хозяевам из не пострадавших районов, а весной вер­нуть прежним владельцам. Егоров оказался прекрасным орга­низатором, ему удалось в своем земстве осуществить идею, Чехов зимой несколько раз ездил по деревням, однажды даже чуть не замерз, для покупки и переправки скота. Деньги на покупку лошадей были собраны благодаря пропагандистской кампании «Нового времени». Они поступали в редакцию на имя Чехова. Через газету писатель отчитывался о тратах. Его подчас изумлял авторитет собственного имени. Он писал: «Се­годня мне один старичок принес сто рублей» или « От Бори и Мити (Сувориных -Л.М.) получил по десяти рублей» . При­сылали деньги крестьяне, писатели, врачи, военные, даже гим­назистки. От пятаков и гривенников Чехов не отказывался. Борьба с голодом, личные контакты с разными людьми, сопри­частность с жизнью народа и главное - результаты работы, давали удовлетворение. Благодаря газете «Новое время» совре­менники узнавали о даре общественного деятеля Чехова. А писатель узнал, каким организатором может стать газета - орга­низатором, координатором и общественным контролером пуб­личной и государственной деятельности.

Весна и лето следующего после голодной зимы - 1892 года, стали, как и предполагал Чехов, временем интенсивной борьбы с эпидемиями холеры. Болезнь захватила как сытый Петербург, так и Москву, среднюю полосу, так и донские сте­пи. В Петербурге было зарегистрировано до 20 случаев заболеваний в неделю, на Дону - до тысячи в день, в Москве и Подмосковье, где жил Чехов, - до 50 заболеваний в неделю. По инициативе писателя его земство было поделено на участки, выделены бараки для больных, побелены, приготовлены ме­дикаменты, фельдшера и... клистиры, как шутил Чехов. В свое ведение как врача он взял 25 деревень, один монастырь, куда его, кстати сказать, долго не хотели пускать, и 4 фабрики. Че­хов по врачебной специальности не эпидемиолог, а психотера­певт, но с чем только не приходится сталкиваться земскому врачу! Во время эпидемии он работал до тех пор, пока ноги держали. Суворин в это время поддерживал его письмами, деньгами.

Делая совершенно конкретное, жизненно необходимое людям дело, Чехов изумлялся безнравственной позиции пред­ставителей революционных партий, которые на несчастье на­рода хотели составить свой политический капитал, провоци­ровали народ на бунты, на разграбление помещичьих усадеб, обещали всевозможные блага, если будет разрушена монар­хия, государственный и политический строй России. Чехов, столкнувшись лично с социалистическими агитаторами, назвал их политическую агитацию подлой ложью. Под впечатлением одного такого выступления он написал Суворину: «Будь я по­литиком, никогда бы я не решился позорить свое настоящее ради будущего» .

Чехов был недоволен отражением в печати борьбы с го­лодом и холерой. Фрагментарные впечатления выездных кор­респондентов не могли дать полной картины жизни в экстре­мальных условиях. Он ссылался на опыт американской печа­ти, которая имела средства заслать специального корреспон­дента и оплату его организационных акций, действия по до­быванию информации, оплату услуг информаторов, по­ездки в различные места - все, что давало полноту информа­ции и представляло факты и действующих людей во взаимо­связи. Чехов намекал Суворину, чтобы он воспользовался ино­странным опытом, но Суворин отговорился дороговизной та­кого мероприятия. Тогда Чехову ничего не оставалось, как посетовать: «Да, газеты врут, корреспонденты - саврасы, но что делать? Не писать нельзя. Если бы печать молчала, то по­ложение было бы еще ужаснее...»

Пережив голод, холеру, Чехов стал размышлять о своем писательском предназначении, отличии журналистского труда от писательского, о влиянии политики как на то, так и другое поприще. Он жаловался Суворину: «Ах, если бы вы знали, как я утомлен, утомлен до напряжения», а в другом письме: «В душу вкралась нерешительность...» Эта усталость была по­рождением не столько физических затрат, сколько душевных. Вспомним, сколько перенес тягот во время сибирского путе­шествия, но в письмах родным он сам с изумлением констати­ровал, что несмотря на холод, бессистемное питание всухомят­ку, отсутствие теплого туалета и горячей ванны, ночевки в слу­чайных домах и постоялых дворах он ни разу не заболел, стоически перенес сахалинские ветры, жару пароходного пу­тешествия через Индийский океан, Средиземное море и толь­ко в Мелихове подхватил простуду. Усталость конца 1892- начала 1893 года есть, по-видимому, результат нервного напря­жения и размышлений на тему о том, может ли российский интеллигент изменить что-либо в русской жизни. По всей видимости, он понял, что «писательской плетью» «государствен­ного обуха не перешибешь» и решает категорически порвать с журналистикой. Чехов начинает работу над «Чайкой»... Ко­роленко в своих воспоминаниях скажет позже, что подлинные духовные драмы Чехова и его воззрения надо изучать по его драматургии. В «Чайке», пожалуй, как в никакой другой пьесе, передана чеховская грусть о тщете интеллигентских мечтаний. В письме Суворину эти размышления сформулированы так:

«Вспомните, что писатели, которых мы называем вечны­ми или просто хорошими и которые пьянят нас, имеют один общий и весьма важный признак: они куда-то идут и вас зовут туда же... У одних, смотря по калибру, цели ближайшие — кре­постное право, освобождение родины, политика, красота или просто вино-водка как у Дениса Давыдова; у других цели от­даленные - Бог, загробная жизнь, счастье человечества и т.п. Лучшие из них - реалисты и пишут жизнь такою, какая она ость, но оттого, что каждая строчка пропитана как соком, сознанием цели, вы, кроме жизни, какая она есть, чувствуете еще ту жизнь, какая должна быть, и это... пленяет вас.

А мы? Мы (их наследники и современники эпохи капита­лизма. - Л.М.) пишем жизнь такою, какая она есть, а дальше ни тпру- ни ну. Дальше хоть плетьми нас стегайте. У нас нет ни отдаленных целей, и в нашей душе хоть шаром покати: поли­тики у нас нет, в революцию мы не верим, бога нет, привиде­ний не боимся, а я лично даже смерти и слепоты не боюсь.

Кто ничего не хочет, ни на что не надеется и ничего не боится, тот не может быть художником. Болезнь это или нет, дело не в названии, но сознаться надо, что дело хуже губерна­торского.

Чехов на даче Суворина в Феодосии

Было бы опрометчиво от нас ожидать чего-нибудь путного, независимо от того, талантливы мы или нет. Пишем мы маши­нально, только подчиняясь тому давно заведенному порядку, по которому одни служат, другие торгуют, третьи - пишут.

Вы и Григорович находите, что я умен. Да, я умен настоль­ко чтобы не скрывать от себя своей болезни и не лгать себе и не покрывать своей пустоты чужими лоскутьями вроде идей 60-х годов. Я не брошусь, как Гаршин, в пролет лестницы, но и не стану обольщать себя надеждами на лучшее будущее.

Не я виноват в своей болезни, и не мне лечить себя, ибо болезнь сия, надо полагать, имеет свои скрытые от нас хоро­шие цели и посланы недаром...» (письмо от 25ноября 1892 г).

Вот так в иносказательной форме Чехов поставил диаг­ноз российскому обществу постреформенного периода: интел­лигенция ждала от реформ невозможного, каких-то духовных высот, от реформ выиграла буржуазия, средние слои общества. Страна зажила материальными ценностями и лучшие предста­вители общества поняли, что довольствоваться только матери­альным благополучием русское общество не может. Пришло разочарование от реформ, а новая идеология еще не была вы­работана. И Россия стала жить ожиданием чего-то этакого... потребностью в обновлении, в живой струе - это ощущалось в разных слоях общества.

Со смертью Александра III концепция государственного управления сменилась. Но общество, по мнению Чехова, все еще было больным. Своими наблюдениями он делился с Су­вориным: «Лихорадочным больным есть не хочется, и они это свое неопределенное желание выражают так: чего-нибудь кис­ленького». Так и мне... И это не случайно, так как точно такое же настроение я замечаю кругом. Похоже, будто все были влюб­лены, разлюбили теперь и ищут новых увлечений». Наблю­дения сделаны как бы врачом-психопатологом, выражены в об­разной художественной форме писателем, а по сути являются выводом политолога: главным итогом времени реформ стало состояние разочарования, депрессии. Потом многие писатели повторят это наблюдение: Мережковский назовет Россию боль­ной свиньей-матушкой, Бердяев увидит страну накануне ко­ренных перемен, Соловьев будет пророчествовать о конце пра­вославной империи России, «третьего Рима»... Чехов, навер­ное, понял это раньше других, но сказал не публично, а в час­тном письме.

Разочарование в общенациональной идеологии породи­ло поиск национальных идей, новых политических идеологий. Этот процесс был характерен не только для России, но и для других стран Европы. Далекий от политических интересов Чехов как бы не за­мечал, что Европа «бурлит» противоречиями: в 1890 году ушел в отставку канцлер Германии Бисмарк, жестокий и осмотри­тельный политик, участвующий в формировании европейской политики; во Франции в 1893 году была вскрыта коррупция в правительстве, армия была деморализована; Англия претен­довала на приоритетное владение акциями Панамского кана­ла, и там тоже вскрылись махинации с акциями, в 1898 г. вспых­нул испано-американский конфликт, в 1899 г. - англобурская война... Бурлила Европа, бурлила и Россия... В 1894 году умер Государь Александр III. Революционный террор становился по­пулярным методом политической борьбы. Странно, но ни в Дневнике Чехова, ни в письмах нет отклика на смерть Александра III, на трагедию на Ходынском поле во время корона­ции Николая II.

И вот этот человек, бытописатель Антон Чехов, для кото­рого не существовало политики, попадает в 1897-98 годах в самый эпицентр большой политики...

Двадцатилетнее правление во Франции республиканцев привело страну к политическому и экономическому кризису. Чиновники правительства, члены парламента, как писала печать, погрязли во взятках, оказались замешанными в махина­циях с панамскими акциями; министерство внутренних дел, поенное министерство были коррумпированы, однако в отчетах парламенту представляли положение дел в своих ведом­ствах как блестящее... Не доверяя правящим верхам, обще­ственность через печать знакомила страну с правдивыми фак­тами. На этом фоне появились органы печати с красноречивы­ми названиями: «Справедливость» («Жюстис»), «Заря» («Орор») и др. Видя неспособность республиканцев справить­ся с кризисом, оживилась монархическая оппозиция. Ее влия­тельные деятели вскрывали замалчиваемые республиканцами факты государственных преступлений... На этом фоне в 1894 году всплыло дело о предательстве и шпионаже капитана Ге­нерального штаба французской армии Альфреда Дрейфуса, выходца из состоятельной еврейской семьи из Эльзаса, той территории, которая была отвоевана у Франции во время Фран­ко-прусской войны 1871 г. Французский контрразведчик в Гер­мании обнаружил список важных секретных государственных документов Франции у одного из чиновников германской раз­ведки. При сличении почерков работников французского ген­штаба подозрение пало на Дрейфуса.

Казалось бы, тривиальное дело, каких бывает в подоб­ных департаментах немало. Давно выработалась традиция, регламент ведения подобных дел... В спокойное мирное время все было бы решено именно в рамках сложившегося регламен­та. Но тривиальное «должностное преступление» произошло в момент противоборства «равновеликих» сил, и каждая из них попыталась использовать его для «набирания очков» в свою пользу. Монархические силы поляризовались вокруг аристок­ратии, в армии, на флоте, в юриспруденции, но за 20 лет прав­ления республиканцев у них не сохранилось достаточно бое­вых печатных органов. Сторонники республиканцев, как раз наоборот, обладали мобильной и закаленной в политической борьбе печатью. Известные политики: социалист Жорес, рес­публиканец Клемансо и ряд других сделали свою политичес­кую карьеру благодаря журналистике. Известный журналист, сотрудник газет «Ла Кош», «Фигаро» и многих других Эмиль Золя, более известный как выдающийся французский писатель «натуральной школы» тоже сделал политическую карьеру бла­годаря журналистике - в период и после Французской револю­ции 1870 г. Своими статьями в буржуазной «Ла кош» он создал себе яркую репутацию республиканца, противника Наполеона III и добился себе должности помощника префекта города Экс, куда он бежал, опасаясь резни после Парижской коммуны. А с 1881 по 1894 годы его выбирают членом муниципального со­вета города Медан (недалеко от Парижа) тоже как выдающе­гося борца за республику...

Золя, Жорес, Клемансо и ряд менее теперь известных, но тогда достаточно влиятельных политиков-республиканцев, вро­де вице-президента сената Шерер-Кестнера, обеспокоенные успехами монархистов и возможностью реставрации монар­хии, а значит падением республики, сделавшей им карьеру, бросились в драку, которая именовалась «Дело Дрейфуса». После одной из статей Золя - «В защиту евреев» («Фигаро», 16 мая, 1896 г.) в борьбу вступила еще одна сила - еврейский сио­нистский конгресс, который организационно оформился в 1897 г. в Базеле). Один из видных идеологов сионизма Теодор Герцль признавал, что «Дело Дрейфуса» было одним из важных факторов, который активизировал его работу и был главным аргу­ментом аргу­ментом в пропагандистской работе по собиранию нацио­нальных сил и борьбе против монархий.

И бедный бытописатель Чехов, оказавшийся осенью 1897 года на лечении в Ницце после приступа кровохарканья, хотел так сразу во всем разобраться??? Видит Бог, очень хотел! Он нанял себе учительницу французского языка, чтобы самому читать французские газеты. Отчаявшись что-либо ура­зуметь из противоречивых комментариев газет разных поли­тических направлений, он стал читать только судебные отче­ты о процессе Дрейфуса. Прекрасно понимая, что во француз­ском языке есть такая же многозначность слов, словосочета­ний и идиоматических выражений, как в русском, понимая, что помимо текста есть подтекст, он все же силился понять, что же на самом деле происходит в суде. Он страшно не хотел, чтобы кто-нибудь влиял на выбор его позиции. Он хотел быть объективным и независимым, главное - ни от кого, ни от чьего мнения зависимым... И скоро отчаялся, это было невозможно, нужно было принять чью-либо компетентную сторону. Аргу­менты всех без исключения, были убедительны... Но когда в дело включился Золя, собрат по цеху, такой же вроде бы про­фессионал, как и сам Чехов, человек, чей инструмент тот же - слово, Чехов вздохнул свободно и встал на сторону Золя. Но, вне всякого сомнения, он не знал о выдающейся политической биографии Золя, закаленного журналистской борьбой в раз­ных политических ситуациях. Золя всегда выигрывал. И когда брат Альфреда Дрейфуса - Матье пришел к нему за помощью, Золя был уверен в победе и, самое главное, он знал КАК по­беждать!

Чехов читал «Парижские письма» Золя в русском журна­ле «Вестник Европы» , в которых французский писатель знакомил русского читателя не только с новостями литерату­ры и искусства Франции, но и политическими новостями, в удобочитаемой для русской цензуры форме. Много лет Золя состоял в переписке с редактором журнала Стасюлевичем, дру­жил с Тургеневым, имел контакты с писателем Семеновым и другими русскими писателями. Кстати сказать, Золя был и не­плохим коммерсантом. Когда переводы его романов на русский стали значительными («Париж», «Дамское счастье» и др.), он предложил русским писателям ходатайствовать о вступлении в европейскую Литературную конвенцию и легально получать гонорары за свои переводы. Романы Золя имели успех у русского читателя, и редакторы нескольких изданий стреми­лись заручиться сотрудничеством с ним: редактор «Санкт-Пе­тербургских ведомостей» Байбаков, редактор «Отечественных записок» Салтыков-Щедрин, сотрудник журнала «Слово» Боборыкин, не избежал искушения украсить свое издание извес­тным именем и редактор-издатель «Нового времени» Суворин, тогда только еще разворачивающий свое дело. Все без исклю­чения, невзирая на политическую ориентацию их изданий, получили отказ Золя. Ему хватало поля битв и внутри своей страны. Чехов знал Золя как большого и преданного друга рус­ских литераторов, и только!

Отношение Чехова к политике чисто интеллигентское: «Будь я политиком, никогда бы я не решился позорить свое настоящее ради будущего, хотя бы мне за золотник подлой лжи обещали сто пудов блаженства».. С этой позиции он и стал вникать в «Дело Дрейфуса». 4 декабря 1897 г. он писал литера­тору Соболевскому: «Я целый день читаю газеты, изучаю Дрей­фуса, по-моему Дрейфус не виноват». Это было время, когда в суде рассматривалось не само дело Дрейфуса, а подозрения нового начальника контрразведки генштаба Франции полков­ника Пикара в том, что документы в Германию пересылал не­кий майор граф Эстергази, а не Дрейфус. Это была попытка демократических кругов обвинить аристократов-монархистов в предательстве Родины. И сразу же вмешался «некий третий» - полковник Анри, который якобы «сфабриковал дело еврея». Не успев разобраться с Пикаром, Эстергази, суд переключает­ся на Анри. В стране подымается волна антисемитизма. Кому-то это выгодно! Анри препровождают в тюрьму, на следую­щий день находят его с перерезанным горлом и (удивительное дело!) приходят к выводу, что это -самоубийство (легче, конеч­но, было невозможно лишить себя жизни!). Газеты кипят сен­сациями. Какое-то время спустя к ним добавляется страстный голос Золя. Одна из многочисленных брошюр Золя «Дело Дрей­фуса. Письмо к молодежи» попадает в руки Чехова, в числе другой французской корреспонденции он пересылает ее в Ме­лихово, чтобы позже ознакомиться получше. Известный сио­нистский деятель и журналист Бернар Лазар, нанятый братом Альфреда Дрейфуса Матье, пишет и издает свою брошюру «Правда о деле Дрейфуса». Публицисты придают судебному делу - с точки зрения юриспруденции - малоинтересному делу о должностном преступлении - аспект морально-этический, патриотический, государственный, противопоставляя интере­сы личности и государства, и это понятно, ибо государство в.тот период испытывает трудности, стоит на грани краха. Мо­жет быть, две силы - демократическая и монархическая как- нибудь разобрались бы с проблемой, если бы к ней не подме­талась третья - национальная, еврейская. И если бы евреи как раз именно в этот период не сформулировали своей националь­ной идеи - создание национального государства на земле обе­тованной. Стратегия диктовала ряд тактических задач. Одной из важных для сионистов было - доказать евреям разных стран, что они являются непонятыми, ущемленными в правах иноя­зычных государств и единственное спасение от угнетения - создание своего собственного национального государства. В этом смысле «Дело Дрейфуса» отвечало тактическим задачам сионистской пропаганды.

Об этом не мог догадываться Чехов, но это доподлинно знал Суворин, человек близкий к правительственным кругам но долгу службы, имевший доверительные отношения с ми­нистром финансов Витте, министром иностранных дел Ламсдорфом, начальником комитета по делам печати Шаховским и другими чиновниками из правительства..

Разумеется, политические кризисы в странах Европы об­суждались российским правительством. На одном из заседаний министр иностранных дел Ламсдорф получил зада­ние дать информацию о новой политической структуре, зая­вившей себя в Европе — Еврейском сионистском конгрессе. Лидеры нового движения заявляли о своей лояльности прави­тельствам государств и неоднозначно высказывались о целях и задачах движения. Архив внешней политики Российской им­перии сохранил сотни донесений и обзоров о деятельности сионистских кружков и организаций в Европе и России. В 1897-98 гг. Русские миссии в Берлине, Брюсселе, Лондоне, Стокгольме, Париже, Риме, Мадриде, Лиссабоне бла­гожелательно отзывались о сионистском движении в их стра­нах. В 1899 году агентурным путем были добыты фотографии 43 российских делегатов на III Сионистском конгрессе. Боль­шинство из них были журналисты и литераторы, не имевшие большого веса в российской прессе. На этом основании депар­тамент полиции сделал вывод, явно не соответствующий дей­ствительности: «Российское сионистское движение есть все­го-навсего «жидовский гешефт...для провозглашения малень­ких имен пройдох» .

Однако по мере развития сионистского движения из аген­турных донесений становилось ясно, что помимо задач нацио­нального объединения, создания культурной автономии, пре­следуются и политические цели. Бессарабское жандармское управление сообщало, что сионисты являются организатора­ми политических забастовок, стачек, сходок. Министр МВД В.К.Плеве стал осознавать, что растет мощная политическая сила. Он писал в частном письме В. Коковцеву: «Сионизм создал враждебные русской государственности те­чения, правительство вынуждено всеми зависящими от него мерами преградить Когда правительству стали ясны цели и задачи сиони­стского движения (вопрос неоднократно обсуждался на засе­даниях Сената), был принят Указ о запрете антигосударствен­ных организаций сионистов и их сообществ. Это был типич­ный шаг по защите сложившейся государственности. Так по­ступало с оппозицией правительство Дизраэли в Англии, пра­вительство Клемансо во Франции, так поступило и российс­кое правительство в конце XIX века, но надо сказать, что эта традиция и через сто лет, в 1993 году сохранилась, когда правительство Ельцина расстреляло оппозиционный Верховный Совет и запретило ставшую в оппозицию Коммунистическую партию, так поступают в XX веке с курдами в Турции и Герма­нии, студентами в Китае, исламистами в США...

Вернемся к реалиям, современным Чехову в конце XIX век. Итак, Чехову ничего не было известно о политических целях национального еврейского движения. Но близкий к правительству Суворин был достаточно информирован на эту тему: материалы заседаний Сената и правительственный указ дали определенный ход его дальнейшей публицистической работе. Безусловно, осведомлен был по этому вопросу и парижский корреспондент «Нового времени» Исаак Яковлевич Павловс­кий, земляк Чехова, некоторое время даже живший в таганрог­ском доме Чеховых. (Псевдоним Павловского в газете - «Ив. Яковлев»). Павловский пересылал Суворину парижскую прессу о Дрейфусе и свои отчеты и комментарии судебного процесса. Чехов не принимал позицию Павловского, в одном письме даже назвал ее ужасно бесстыдной. Суворин в своих «Маленьких письмах» тоже взялся комментировать происходящее в Пари­же. Когда во влиятельной газете «Фигаро» появилась первая статья в защиту Дрейфуса Золя (она называлась «Господин Шерер-Кестнер», 25 ноября 1897 г), Суворин испугался, что влияние талантливого, активного и политически искушенного писателя и журналиста уведет процесс в сторону, а может, и помешает спокойному, объективному разбирательству. В «Ма­леньком письме» от 19 декабря 1897 г. он выразил свои опасе­ния и напомнил яркий исторический пример, когда Вольтер вступился за протестанта Жана Каласа (1762 г.), и тот был не­заслуженно оправдан (правда, посмертно). Аргументы Суво­рина вроде бы были разумны, но язвительное резюме вызыва­ло желание поспорить: «Лавры Вольтера не дают спать Золя». Чехова-то точно возмутила подобная фраза, она была направ­лена против собрата по перу, чей талант он ценил, он не мог мириться с любым ограничением свободы высказывать или не высказывать свое мнение.

Нуждался ли Золя в чеховской защите? Навряд ли. Акция Золя была строго просчитана им и его единомышленниками. Они понимали, что повлиять на ход судебного разбирательства не смогут, значит, нужно повлиять на общественное мнение. Золя написал ряд статей, адресованных разным группам насе­ления: «Письмо юным», «Письмо Франции», «Письмо госпо­дину Феликсу Фору, Президенту Республики», «Письмо гос­поже Альфред Дрейфус»... И добился поставленной цели - вызвал огонь на себя… Против Золя было возбуждено уголов­ное дело, которое кончилось решением суда: год тюрьмы и штраф в 3 тысячи франков. Золя бежал в Англию и оттуда по­стоянно угрожал желанием вступить в новый бой. Он писал: «Не освобождать этих господ от нашего процесса, а напротив, непрерывно дразнить их его возможным окончанием, отнять у них всякую надежду самим покончить с ним, поскольку мы вольны будем в любую минуту начать все сызнова».

Суворин наверняка не знал, что брат Альфреда Дрейфу­са Матье нанял журналиста Бернара Лазара за деньги, а тот догадался познакомить с материалами дела Золя, для которо­го, конечно, деньги не имели большого значения). Тем не ме­нее в своем «Маленьком письме» он выразил опасения, что еврейский синдикат, как он пишет, не остановится перед тем, чтобы подкупить всех, кого можно подкупить и «не пожалеет никаких сумм, чтобы подкупить неподкупных». (См. «пись­мо» в «Новом времени» от 3 янв. 1898 г.).

Получив в Ницце этот номер «Нового времени», возму­щенный Чехов пишет в тот же день Ф.Д.Батюшкову (почему не Суворину?): «У нас в Русском пансионе только и разгово­ров, что о Золя и Дрейфусе. Громадное большинство верит в невиновность Дрейфуса. «Новое время» просто отвратительно.»

Суворину Чехов отписывает лишь на следующий день. Зная, что старика ни в чем не переубедишь, он лишь высказыва­ет ему свою позицию по этому поводу и прибегает к ироничес­кой, даже самоиронической интонации, как всегда, когда он нео­бычайно возмущен: «Дело Дрейфуса закипело и поехало, но еще не стало на рельсы. Золя, благородная душа, и я, принадлежащий к синдикату и получивший уже от евреев 100 франков, в восторге от его порыва. Франция - чудесная страна, и писатели у нее чудесные».(См.письмо от 4 янв.1898 г.).

В феврале 1898 г. после повторного суда присяжных, снова осудившего Дрейфуса и оправдавшего графа Эстергази. кото­рого начальник разведки Пикар обвинял вместо Дрейфуса, Чехов несколько охолонул и попытался рассуждать аналити­чески: да, у него нет полной информации по делу капитана Дрейфуса, может, профессионалам виднее, кто виноват. Но по делу Золя его позиция однозначна: всякий волен свободно выс­казывать свое мнение публично. Он пытался убедить в пра­вильности своего суждения Суворина. Но тот стоял на своем: что вредит репутации армии, государства - преступление и должно быть уголовно наказуемо. По мнению Суворина, преступление Золя в том, что он противопоставляет интересы лич­ности и государства. А что вредно государству - вредно и лич­ности. Этого никогда не мог понять Чехов. В резкой форме, изменив своей привычке, он написал Суворину: «Пусть Дрей­фус виноват. Золя - все-таки прав, т.к. дело писателя - не обви­нять, не преследовать, а вступаться даже за виноватых, раз они осуждены и несут наказание. Скажут: «а политика? Интересы государства? Но большие писатели и художники должны за­ниматься политикой лишь настолько, поскольку нужно оборо­няться от нее (...). И какой бы ни был приговор, Золя все-таки будет испытывать живую радость после суда, старость его бу­дет хорошая старость, и умрет он с покойной или, по крайней мере, облегченной совестью(...). Как ни нервничает Золя, все-таки он представляет на суде французский здравый смысл» . Чехов никого в жизни не поучал и как врач готов был принять любое человеческое проявление... В этом же письме к Сувори­ну проявилось, может быть единственный раз в его жизни, нео­бычайное раздражение и упрек - умрет он (Золя, а не Вы, не­счастный грешник Суворин -Л.М.) с покойной или, по край­ней мере, облегченной совестью. Мол. Вы, Суворин, по гроб жизни будете мучимы собственной совестью за поступок не­благовидный, бессовестный...

Шли дни, а Чехов не мог унять волнение. Через несколько дней он написал письмо младшему брату Михаилу, с кото­рым были нежные и доверительные отношения. В этом письме он сравнивает французское правительство с женщиной, ко­торая согрешив, стремится спрятать грех и запутывается во лжи еще больше. Он удивлялся, почему «Новое время» не видело этой лжи и вело нелепую кампанию против Золя.

Вслед за этим письмом он отправляет письмо другому брату, в тоне язвительном и желчном, видимо, надеясь, что сотруд­ник «Нового времени» Александр доведет его мнение до чле­нов редакции: «В деле Золя «Новое время» вело себя просто гнусно. По сему поводу мы со старцем обменялись письмами (в тоне весьма умеренном) и замолкли оба. Я не хочу писать и не хочу его писем, в которых он оправдывает бестактность своей газеты тем, что она любит военных (...). Я тоже люблю воен­ных, но не позволил бы «кактусам», будь у меня газета, в При­ложении печатать роман Золя (в Приложении печатали роман Золя «Париж» и поскольку Россия не была включена в Литера­турную конвенцию, гонорар за свой перевод нового произведе­ния не платила. -Л.М.) задаром, а в газете выливать на этого же Золя помои - и за что? За то, что никогда не было знакомо ни одному из кактусов - за благородный порыв и душевную чисто­ту. И как бы ни было, ругать Золя, когда он под судом (приговор не могли привести в исполнение, потому что Золя бежал в Анг­лию) - это нелитературно».(13). В чеховских устах в данном контексте «нелитературно» звучит как непристойно, нецензур­но. Хуже оценки, чем эта, быть не могло.

Вплоть до апреля Чехов не может успокоиться, видя га­зетную грызню Золя. Он разделяет его взгляды. Каким-то об­разом о позиции талантливого русского беллетриста узнает ангажированный журналист Бернар Лазар, уговаривает его дать интервью для французской печати. Чехов встречается с ним. По-видимому, посредником был все тот же Матье Дрейфус, ибо в записной книжке Чехова сохранилась лаконичная запись: «Матвей Дрейфус». Публикация Лазара разочаровала Чехова, он воочию увидел, как можно эквилибрировать словами и тен­денциозно освещать его позицию, исказить мнения, дописать чего даже не подразумевалось... В апреле он жалуется на Лазара Исааку Павловскому, а в июле - Лидии Авиловой, свое­му сердечному и тайно обожаемому другу и писательнице, мол, статья только вначале - ничего, но середина и конец - совсем не то. .. «Мы не говорили ни о Мелине, ни об антисемитизме, ни о том, что человеку свойственно ошибаться. План и цели нашей беседы были совсем иные. Вы помните, например, что я уклонился от ответа на вопрос о русском общественном мне­нии, ссылаясь на то, что ничего не знаю, т.к. зиму провел в Ницце, я высказал только свое личное мнение о том, что наше общество едва ли составило себе правильное суждение о Золя, так как оно не могло понять этого дела».

Дело Дрейфуса и судебный процесс над Золя вымотали Чехова, он чувствовал себя опустошенным: « У меня такое от­вращение (к писательству - Л.М.), как будто я ем щи, из кото­рых вынули таракана».

Суворин тоже был потрясен. Он ответил Чехову корот­ким посланием: «Нам писать друг другу более уже не о чем».

Потом, в октябре 1898 г., когда Чехов вернулся в Россию, старый человек и опытный журналист Суворин первым пошел навстречу, ища примирения, написал, что в отношении Золя был неправ, что победила чеховская проницательность... Но Чехов долго не мог побороть в себе воспоминание «о таракане во щах».

Нигде в публицистике Чехов не касался дела Дрейфуса и еврейского вопроса, хотя в частных письмах - не однажды. Об одном из них вспоминал видный российский сионист Членов. Чехов избегал политики, в этой области он не чувствовал себя профессионалом. Однако Н.А.Членов в 1906 г., когда Дрейфу­са помиловали и... реабилитировали, написал о Чехове в спе­циальном медицинском журнале: « Я сохранил воспоминания о нем как о необыкновенно чутком общественном и полити­ческом деятеле».

Наверное, это сильно преувеличено - «чуткий политичес­кий деятель» о Чехове. И скорее всего не соответствует дей­ствительности. Гораздо ближе к истине В.Г.Короленко. Владимир Галактионович пытался сблизить Антона Павловича с писателями революционными демократами - Успенским, Ми­хайловским, другими. Сближения не получилось, ибо Чехов сторонился всякой тенденциозности - как справа, так и слева. Оценивая последний перед смертью Чехова отрезок его жиз­ни, он писал, что брызжущий смехом оптимизм Чехова усту­пил место грустному сожалению, так как «драма русской жиз­ни захватила в свой широкий водоворот вышедшего на его арену писателя». Короленко призывал био­графов и исследователей творчества Чехова вглядываться в его драматургию, потому что именно она и только она «поможет проследить историю душевного перелома», потому что по тек­стам пьес «чувствовалось, что автор на ЧТО-ТО нпадает и ЧТО-ТО защищает».

…Так сложилисьобстоятельства что Чехов, как Фауст, запродал все свое творчество издателю Марксу, все кроме пьес. В их он не чувствовал себя связанным какими-то обязательствами, и только в них мог сказать свободно то, что думал сам, чем мучился сам, вкладывая свои переживания в уста персонажей и не обнаруживая себя, не обнажая свою душу.

Вот цитата из «Вишевого сада»: «Трофимов: Мы отстали, по крайней мере лет на 200, … у нас определееннного отшения к прощлому, мы только философствуем, жалуемся на тоску, пьем водку. Ведь так ясно, чтобы начать жить в на­стоящем, надо сначала искупить наше прошлое»....

И совсем узнаваемая боль в персонаже Тригорина в «Чай­ке»: «День и ночь меня одолевает одна неотвязчивая мысль: я должен писать, я должен писать, я должен... Пишу непрерыв­но, как на перекладных и иначе не могу... О, что за дикая жизнь! Ловлю себя и вас на каждой фразе, на каждом слове, спе­шу скорее запереть все эти фразы, слова в свою литературную кладовую: авось пригодится! И так всегда, и нет мне по­коя от самого себя, и я чувствую, что съедаю собственную жизнь. Разве я не сумасшедший?».