Выбор читателей
Популярные статьи
Графомания бродского. Новый альбом Монеточки: манифест поколения или графомания? Бродский научил говорить графоманов
Иосифу Бродскому Нобелевская премия «за многогранное творчество, отмеченное остротой мысли и глубокой поэтичностью» была присуждена в октябре 1987 года. К тому времени поэт был гражданином США и выступал против советской власти. В связи с этим следует отметить, что конфликт литературы и власти был всегда, но настоящие писатели понимали грани нравственности, при этом не считали возможным писать и говорить о родной стране негативно.
Шведская академия избирала в России только вполне очевидных «диссидентов» и прошла мимо несомненно очень весомых (каждое по-своему) имен, не имевших такой репутации: Михаил Пришвин, Максим Горький, Владимир Маяковский, Алексей Толстой, Леонид Леонов, Александр Твардовский (которого, кстати, ещё в 1940-х годах исключительно высоко оценил лауреат Иван Бунин) и др.
Последним из русских писателей, в 1987 году, Нобелевскую премию получил «изгнанник» Иосиф Бродский. Тоже «борец с режимом» и ненавистник многих советских поэтов и прозаиков. Известны его пренебрежительные высказывания о Константине Симонове, Давиде Самойлове, Александре Межирове, Евгении Евтушенко. А между тем двое последних были противниками режима никак не менее убеждёнными, чем сам Бродский. Но дали - Бродскому, как самому надёжному из всех борцов, живущему к тому же за пределами СССР.
Или тем самым Нобелевский комитет хотел в очередной раз сказать, что нет русской и советской литературы, нет достойных, по их мнению представителей, на эту премию?
За что и кому присуждается нобелевская премия в области литературы?
С 1901 года Шведская академия языка и литературы присуждает премии, считающиеся наивысшим и лишённым тенденциозности признанием достижений в области искусства слова. Писатель-лауреат должен предстать согласно решения Нобелеского комитета в глазах миллионов людей как несравненный талант или даже гений, который на голову выше других, не снискавших сей верховной и имеющей всемирное значение награды. Но соответствуют ли реальному положению вещей эти представления, прочно укоренившиеся в общественном мнении - а вот здесь возникает вопрос.
Иосиф Бродский - поэт в России практически не известный, вдруг стал лауреатом самой престижной литературной премии в мире, что вызвало удивление как в мировой, так и в советской литературной среде.
Кто сейчас вспомнит имя первого лауреата нобелевской премии области литературы, получившего её в декабре 1901 года, - французского поэта Рене Франсуа Армана Сюлли-Прюдома? Его не знают, и толком никогда не знали даже в его родной Франции.
И таких, мягко говоря, сомнительных лауреатов в рядах «нобелевцев» предостаточно! А ведь в то же самое время жили и творили Марк Твен, Эмиль Золя, Ибсен, Чехов, Оскар Уайльд и, конечно же - Лев Толстой!
Когда исследователи знакомятся с длинным перечнем литераторов, в разное время отмеченных Нобелевским комитетом, невольно ловят себя на мысли, что никогда не слышали четыре фамилии из каждых десяти. Да и пятеро из оставшихся шести тоже не представляют из себя ничего особенного. «Звёздные» труды их давно и прочно забыты. Сама собою в голову приходит мысль: выходит, что Нобелевскую премию в области литературы присуждали за какие-то другие заслуги? Если судить по жизни и творчеству того же Иосифа Бродского, то да!
Однако за последние двадцать пять лет шведская академия не заметила в литературе России ничего достойного, кроме награждённого в 1987 году Иосифа Бродского, который к тому времени уже шестнадцать лет жил в США и даже стал сочинять стихи на английском языке.
В связи с кончиной Иосифа Бродского, последовавшей в январе 1996 года, в средствах массовой информации появились своего рода беспрецедентные оценки: «великий русский поэт», «последний великий русский поэт», «Пушкин нашего времени» и т.п. Притом подобные определения подчас изрекали явно малокультурные лица.
Прежде чем рассматривать вопрос о присуждении премии Бродскому, следует сказать, что поэтам особенно «не везло» в коридорах шведской академии. О виднейших русских поэтах (Анненский, Блок, Вячеслав Иванов, Андрей Белый, Маяковский, Гумилев, Хлебников, Клюев, Есенин, Цветаева, Ходасевич, Мандельштам, Георгий Иванов, Ахматова, Заболоцкий, Твардовский и др.) вообще не приходится говорить. Обычно ссылаются на то, что их плохо (или совсем не) знали в Европе, что характеризует компетентность шведских экспертов, и, конечно, подрывает мнение об «авторитетности» самой Нобелевской премии, за рамками которой оказалась одна из богатейших поэтических культур XX века. Ведь единственный русский поэт - Борис Пастернак - стал лауреатом благодаря его вызвавшему громкий идеологический скандал роману.
Самым, на первый взгляд, непонятным было присуждение премии Михаилу Шолохову. Ну, действительно, русский патриот, казак, и его произведение «Тихий Дон» - гордость не только русской литературы, но общечеловеческое достояние. Всё сходится. Не сходится только известная позиция держателей премии и присуждение её самому заслуживающему на тот момент русскому писателю. Что, они там, в Нобелевском комитете, с ума посходили что ли? Нет.
Дело в том, что в пятидесятые-шестидесятые годы Михаил Шолохов был в СССР самым авторитетным писателем и деятелем культуры и неоднократно решался противостоять Хрущёву. Вступал с ним в полемику. И на Западе на него посматривали, как на самого сильного противника не только Хрущёва, но и вообще всей тогдашней системы. И, видимо, решили его подержать именно в этом качестве. И просчитались. Меньше всего дивидендов Запад извлек из присуждения Нобелевской премии Шолохову.
Словом, руководствоваться вердиктами шведской академии при уяснении действительных ценностей поэзии XX века невозможно, что относится и к Иосифу Бродскому.
Представляя лауреата, постоянный секретарь Шведской академии профессор Стуре Аллен начал речь словами:
Для нобелевского лауреата Иосифа Бродского характерна великолепная радость открытия. Он находит связи, даёт им точные определения и открывает новые связи. Нередко они противоречивы и двусмысленны, зачастую это моментальные озарения, как, например: «Память, я полагаю, есть замена хвоста, навсегда утраченного в счастливом процессе эволюции. Она управляет нашими движениями…»
Краткая речь Стуре Аллена отразила перемены, начавшиеся на востоке Европы.
В конце 1987 года в СССР набирали силу горбачевская «Перестройка» и гласность, что сделало более «гласными» и шведов. Стуре Аллен упомянул конфликт Бродского с советским режимом:
Краткая биография. Иосиф Бродский (1940 - 1996)
Иосиф Бродский родился 24 мая 1940 года в Ленинграде в еврейской семье. В 1955 году, в неполные шестнадцать лет, закончив семь классов и начав восьмой, Бродский бросил школу и поступил учеником фрезеровщика на завод «Арсенал». Это решение было связано как с проблемами в школе, так и отношением к советской системе (о чём он позже писал в своих эссе).
Вот выдержки из стенограммы заседания суда:
Судья: Ваш трудовой стаж?
Бродский: Примерно…
Судья: Нас не интересует «примерно»!
Бродский: Пять лет.
Судья: А вообще какая ваша специальность?
Бродский: Поэт, поэт-переводчик.
Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?
Бродский: Никто (Без вызова). А кто причислил меня к роду человеческому?
Судья: А вы учились этому?
Бродский: Чему?
Судья: Чтобы быть поэтом? Не пытались кончить вуз, где готовят… где учат…
Бродский: Я не думал… я не думал, что это даётся образованием.
13 марта 1964 года на втором заседании суда Бродский был приговорён к максимально возможному по указу о «тунеядстве» наказанию - пяти годам принудительного труда в отдалённой местности. Он был сослан (этапирован под конвоем вместе с уголовными заключёнными) в Коношский район Архангельской области и поселился в деревне Норенская.
За рубежами СССР стихотворения Бродского в то время продолжают появляться как на русском, так и в переводах, прежде всего на английском, польском и итальянском языках.
В 1967 году в Англии вышел неавторизированный сборник переводов «Joseph Brodsky. Elegy to John Donne and Other Poems / Tr. by Nicholas Bethell». В 1970 году в Нью-Йорке выходит «Остановка в пустыне» - первая книга Бродского, составленная под его контролем. Стихотворения и подготовительные материалы к книге тайно вывозились из России или, как в случае с поэмой «Горбунов и Горчаков», пересылались на запад дипломатической почтой.
В 1971 году Бродский был избран членом Баварской академии изящных искусств.
4 июня 1972 года лишённый советского гражданства Бродский вылетел из Ленинграда по предписанному еврейской эмиграции маршруту: в Вену.
В июле 1972 года Бродский переезжает в США и принимает пост «приглашённого поэта» (poet-in-residence) в Мичиганском университете в Энн-Арборе, где преподает, с перерывами, до 1980 года. С этого момента закончивший в СССР неполные 8 классов средней школы Бродский ведёт жизнь университетского преподавателя, занимая на протяжении последующих 24 лет профессорские должности в общей сложности в шести американских и британских университетах, в том числе в Колумбийском и в Нью-Йоркском. Он преподавал историю русской литературы, русскую и мировую поэзию, теорию стиха, выступал с лекциями и чтением стихов на международных литературных фестивалях и форумах, в библиотеках и университетах США, в Канаде, Англии, Ирландии, Франции, Швеции, Италии.
«Преподавал» в его случае нуждается в пояснениях. Ибо то, что он делал, было мало похоже на то, что делали его университетские коллеги, в том числе и поэты. Прежде всего, он просто не знал, как «преподают». Собственного опыта у него в этом деле не было… Каждый год из двадцати четырёх на протяжении по крайней мере двенадцати недель подряд он регулярно появлялся перед группой молодых американцев и говорил с ними о том, что сам любил больше всего на свете - о поэзии… Как назывался курс, было не так уж важно: все его уроки были уроками медленного чтения поэтического текста… (Лев Лосев - Поэт на кафедре: Вступление (в кн. Иосиф Бродский: труды и дни. М.: Независимая газета, 1999)
В 1977 году Бродский принимает американское гражданство, в 1980 году окончательно перебирается из Энн-Арбора в Нью-Йорк, в дальнейшем делит свое время между Нью-Йорком и Саут-Хэдли, университетским городком в штате Массачусетс, где с 1982 года и до конца жизни он преподавал по весенним семестрам в консорциуме «пяти колледжей».
Похоронен на кладбище Сан-Микеле в Венеции.
Мнение писателей о личности и творчестве Бродского
Мы не имеем намерения анализировать сочинения этого автора, во-первых, потому, что ещё не прошло достаточно времени, выносящего свой объективный приговор, и любое хоть наше суждение, хоть другое могут решительно оспаривать, и, во-вторых, потому, что для серьезного анализа потребовалось бы много места. Но мы считаем вполне целесообразным процитировать содержательные рассуждения двух писателей, которые непосредственно наблюдали «процесс» присуждения Нобелевской премии Иосифу Бродскому.
Речь идёт о Василии Аксёнове и Льве Наврозове, которые, как и Бродский, эмигрировали из России в США (первый - ещё в 1972 году, второй - позже, в 1980-м). Люди эти довольно разные, но их «показания» во многом совпадают. Ниже приводим отрывки из книги В.Кожинова «Судьба России» (Москва,1997 год).
Василий Аксёнов писал в 1991 году (в статье «Крылатое вымирающее»,
Иосиф Бродский:
Вполне сеpедняковский писатель, которому когда-то повезло, как американцы говоpят, оказаться «в верное вpемя в верном месте.
В местах, не столь отдалённых (имеется в виду пpодолжавшаяся несколько месяцев высылка Иосифа Бродского из Ленинграда в деревню на границе Ленинградской и Архангельской областей по хрущёвскому постановлению о «тунеядцах»), он приобрёл ореол одинокого романтика и наследника великой плеяды. В дальнейшем этот человек с удивительной для романтика расторопностью укpепляет и pаспpостраняет свой миф.
Происходит это в результате почти электронного расчёта других верных мест и времён, верной комбинации знакомств и дpужб. Возникает коллектив, многие члены которого даже не догадываются о том, что они являются членами, однако считают своей обязанностью поддерживать миф нашего pомантика. Стереотип гениальности живуч в обществе, где редко кто, взявшись за чтение монотонного опуса, нафаршированного именами древних богов (это очень характерно для сочинений Бродского), дочитывает его до конца. Со своей свеженькой темой о бренности бытия наша мифическая посредственность бодро поднимается, будто по намеченным заранее зарубкам, от одной премии к другой и наконец к высшему лауреатству (то есть к «нобелевке»)… Здесь он являет собой идеальный пример пpевpащения «я» в «мы»…
Коллективное сознание сегодня, увы, пpоявляется не только столь жалким мафиозным способом, как упомянутый выше, но и в более развёрнутом, едва не академическом виде… Изыскания идеологизированных учёных подводят общество к грани нового тоталитаpизма… Мы все,.. так или иначе были затронуты странным феноменом «левой цензуры», основанной на пресловутом принципе «политической пpавильности.,.» (то есть Иосифу Бродскому присудили премию прежде всего за «политическую правильность» и верность определённому «коллективу»). Исследует, как он опpеделяет, феномен «Иосиф (на Западе - Джозеф) Бродский» и Лев Наврозов (см. его эссе «Лжегении в вольных искусствах», опубликованное в издающемся в Москве «pоссийско-амеpиканском литературном журнале» «Вpемя и мы» за 1994 год, 123). Он признает, что существовала:
для нас в России прелесть стихов Бродского 60-х годов (тут же, впрочем оговаpивая, что сия «прелесть» несовместима «с той галиматьей, которую пpедставляют собой существующие переводы этих стихов на английский язык»). Но даже в 60-х годах, - продолжает Наврозов, - было бы нелепо считать эти стихи Бродского равноценными поэзии Блока, или Мандельштама, или Пастернака, или Цветаевой… Юмор заключается в том, что ни Мандельштам, ни Цветаева (ни Толстой, ни Чехов) Нобелевскую премию не получили. А Пастеpнак… получил её, лишь когда разpазился политический скандал в конце его жизни по поводу его pомана… Стихи Бродского 60-х годов не пережили 60-е годы. А его стихи, написанные в звании «американского профессора поэзии», потеpяли… прелесть его стихов 60-х годов… Написанное им с тех пор - это профессиональные упpажнения в версификации.
подобных внелитературных оснований для получения Нобелевской премии… Бродский развил необыкновенно искусную деятельность, чтобы получить Нобелевскую премию, и я сам был невольно вовлечен в эту деятельность, пока не сообразил, в чём дело», и «как же может Запад судить о прелести стихов Бродского 60-х годов, если их переводы сущая галиматья?.. Бродский стал играть роль водевильного гения…» и т.д.
Кто-нибудь, вполне веpоятно, скажет, что столь резкие суждения Аксёнова и Наврозова обусловлены их завистью к лауpеату. Подобный мотив нельзя целиком исключить, но в то же вpемя едва ли можно утверждать, что дело вообще сводится к этому. В частности, нет сомнения, что перед нами не сугубо индивидуальные точки зpения Аксёнова и Навpозова; эти авторы существуют в США в определённой среде, и не могли бы выступить наперекор всем тем, с кем они так или иначе связаны. А эта среда знает действительную «историю лауреатства» Бродского неизмеримо лучше, нежели его безудержные московские хвалители, хотя далеко не каждый из этой самой среды готов - подобно Аксёнову и Наврозову - высказаться о сути дела публично.
Уместно ещё процитировать здесь стихотворение об Иосифе Бродском, принадлежащее одному из наиболее талантливых современных поэтов -- Евгению Курдакову, который в юные годы был близко знаком с будущим лауpеатом. Стихотворение это появилось в N3 журнала «Наш современник» за 1991 год, то есть на полгода ранее только что цитированной статьи Василия Аксёнова. Евгений Курдаков, между прочим, в определённой степени воспроизводит манеру Иосифа Бpодского, и его стихотворение можно даже понять как пародию, но пародию высокого плана, котоpая с творческой точки зpения превосходит свой оpигинал:
Воpмотанья и хрипы ровесника, сверстника шёпот,
То ли плохо ему, то ль последний исчерпан припас,
То ли просто не впрок предыдущих изгнанников опыт,
Что и в дальней дали не смыкали по родине глаз?
В причитаньях, pоптаньях давно не родным озабочен
И родное, не мстя, оставляет ему на пока
Инвентарь маpгинала: силлабику вечных обочин,
Да на мелкие нужды - потрепанный хлам языка,
Утки-обеpиутки свистят между строчек по-хаpмски
В примечаньях к прогнозам погоды с прогнозом себя
С переводом на pусско-куpгузский, на быстроизданский
По ходатайству тех, кого вмиг подвернула судьба.
Эти мобиле-нобели, вечная шилость-на-мылость
Hа чужом затишке, где в заслугу любой из грешков,
Где бы можно пропасть, если в прошлом бы их не сучилось.
Этих милых грешков из стишков, из душков и слушков
Под аттической солью беспамятства мнятся искусы,
Только соль отдаленья по сути глуха и слепа:
Растабары, бодяги, бобы, вавилоны, турусы,
Кpенделя, вензеля и мыслете немыслимых па…
Чтобы понять, в чём заключается «значение» творчества Бродского, приведём некоторые примеры его литераторства.
Так пишет «поэт» Иосиф Бродский - о своей бывшей Родине - России:
Се вид Отечества, гравюра.
На лежаке - Солдат и Дура.
Старуха чешет мёртвый бок.
Се вид отечества, лубок.
Собака лает, ветер носит.
Борис у Глеба в морду просит.
Кружатся пары на балу.
В прихожей - куча на полу.
Такое «правильное» отношение к России не могло быть оставлено Нобелевским комитетом без внимания - И. Бродский был удостоен звания лауреата.
Также для понимания идеологических взглядов и отношением к России поэта приведём его высказывания из «Записной книжки 1970 года»:
Страшный суд - страшным судом, но вообще-то человека, прожившего жизнь в России, следовало бы без разговоров помещать в рай. Приходится умозаключить, что когда речь идёт о политической системе, отсутствие логики есть признак здоровья, Дон Жуан, Казанова, Маркиз де Сад - все они своего рода Александры Ульяновы сексуальной революции.«Вы должны немножко набраться терпения», - сказал NN, зав. отделом поэзии в журнале. «Да? - сказал я. - Я, по-моему, могу его уже выделять». Вторая мировая война - последний великий миф. Как Гильгамеш или Илиада. Но миф уже модернистский. Содержание предыдущих мифов - борьба Добра со Злом. Зло априорно. Тот, кто борется с носителем Зла, автоматически становится носителем Добра. But second World War was a fight of two Demons (Перевод: «Но вторая мировая война была борьбой двух Зол»)
То есть Советский Союз он считал Злом. А вот как он пишет о себе в эссе «Меньше единицы», 1973 год:
Жил-был когда-то мальчик. Он жил в самой несправедливой стране на свете. Ею правили существа, которых по всем человеческим меркам следовало признать выродками. Чего, однако, не произошло. И был город. Самый красивый город на свете. С огромной серой рекой, повисшей над своим глубоким дном, как огромное серое небо - над ней самой. Вдоль реки стояли великолепные дворцы с такими изысканно-прекрасными фасадами, что если мальчик стоял на правом берегу, левый выглядел как отпечаток гигантского моллюска, именуемого цивилизацией. Которая перестала существовать. Рано утром, когда в небе ещё горели звезды, мальчик вставал и, позавтракав яйцом и чаем, под радиосводку о новом рекорде по выплавке стали, а затем под военный хор, исполнявший гимн вождю, чей портрет был приколот к стене над его ещё теплой постелью, бежал по заснеженной гранитной набережной в школу .
Широкая река лежала перед ним, белая и застывшая, как язык континента, скованный немотой, и большой мост аркой возвышался в темно-синем небе, как железное небо. Если у мальчика были две минуты в запасе, он скатывался на лёд и проходил двадцать-тридцать шагов к середине. Всё это время он думал о том, что делают рыбы под таким толстым льдом. Потом он останавливался, поворачивался на 180 градусов и бежал сломя голову до самых дверей школы. Он влетал в вестибюль, бросал пальто и шапку на крюк и нёсся по лестнице в свой класс.
Это была большая комната с тремя рядами парт, портретом Вождя на стене над стулом учительницы и картой двух полушарий, из которых только одно было законным. Мальчик садится на место, расстегивает портфель, кладёт на парту тетрадь и ручку, поднимает лицо и приготавливается слушать ахинею.
Западные беснования в ходе «холодной войны» шестидесятых и семидесятых годов были столь сильны, что зачумлённая западная общественность, обливаемая потоками тупой и грязной лжи, чуть ли не всякое деяние советской власти воспринимала как выпад против гипотетической свободы, объективно, впрочем, едва ли определимой вне постижения сути бредовых страхов зачинщиков «холодной войны». Человек посажен советской властью в тюрьму? Если, положим, он не успел никого убить, да ещё и писал «стихи», то законное преследование его, разумеется, есть следствие борьбы советской власти с гипотетической свободой.
Таким образом и попал в великие поэты Иосиф Бродский - психически больной графоман, который не сумел закончить даже восемь классов средней школы, наверняка по болезни (шизофрения - об этом будет сказано дальше), но при этом сумел стать профессором в нескольких американских университетах. Можно ли было даже в бреду выдумать более злобную насмешку над разумом и поэзией?
Безусловно, главной и единственной чертой жизни Бродского, вызывавшей в укреплении западной демократии интерес к нему, было его преследование советской властью по закону, за тунеядство. Тунеядство его, впрочем, было вызвано не злостным нежеланием строить коммунизм вместе с советской властью, а обычной для шизофреников социальной неадаптированностью. Вопрос этот на суде, конечно, возник, причём по требованию защиты Бродского, а не КГБ, как провозгласили правозащитники:
Защитник: Вы находитесь на учёте в психиатрическом диспансере?
Бродский: Да.
Защитник: Проходили ли вы стационарное лечение?
Бродский: Да, с конца декабря 63-го года по 5 января этого года в больнице имени Кащенко в Москве.
Защитник: Не считаете ли вы, что ваша болезнь мешает вам подолгу работать на одном месте?
Бродский: Может быть. Наверно. Впрочем, не знаю. Нет, не знаю.
Судья: Вы говорите, что у вас сильно развита любознательность. Почему же вы не захотели служить в Советской армии?
Бродский: Я не буду отвечать на такие вопросы.
Судья: Отвечайте.
Бродский: Я был освобождён от военной службы. Не «не захотел», а был освобождён. Это разные вещи. Меня освобождали дважды. В первый раз потому, что болел отец, во второй раз из-за моей болезни.
Успешная попытка американских деятелей возвеличить Бродского нанесла, конечно, чудовищный урон современной поэзии. Представьте, например, чем должен счесть поэзию современный молодой человек, прочитавший шизофреническую пачкотню «поэта» Бродского? Безумием? Уделом выродков? Недоразумением? Конечно, умный сочтет недоразумением американских деятелей, но все ли умные-то? Как же быть с заблудшими, души которых испоганили западные либералы, выдав им шизофренический бред за величие души?
Послесловие
В заключение - два слова о том, что рядом экспертов утверждается, что-де премии, присуждаемые Шведской академией:
Cтали общепризнанным критерием оценки достижений национальных и региональных сообществ. В частности, начали подсчитывать распределение лауреатов по странам». И стало, мол, ясно, что для России «цифры получаются мизерными… Русского человека, по праву гордящегося… культурой отечества, сложившаяся вокруг премий Нобеля ситуация не может не тревожить. В ней можно видеть отображение переживаемого обществом кризиса… (А.М.Илюкович «Согласно завещанию. Заметки о лауреатах Нобелевской премии по литературе» (М., 1992). На первой её странице провозглашено: «Авторитет этой премии признан во всём мире, и этого не опровергнешь»).
Но в рассматриваемых фразах речь идёт совсем о другом - о том, что малое количество присуждённых русским писателям премий якобы является тревожным свидетельством прискорбного состояния русской литературы…Шведская академия очень долго не была способна оценить высшие достижения даже литературы США, присуждая премии таким второстепенным писателям, как Гарри Синклер Льюис и Перл Бак.
Ясно, что при таком раскладе едва ли имеются основания пользоваться нобелевскими «показателями» при обсуждении достоинств писателей, не говоря уже о литературах тех или иных стран в целом. Причём речь идёт именно и только о литературах Европы и США; о литературах же России и основных стран Азии вообще нет никакого смысла рассуждать в связи с Нобелевской премией. И её «всемирная авторитетность» - не более чем пропагандистский миф, который используют во вполне политических целях.
Альфред Нобель изобрёл динамит. Награда его имени взорвала мир. В истории Нобелевской премии можно найти массу парадоксов, несуразностей и странностей. Кто только не номинировался на неё и кто только не получал!
Но в истории, благодарной памяти людей остались лишь единицы. И это более верный критерий полезности вклада то или иного человека в становление человечества.
Дело не столь в лауреатах, политически ангажированных, а в другом - поэзия должна «сеять разумное, доброе, вечное»…
Кто-нибудь из Вас знает поэзию Бродского? Наверно, каждый призадумается… Зато на ум приходят такие родные и понятные стихи Пушкина, Тютчева, Толстого… Вот это - поэзия! А всё потому, что они были не только поэтами, но и думали о своей Родине.
А о Бродском сама Анна Ахматова, которая ему покровительствовала с первых его поэтических шагов, говорила:
Нашему рыжему делают биографию.
Ахматова, впрочем, цитировала. Кто-то пытался разнять кабацкую драку (Сельвинский). Ему сказали:
Успокойтесь! Это поэту Есенину делают биографию.
Есть и радикальный вариант: популярность Бродского - результат еврейского заговора (сам он был евреем, но неизвестно был ли иудеем) и что тут не обошлось без масонов.
Дух изобретателя динамита через медиумов - Нобелевский комитет - надел три короны на российские головы. Андрей Сахаров был коронован во Владыку Совести России. Александр Солженицын - во Владыку Прозы и Истории. Иосифу достался венец и титул Золотого Солнца Русской Поэзии, вместо Пушкина. Такие вот «магические» аналогии…
Заслуженно ли? Вот в чём вопрос….
Вот мнение о деятельности Нобелевского комитета лауреата Нобелевской премии по экономике В. Леонтьева за 1973 год за создание матрицы «развитие метода «затраты - выпуск» и за его применение к важным экономическим проблемам», которое он высказал в отношении принципов и методов присуждения премии в данной сфере. Высказанное им, как показывает действительность, можно отнести и к присуждению премий А. Солженицыну, И. Бродскому:
То есть Нобелевская премия - это один из инструментов поддержания устойчивости существующей системы, а она - толпо-«элитарная», потому и нужны премии и награды, чтобы провозглашать «элитность» одних и убогость других.
По материалам: inance.ru
Лауреат Нобелевской премии 1987 года по литературе, поэт русской культуры ныне, по воле судьбы, принадлежит американской цивилизации.
Роберт Сильвестр писал о Бродском: “В отличие от поэтов старшего поколения, созревших в то время, когда в России процветала высокая поэтическая культура, Бродский, родившийся в 1940 году, рос в период, когда русская поэзия находилась в состоянии хронического упадка, и вследствие этого вынужден был прокладывать свой собственный путь”.
Высказывание Сильвестра достаточно справедливо, потому что в качестве
Поэзии выдавалось то, что существовало на страницах печати, – но это был абсолютный вздор, об этом и говорить стыдно, и вспоминать не хочется.
“Ценность нашего поколения заключается в том, что, никак и ничем не подготовленные, мы проложили эти самые, если угодно, дороги” – пишет Бродский. “Мы действовали не только на свой страх и риск, это само собой, но просто исключительно по интуиции. И что замечательно – что человеческая интуиция приводит именно к тем результатам, которые не так разительно отличаются от того, что произвела предыдущая культура, стало быть, перед нами не распавшиеся еще цепи времен, а это замечательно”.
Поэт русской культуры ныне принадлежит американской цивилизации. Но дело не ограничивается цивилизацией. В случае с Бродским эмиграция не просто географическое понятие. Поэт пишет на двух языках, Таким образом, в творчестве поэта сошлись и причудливо переплелись две разнородные культуры, и их “конвергенция”, случай в известной мере уникальный, чем-то напоминает творческую судьбу В. Набокова.
В своей книге-эссе “Меньше, чем единица”, написанной по-английски, как считают сами американцы, пластично и безупречно, Бродский приобщает американского читателя к миру русской поэзии. В своих же русских стихах поэт парит над американским ландшафтом:
Северо-западный ветер его поднимает над
Сизой, лиловой, пунцовой, алой
Долиной Коннектикута. Он уже
Не видит лакомый променад
Курицы по двору обветшалой
Фермы, суслика на меже.
На воздушном потоке распластанный, одинок,
Все, что он видит – гряду покатых
Холмов и серебро реки,
Вьющейся точно живой клинок,
Сталь в зазубринах перекатов,
Схожие с бисером городки
Новой Англии…
Этот полет одинокого сильного ястреба, держащего курс на юг, к Рио-Гранде, на пороге зимы, прослежен, казалось бы, американским глазом, но смущает финальная строка стихотворения: детвора, завидев первый снег, “кричит по-английски: “Зима, зима!” На каком же языке ей кричать в США, как не по-английски? Последняя строка вызывает герметичность американского мира, вселяет подозрение, что здесь не обошлось без мистификаторской мимикрии, разрушенной напоследок намеренно и наверняка.
В декорациях американского неба вдруг возникает черная языковая дыра, не менее страшная, чем осенний крик птицы, чей образ, и без того нагруженный тяжестью разнородного смысла, в виду той дыры приобретает новое, четвертое измерение, куда и устремляется ястреб:
…Все выше. В ионосферу.
В астрономически объективный ад
Птиц, где отсутствует кислород,
Где вместо проса – крупа далеких
Звезд. Что для двуногих высь,
То для пернатых наоборот.
Не мозжечком, но в мешочках легких
Он догадывается: не спастись.
А вот стихотворение из книги Бродского “части речи” (1977). Оно написано в знакомой нам форме фрагмента, которая заставляет вспомнить, что он принадлежит к школе Ахматовой:
…и при слове “грядущее” из русского языка
Выбегают мыши и всей оравой
Отгрызают от лакомого куска
Памяти, что твой сыр дырявой.
После скольких зим уже безразлично, что
Или кто стоит в углу у окна за шторой,
И в мозгу раздается не неземное “до”,
Но ее шуршание. Жизнь, которой,
Как даренной вещи, не смотрят в пасть,
Обнажает зубы при каждой встрече.
От всего человека вам остается часть
Речи. Часть вообще. Часть речи.
Стихотворение так и начинается у Бродского со строчной буквы после отточия. При слове “грядущее” по прихоти ассоциаций из языка возникают другие слова с присущими им шлейфами настроений, эмоций, чувствований. Они, как мыши, вгрызаются в память, и тут выясняется, что память стала дырявой, что многое уже забылось. Слово влечет за собой другое слово не только по смыслу, многие ассоциации возникают по созвучию: грядуЩее – мыШи – Шторой – ШурШание. За этой звуковой темой следует другая: Жизнь – обнаЖает – в каЖдой. Далее развивается третья: встреЧе – Человека – Часть – реЧи – Часть – реЧи – Часть – реЧи. Это не просто инструментовка на три темы шипящих согласных звуков, это слова-мыши, которые выбегают и суетятся при одном только слове “грядущее”.
Творчество Бродского метафизично, это микрокосмос, где уживается Бог и черт, вера и атеизм, целомудрие и цинизм. Его поэзия чрезвычайно объемна и – одновременно – разнопланова. Не случайно один из его лучших сборников назван в честь музы астрономии – Урании. Обращаясь к Урании, Бродский пишет:
Днем и при свете слепых коптилок,
Видишь: она ничего не скрыла
И, глядя на глобус, глядишь в затылок.
Вон они, те леса, где полно черники,
Реки, где ловят рукой белугу,
Либо – город, в чьей телефонной книге
Ты уже не числишься. Дальше к югу,
То есть к юго-востоку, коричневеют горы,
Бродят в осоке лошади-пржевали;
Лица желтеют. А дальше – плывут линкоры,
И простор голубеет, как белье с кружевами.
“…зачастую, когда я сочиняю стихотворение и пытаюсь уловить рифму, вместо русской вылезает английская, но это издержки, которые у этого производства всегда велики. А какую рифму принимают эти издержки, уже безразлично” – так говорит Бродский о “технологии” своего творчества. “Больше всего меня занимает процесс, а не его последствия”. “…когда я пишу стихи по-английски, – это скорее игра, шахматы, если угодно, такое складывание кубиков. Хотя я часто ловлю себя на том, что процессы психологические, эмоционально-акустические идентичны”.
Ветренно. Сыро, темно. И ветренно.
Полночь швыряет листву и ветви на
Кровлю. Можно сказать уверенно:
Здесь и скончаю я дни, теряя
Волосы, зубы, глаголы, суффиксы,
Черпая кепкой, что шлемом суздальским,
Из океана волну, чтоб сузился,
Хрупая рыбу, пускай сырая.
Бродский, подобно Ахматовой и Мандельштаму, очень литературный поэт, у него много аллюзий на предшественников. В приведенном отрывке из стихотворения “1972” есть намек на “Слово о полку Игореве”, в конце перефразирован Гейне; другое стихотворение начинается: “Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря…” – это “Записки сумасшедшего” Гоголя. Неожиданно возникает Хлебников:
Классический балет! Искусство лучших дней!
Когда шипел ваш грог и целовали в обе,
И мчались лихачи, и пелось бобэоби,
И ежели был враг, то он был – маршал Ней.
Поэтический мир Бродского, по сути дела, оказывается квадратом, сторонами коего служат: отчаяние, любовь, здравый смысл и ирония.
Бродский был изначально умным поэтом, то есть поэтом, нашедшим удельный вес времени в поэтическом хозяйстве вечности. Оттого он быстро преодолел “детскую болезнь” определенной части современной ему московско-ленинградской поэзии, так называемое “шестидесятничество”, основной пафос которого определяется… впрочем, Бродский отдал этому пафосу мимолетную дань, хотя бы в ранних, весьма банальных стихах о памятнике:
Поставим памятник
В конце длинной городской улицы…
У подножья пьедестала – ручаюсь –
Каждое утро будут появляться
Цветы…
Подобные стихи о памятнике обеспечивали поэту репутацию смутьяна, и Бродский в конце 50-х годов явно ценил эту репутацию. Но куда сильнее и своевольнее прорывалась в поэзии юного Бродского тема экзистенциального отчаяния, захватывая попутно темы расставаний жанр, смешиваясь с темой абсурдности жизни и смотрящий из всех щелей смерти:
Смерть – это все машины,
Это тюрьма и сад.
Смерть – это все мужчины,
Галстуки их висят.
Смерть – это стекла в бане,
В церкви, в домах – подряд!
Смерть – это все, что с нами –
Ибо они – не узрят.
Такой бурный “пессимизм” в сочетании с “фрондой” был чреват общественным скандалом.
Любовь – мощный двигатель поэзии Бродского. Обычная любовь переплетается с отчаянием и тревогой. Любовная трагедия может обернуться и фарсом, изложенным бойким ямбом:
Петров женат был на ее сестре,
Но он любил свояченицу; в этом
Сознавшись ей, он позапрошлым летом,
Поехав в отпуск, утонул в Днестре.
(“Чаепитие”)
Фарс разлагает любовь – особенно тогда, когда она слаба, – на составные, чреватые натурализмом, элементы:
Сдав все свои экзамены, она
К себе в субботу пригласила друга;
Был вечер, и закупорена туго
Была бутылка красного вина.
(“Дебют”)
Ирония в поэзии Бродского непосредственным образом сопряжена со здравым смыслом. Бродский о главном не говорит прямо, а всегда уклончиво, обиняками. Заходит с одной и с другой стороны, ищет все новых возможностей пробиться к идее, к собеседнику.
Структура стихотворения Бродского в принципе открыта. Видна художественная целесообразность каждого эпизода, а композиция часто основана на симметрии, так что массы стихов относительно легко обозримы. Можно даже выявить такую закономерность: в коротких стихотворениях формальные ограничения нередко ослабляются, а в длинных нарастают. В коротких текстах Бродский иногда доходит до полного разрушения формы. Так в стихотворении “Сонет” (1962), где не соблюдено ни единое правило построения этой твердой строфической формы, за исключением одного: в нем 14 стихов:
Мы снова проживаем у залива,
И проплывают облака над нами,
И современный тарахтит Везувий,
И оседает пыль по переулкам,
И стекла переулков дребезжат.
Когда-нибудь и нас засыпет пепел.
Так я хотел бы в этот бедный час
Приехать на окраину в трамвае,
Войти в твой дом,
И если через сотни лет
Придет отряд раскапывать наш город,
То я хотел бы, чтоб меня нашли
Оставшимся навек в твоих объятьях,
Засыпанного новою золой.
В 1965 год Бродский формулирует свое кредо, оставшееся в силе до конца его жизни. В стихотворении “Одной поэтессе” он писал:
Я заражен нормальным классицизмом.
А вы, мой друг, заражены сарказмом…
Бродский обнаруживает три вида поэзии:
Один певец подготавливает рапорт.
Другой рождает приглушенный ропот.
А третий знает, что он сам лишь рупор.
И он срывает все цветы родства.
Поэтика Бродского служит стремлению преодолеть страх смерти и страх жизни.
Бродский дошел до предела в сплавлении всех стилистических пластов языка. Он соединяет самое высокое с самым низким. Начало стихотворения “Бюст Тиберия”:
Приветствую тебя две тыщи лет
Спустя. Ты тоже был женат на бляди.
Одна из характернейших примет стихотворной речи Бродского – длинные сложные синтаксические конструкции, переливающиеся через границы строк и строф, иногда действительно вызывающие ассоциации со стальными гусеницами танка, неудержимо накатывающего на читателя. В “Стихах о зимней компании 1980-го года” танк появляется и буквально – закованный в броню тропов, бесконечными синтаксическими переносами выплывает из-за горизонта строфы и обрушивается на читателя:
Механический слон, задирая хобот
В ужасе перед черной мышью
Мины в снегу, изрыгает к горлу
Подступивший комок, одержимый мыслью,
Как Магомет, сдвинуть с места гору.
Танк – слон, пушка – хобот, мина – мышь. Из этих двух рядов тем вырастает образ. У Бродского нередко образы возникают на пересечении совершенно неожиданно сопоставленных тем.
Стихи Бродского, в своей совокупности, представляют собой гимн бесконечным возможностям русского языка, все пишется во славу ему:
Слушай, дружина, враги и братие!
Все, что творил я, творил не ради я
Славы в эпоху кино и радио,
Но ради речи родной, словесности.
За каковое раденье-жречество
(сказано ж доктору: сам пусть лечится),
Чаши лишившись в пиру Отечества,
Ныне стою в незнакомой местности.
Именно вера в язык вводит Бродского в классическую эстетику, сохраняет его экзистенциальное право быть поэтом, не чувствующим абсурдности своего положения, подозревать за культурой серьезный и неразгаданный смысл и, что тоже важно, сдерживать капризы своенравного лирического “я”, иначе его – в рамках эмоционального квадрата – швыряет во все стороны: от любовного безумства к ироническому признанию, от утверждения своей гениальности к утверждению собственного ничтожества.
Как истинный творец, он сам подвел итог своему творчеству. Вообще говоря, Бродский – не просто поэт. На мой взгляд, русской поэзии не хватало философа, чтобы он окинул взглядом всю картину целиком и в то же время мог бы рассказать о том, что увидел. Бродский рассказал. Не знаю, хорошо это или плохо, но он сумел передать всю боль нашего времени, страх перед Ничем, спрятанный в обыденность, метафизическую тоску “и проч.” И только от нас зависит, сможет ли его слово пробиться к нам в наши микровселенные, чтобы принести туда свет откровения.
(Пока оценок нет)
Нобелевский лауреат Иосиф Бродский принадлежит миру и вместе с тем русской культуре, ведь его поэзия написана человеком определенной ментальности, воспитанной именно русской культурой. Вместе с тем его творчество отражает определенную эпоху, она универсальная в том смысле, что многие могли бы Read More ......
«Мы были ненасытными читателями и впадали в зависимость от прочитанных книг. Книги, может быть, благодаря их чисто формальной законченности обладали абсолютной властью над нами. Диккенс был реальнее Сталина и Берии», - писал Иосиф Бродский в эссе «Меньше единицы». Удивительно это «мы» для «человека частного и частность эту всю свою жизнь какой-либо общественной роли предпочитавшего».
75-летие поэта вдруг разнеслось по всем официальным каналам так, что «частный человек» стал всенародным Поэтом, который у нас больше, чем наше все. Можно было увидеть в этих фанфарах по случаю юбилея, до которого Бродский не дожил, тавтологию, которую он так ненавидел. Но у народного поэта отношения частного и «мы» всегда сложное. Бродский не только в книгах и душе, но и в исторической драме сероватой и диковатой, но все-таки нашей империи.
Школьником я жил в глухой провинции, в городе Донецке, самиздата почти не видел в глаза, увлекался скорее химией, чем магией, скорее футболом, чем Вергилием. Но среди бела дня в конце 80-х в «Литературной газете» вдруг появилось несколько стихов Бродского, после которых я вдруг понял, что ничего не понимал. В частности, мистики родного языка. Как говорить и думать - тоже. И до сих пор хватает понимания, что не понимаю.
В газете было буквально два-три стихотворения. «В этой маленькой комнате все по-старому: аквариум с рыбкою - все убранство. И рыбка плавает, глядя в сторону, чтоб увеличить себе пространство. С тех пор, как ты навсегда уехала, прохладно, и чай не сладок». Я не знаю, что меня так заворожило, как не может знать своего безумия влюбленный подросток. Наверное, я стал той самой аквариумной рыбкой, которая глядит за пределы стекла, чтобы вырваться за эти пределы. Может быть, это тихое «навсегда» размером с большой взрыв. Но скорее всего я впервые резко увидел, что язык - это не только про слова, смысл и красивости, а и про действие.
Стих может быть поступком, прорывом, действием. Например, признанием того, что «частный человек» всего лишь часть чего-то большего - языка, Бога или их вместе. В стихотворении «Памяти Анны Ахматовой», собственно, эта мистика ясно и описана: «Бог сохраняет все; особенно - слова прощенья и любви, как собственный свой голос».
Иосиф Бродский настолько изменил наш язык, вернее, русский язык, столько сделал через него, что мы впали от него в зависимость, попали под его абсолютную власть. Подражаний и графоманий «под Бродского» было не счесть. Он разошелся на поговорки и газетные заго-ловки. В интеллектуальной среде в девяностые стало даже модно бравировать «спокойным отношением» к Бродскому, знанием других поэтов эпохи.
Сам Бродский тоже сопротивлялся имперскому отношению к культуре. Лучшим русским стихотворением он считал «Запустение» Баратынского, а не что-то из всеобщего нашего Пушкина. Но его поэзия скорее сродни пушкинской по тотальности, в ней есть все - и народное, и забубенное, и всемирная отзывчивость, и захолустье.
Бродский, вероятно, не был бы рад, что его строчки можно встретить в метро. Примерно там, где после закрытия он, громко позвав милиционера, сказал: «Дивная картина, впервые наблюдаю мента за решеткой…» Он любил империю культуры, но не государство. Но как это делить - поэта от века не оторвать. Теперь при любой власти он будет в учебниках, в метро и на стенах.
Стремясь быть частным, Бродский стал «нашим», всеобщим, тотальным. Тотальнее Путина. В нашей империи он теперь тоже отвечает за все, как Пушкин. «Освободиться» от него, писать, говорить, думать, как будто его не было, не получится. Покуда жив русский язык.
БРОДСКИЙ ИЛИ БРЕДСКИЙ?
Мне нечего сказать ни греку, ни варягу,
Скрипи, скрипи, перо, переводи бумагу
Иосиф Бродский
Если одним абзацем. Его предала любимая женщина, его, еврея с русской душой, выгнали власти СССР из страны, любимого Ленинграда "за тунеядство". Пасынок одной державы и приёмыш другой, он практически всю жизнь оставался одиноким чудиком. Преподавал русскую словесность американцам, а ночами скрипел авторучкой. Теперь над его тенью всё ещё ломаются копья...
О практике нобелевского комитета для Интернета мною написана особая статья. Ныне в дату 70-летия Иосифа Бродского, ушедшего в 56 лет своих от инфаркта, читателю интереснее мнение о его творчестве. Нобелевский лауреат - Иосиф Бродский прожил большую часть жизни в США. Узнал я о Бродском в годы горбачёвской перестройки. Прочтя лучшее на тот момент, я понял: у Бродского есть запоминающееся лицо, но в целом он не затронул меня. Толстой не любил Шекспира. Почему же мне должен нравиться сам Толстой? Друзья изругали меня, что я не обожаю Бродского, как они. Пришлось взять книгу "Перемена империи" (Москва, "Независимая газета", 2001) и три вечера кряду читать.
В итоге моё мнение о Бродском устоялось. В эмоциональном плане он стал мне близок: родство холостяцкого образа жизни, борьбы с одиночеством, и неодолимость тяги к писанине, именуемая графоманией. Вспомнил я и сказку Андерсена «Новый наряд короля». Нет, Бродский - не голый король литературы: он автор с самобытным, запоминающимся лицом, но что он был коронован как король русской поэзии, это выбор группы людей, назвавших себя нобелевским комитетом.
Феномен «голого короля» это феномен не короля, а свиты. Это феномен толпы, пусть даже из аристократов в третьем поколении. В толпе стыдно и не безопасно выделяться: могут затоптать. Только прямодушный, наивный мальчик не побоится заявить: а король-то голый! И тогда народ решится произнести вслух то, что не отваживался сказать сразу, опасаясь королевских сатрапов. Свита же будет играть роль до конца, гордо неся шлейф нудиста.
ИОСИФ БРОДСКИЙ - ПОЭТ ИЛИ ПРОЗАИК?
Ритмичность суть самый главный признак поэзии, отличающий её от прозы. Ритмичность речи не сильное место Бродского. Речь его не напевна. Его ритмы - ритмы фразовика, вдохновенное бормотание шамана, завораживающее взбудораженное сознание, но оставляющее равнодушным воспитанников кристально чистой Пушкинской традиции, акцентного стиха, вколоченного в русскую словесность Владимиром Маяковским. Что же нового открыл Бродский в поэзии, не один "штабель слов" "пером кириллицы наколов"? Затрудняюсь с ответом. Рифмованные фразовики новость только для членов нобелевского комитета, хуже понимающих Тургенева и Бунина, чем Синявского и Даниэля.
Поэтическая речь не проза. Поэту не совсем уместно "вылизывание чахоткиных плевков шершавым языком плаката". Предназначение поэзии в возвышении предметов. Это правило, есть и художественно оправданные исключения. Не пристало избегать тем, "трудноватых для пера" художнику - гражданину. И тогда лишь мастерство и чувство меры помогут пробудить у читателя благородные, а не низменные чувства.
Часто проза по отношению к поэтической речи выступает в качестве своеобразного подстрочника. Поэзия более энергоёмка и для написания и для прочтения. Читая Бродского, приходишь к выводу, что ему, по собственному выражению, "кириллицею не побрезгав", иногда лучше было бы писать прозой. К его творчеству более всего подходит определение "стихи потока сознания", по форме - "стихотворения в прозе". Описательность - ключевое слово творчества Бродского. Он напоминает акына, поющего обо всём, что видит, по ходу делая лирические отступления и философские обобщения.
Нередко философские выводы Бродского плоски, как "затылок валуна" на побережье Балтийского моря, в окрестностях которого он родился и вырос. Его произведения зачастую напоминают переводную поэзию, сырьё, подстрочник. Переводчику не хватило времени, для кристаллизации смысла, он пускает в жизнь подстрочник.
Бродский предпочитал рифмовку типа "ааbb" или "ааbссb", а то и монорим. Его рифмовка, как он сам выразился, зачастую напоминает волны, "всегда набегающие по две" на берег залива, где прошло его детство. Характерны обрывы рифмы на середине слов, разрывы мысли на концах строк. Почти всегда это пахнет нарочитостью, снобистской вычурностью. Он и не претендовал на глубину отражения действительности, лишь честно отразил личную драму "пасынка" одной империи и "гордого приёмыша" другой. Большего из своей скорлупки он не увидел и не отразил.
Казах Джамбул пел о великом строительстве за похлёбку советской власти. Не будем обвинять Бродского за то, что он не воспевал великих свершений, а писал только о том, что видел из окна гостиницы. Бродский явил миру парадокс антипоэта: он всю жизнь боролся с патетикой - стержнем поэзии. Ясно, что напрасно, но он был так устроен, в чём сам признавался. Доверительная откровенность Бродского заставила меня смириться со всеми его недостатками…
ПОЭЗИЯ ПОТОКА СОЗНАНИЯ...
Нередко философствования Бродского принимают форму афоризма а ля Козьма Прутков. Пространное резонёрство: "Помни: любое движенье, по сути, есть перенесение тяжести тела в другое место!" То тут, то там видны попытки глубокого философствования на мелком месте: "Сколько льда нужно бросить в стакан, чтоб остановить Титаник мысли?" То автор посвящает воистину бессмертную в своей трогательности поэму осенней мухе, то чуть ли не оду выдаёт стакану обыкновенной водопроводной воды. И тогда утомительные длинноты, непросеянность потока сознания решетом художественной меры и целесообразности обесценивают творчество Бродского.
Он незаурядный графоман, непрерывно генерирующий образы, превращающийся "в шорох пера по бумаге, в кольца, петли, клинышки букв и, потому что скользко, в запятые и точки". Честно признаётся, что пишет ради самого процесса письма, слова его, по его выражению, подобны "волнам, катящимся вдаль без адреса". Растекаясь мыслями по древу, утопая в натурализме подробностей, в них растворяя суть, он, не шутя, полагает, "истина в том, что истины нет", а "чернила честнее крови"!
Стихи Бродского живописны, точнее - кинематографичны, как, пожалуй, ни у кого другого до него в истории русскоязычного стихосложения. Но это кинематографичность мельтешащих клипов. Лично меня она раздражает и утомляет. «Цыганская» пестрота образов часто не фокусируется в целое. Стихи Мастера стихосложения всегда подобны ожерелью: чётки образов нанизаны на нить единого смысла.
Пример? Стихи Вознесенского «Не возвращайтесь к былым возлюбленным». Говоря о признаваемой самим Бродским графомании, я не утверждаю заурядность плодов этой графомании. Бродский графоман, как все профессионалы пера (литераторы, журналисты), но он не примитив, подобно графоманам, несущим крест вырождающейся наследственности. Бродский - оригинальный автор со своим стилем. Когда он описывает нечто значимое для него лично, он пишет уже не чернилами, но кровью сердца. Рождается подлинная поэзия.
Но не дай Всевышний Бродскому начать умствовать. Его мысль превращается в ребус шизофреника, типа: "Разрастаясь как мысль облаков о себе в синеве, время жизни, стремясь отделиться от времени смерти, обращается к звуку, к его серебру в соловье, центробежной иглой разгоняя масштаб круговерти". Невнятица Бредского... Куда понятней народное: «с колокольни дрыном машем, разгоняя облака!»
При всём многообразии сюжетов «кюи» Бродского однообразны. Он многоречив и пишет "кириллициным отголоском" от скуки: "Скрипи, перо. Черней, бумага. Лети, минута". Краткость сестра таланта. К Бродскому это не применимо. В его традиции развивать замысел на протяжении многих частей. У него почти нет миниатюр. Он почти не шутит. И потому приятно радуют перлы: "с точки зренья комара, человек не умира..."...
Такие, не характерные в целом для творчества Бродского, моменты запоминаются и определяют обаяние его образа. Лучше сказать его же собственными словами: "Как хорошо, что некого винить, как хорошо, что ты никем не связан, как хорошо, что до смерти любить тебя никто на свете не обязан". Сказано в классической пронзительной ясности, афористичности. Если и Бродский декларирует порой свою направленность на классицизм, на античную ясность форм, он модернист в русле литературы потока сознания. В этом суть.
ПРАВО БЫТЬ САМИМ СОБОЙ...
В каждом частном человеческом предпочтении непременно есть общечеловеческое содержание и любой вкус имеет право на существование. При всей противоречивости отношения, Бродский искренно мною любим. Любовь иррациональна. Я не обязан оправдываться, объяснять как она сочетается с критикой. Я пишу пародии только на любимых мною поэтов. Даже на Маяковского я не могу написать пародию, ибо давно нет мальчика, на школьном вечере с пафосом читавшего «Стихи о советском паспорте». А, может, мальчика-то и не было? Вот любимейшая мной самим моя пародия «Вечерний променад» - на стихи Бродского. Она НАРОЧНО свёрстана прозой...
«Жухлых листьев не видно давно, серый сумрак завесил окно. На столе расстелилось сукно зелёное, по краям в двух местах прожжённое. Моя муза - легка, нага - пляшет, делая мне рога с хилым фавном, в простор маня... Я хотел бы за нею, но… опасаюсь ступить. Нога в но... в новый век не спешит нога-то: с моим центнером трудновато за вакханкой поспеть, друзья. Я колол слов штабеля - мне вручили медаль Нобеля, я ж писал, не стараясь, между строк простираясь нервами, как алкаш, упиваясь перлами. Жил со скукой в борьбе, строя кукиш судьбе, и т.д., и т.п. В одиночестве скоморошьим райком полоскал в горле ком и выплёвывал в мир пророчества. Все мы станем ничем. Монах призван славить меня в веках, как Сиону угодно, но ни греку и ни варягу не варил я патетики брагу, и не делал бред шизика модным: жив свободным, я умер свободным».
На этой уважительной ноте стоит закончить.
Мгновенно ставший самой обсуждаемой отечественной записью года. Перед петербургским концертом 20-летней певицы, который из-за ажиотажа пройдет в два этапа 7 и 8 июня, м ы попросили филологов, создателей образовательного паблика «Глазарий языка» проанализировать тексты ее песен и объяснить, действительно ли это новое слово в отечественной поэзии.
После выхода альбома Монеточки «Раскраски для взрослых» отечественные медиа дружно рассыпались в комплиментах. Например, критик «Медузы» назвал его «манифестом поколения» и добавил, чтобы показать, что не шутит: «на самом деле да». Позволим себе немного процитировать: «с точки зрения технических навыков Монеточка умеет укладывать слова в строчки и изобретать рифмы не хуже многих… Одна из главных функций нынешнего русского рэпа - говоря о себе, говорить о времени; у Монеточки это тоже получается здорово. Конечно, было бы преувеличением сказать, что общественная проблематика - главное на "Раскрасках". Баланс тем тут нормальный для любого 19-летнего человека: любовь, секс, деньги (и их отсутствие), отношения со своим и чужим городом».
Мы, в отличие от восторженного рецензента, не беремся судить, насколько обозначенный круг тем нормален для любого 19-летнего человека и является ли в самом деле жалоба на отсутствие денег манифестом поколения (видимо, в современной России на самом деле да), а вот «умение укладывать слова в строчки» нас интересует, хотя мы бы, пожалуй, не стали называть поэтическое творчество именно так.
Итак, первое впечатление от знакомства с «Раскрасками для взрослых» - густоты, плотности текстов. В них, во-первых, просто много слов (для сравнения: в два раза больше, чем в альбоме «Всякое» Сергея Шнурова, о котором мы ), а во-вторых, эти слова объединены в громоздкие синтаксические конструкции (средний объем предложения в полтора раза больше, чем в том же «Всяком»).
Любопытно, с этой точки зрения, сравнить пропорции трех основных типов словосочетаний в альбоме Монеточки и поэзии во многом противоположных друг другу, в том числе в плане конструкции стиха, А. С. Пушкина и И. А. Бродского. Хорошо видно, что Монеточка находится на полюсе Бродского: доля атрибутивных связей (прилагательное + существительное) резко сокращается, а доля объектных (глагол + существительное) - вырастает, почти уравниваясь с первыми.
Эта боязнь поэтических прилагательных спровоцирована - в исторической перспективе - многими факторами, главный из которых - исчерпание их фонда и сопутствующее ему обесценивание эпитета. Дело в том, что атрибутивные словосочетания шаблонизируются быстрее глагольных - и потому отвергаются поэзией, которая претендует на оригинальность высказывания. Говоря по-простому, лучше редко, но метко.
Мы решили проверить, что же представляют собой словосочетания вида «прилагательное + существительное» в «Раскрасках для взрослых». Для этих целей мы, воспользовавшись алгоритмом Sketch Engine, выделили в текстах альбома 15 ключевых атрибутивных пар: «маленькая душа», «лучшая девушка», «седой февраль», «грустная скрипка», «безликая грязь», «старая конфорка», «ночной ларек», «серая мышца», «конченый город», «мамины духи», «тупиковая веточка», «бесполезное звено», «тесная гримерка», «пошлая книжка», «шустрая вилка», - и попробовали найти их в поэтическом подкорпусе Национального корпуса русского языка.
Вы не поверите: ни одно из словосочетаний не встретилось нам - за всю историю русской поэзии - ни разу! Что это - признак гениальности молодой авторки? Доказательство ее невероятного чутья к слову? Недохвалил, получается, Монеточку рецензент «Медузы» со всеми своими восторгами - не «не хуже» она многих, а лучше всех!
Увы, это - глум. То есть в поэтическом подкорпусе НКРЯ таких комбинаций мы в самом деле не нашли. Но не потому, что это какие-то выдающиеся соединения слов, до которых никто раньше не додумался. Причина прямо противоположная: их избегали.
После безрезультатных поисков по НКРЯ мы обратились с теми же запросами на сайт «Стихи.ру» - эту Вальхаллу русских народных поэтов. И вот там-то нас ждал успех: «маленькая душа» - более 94 000 совпадений; «лучшая девушка» - более 74 000 совпадений; «седой февраль» - 73 000; «грустная скрипка» - 72 000; «безликая грязь» - 52 000; «старая конфорка» - 52 000; «ночной ларек» - 42 000; «серая мышца» - 24 000; «конченый город» - 24 000; «мамины духи» - 21 000; «тупиковая веточка» - 20 000; «бесполезное звено» - 13 000; «тесная гримерка» - 12 000; «пошлая книжка» - 8 000; «шустрая вилка» - более 7 500 совпадений.
Вы думаете, эти стихи взяты из нашего «манифеста поколения»: «Маленькая душа в свете больших огней / Движется не спеша в этом потоке дней, / Мимо широких дорог, мимо людей больших, / Им не понять тревог маленькой этой души…»? О нет, это произведение Саши Светловой1 с сайта «Стихи.ру».
Вам кажется, что такие «удивительные, до слез нежные» строки могла написать только Монеточка: «Седой февраль опять разводит слякоть, / Ему ведь тоже дней прошедших жаль. / Мне не к лицу писать стихи и плакать, / А я пишу и плачу, как февраль»? Да бог с вами, как же вы не узнали Эдуарда Скороходова с того же ресурса.
Вы убеждены, что сейчас-то точно не ошибетесь: «мультиоконная / симфония… / оптоволоконная / дисгармония… // тупиковая ветвь / это, / знаю… / ни границ впереди, / ни света… / пропадаю…»? И снова вынуждены вас разочаровать; познакомьтесь с Леди Хелен, они все зависают вместе.
Подведем неутешительные итоги: альбом «Раскраски для взрослых» - это чистая, беспримесная графомания.
| Статьи по теме: | |
|
Успение праведной анны, матери пресвятой богородицы
Очень часто, обращаясь к иконам святой Анны или же с молитвой о помощи и... Человек умер. Что делать? Важнейшие православные традиции и обряды, связанные с похоронами. Православное учение о жизни после смерти Что такое смерть с точки зрения православия
Что такое смерть? «Верь, человек, тебя ожидает вечная смерть», - главный... Английский алфавит – задания и упражнения для детей
Конечно, теория это очень важно, но еще важнее уметь применять... | |
