Знаменитый журналист 19 века Алексей Сергеевич Суворин за свою жизнь успел сменить множество профессий: он был успешным издателем, драматургом, публицистом, театралом. При жизни отношение к его деятельности было крайне противоречивым. Антон Чехов считал его своим наставником, а другой, не менее известный писатель, Салтыков-Щедрин называл его «конформистом и приспособленцем». Мнения были зачастую полярными, но деятельность Суворина практически никого не оставляла равнодушным.

Наша современница — Евгения Суворина , как и ее знаменитый предок, совмещает несовместимое. Профессионально она занимается графическим дизайном, музыкой, играет в рок-группе, организует различные мероприятия, увлекается фотографией и японской культурой. А параллельно Евгения строит свое родовое дерево и работает главным дизайнером проекта с одноименным названием...

— Евгения, ваш родственник — Алексей Сергеевич Суворин. Расскажите, кем вы ему приходитесь?

— Он очень дальний родственник. Я ему прихожусь внучатой прапра...племянницей. Вот сейчас мы как раз выстраиваем родовое дерево. Получается, что я его родственница — либо по его родному брату, либо по двоюродному... Дерево Сувориных очень большое, но сейчас с точностью его воспроизвести очень сложно. Какие-то документы мы пытались найти, но в основном безуспешно. Все 5 семей Сувориных жили в Коршево (Бобровский район, Воронежская губерния). Сам Алексей Сергеевич тоже родился там. Мой дедушка там родился и долгое время жил, его родственники тоже оттуда. Раньше все документы были в церквях, а церкви в Боброве с советских времен все полуразрушенные, куда делись архивные записи — непонятно. Тем более, после того, как Алексей Сергеевич умер, нашлось много недовольных его деятельностью, могли что-то просто уничтожить... В Коршево есть дом Сувориных, я туда ездила, сейчас там открыт мини-музей.

Цыгане, водка и русские обычаи

— Вы общались с прямыми потомками?

— Да, мы с ними связались. После революции, когда начались репрессии, дочь Алексея Сергеевича Суворина поменяла фамилию и уехала со своим сыном через Японию в Америку. Сейчас род Сувориных продолжается и там, по-русски они уже не говорят. Но уже ее внук Роберт Суворин — восстановил фамилию своего рода. Он живет в Атланте, у него 4 взрослых сына, он всех назвал русскими именами. У них уже появляются свои дети, и они их тоже называют русскими именами. Роберт нашел нас сам, нашел, как с нами связаться, написал мне по электронной почте. Потом он приехал в Россию, путешествовал по Питеру и Москве. Мы встретили его и его сыновей в Москве, познакомились и рассказали о России. Они проехали по памятным местам Москвы и Санкт-Петербурга, где жил, работал, писал, издавал газету Алексей Сергеевич Суворин.

— А у него нет желания переехать в Россию?

— Нет, такого желания нет, все-таки Америка — это его Родина. Но есть желание узнать Россию. Он приезжал сюда на месяц, изучал исторические места, поездил по Золотому кольцу. Вообще он очень любит путешествовать. По всему миру.

— Как он воспринял Россию? Не испугался наших нравов, обычаев?

— Нет, он довольно хорошо знает русские обычаи. Самое смешное, что первый раз мне довелось выпить водку в чистом виде именно с ним. Когда мы зашли на теплоход на Москве-реке, он заказал в кафе водку и сказал нам: «Ну вы же русские, давайте выпьем!» Мы: «Нет-нет, мы вообще водку не пьем!». Он: «Ну как так? За мой приезд!» Пришлось выпить. С большим трудом, но получилось.

Вся семья Роберта — очень открытые, позитивные люди. Знают много о российских традициях, причем не на примитивном уровне, а довольно глубоко. Я их сводила в русский ресторан в Москве, цыган каких-то нашла для колорита... Их это не удивило, сказали: «У нас тоже цыгане есть, но немного другие...» Вообще они очень самостоятельные, никаких экскурсий в Москве не заказывали, предпочитают все узнавать сами. У них всегда с собой карты, книги, с ними и путешествуют. Я у них в этом плане многому научилась. Теперь, когда в другие страны езжу — всегда своим ходом. Так больше свободы. Если знаешь английский — кого-нибудь, да найдешь, кто-нибудь знает дорогу, может что-то подсказать.

Начать с нуля

— Отец А.С. Суворина происходил из крестьян, но дослужился до офицерских чинов и в итоге получил дворянский титул, что в то время было практически невозможно. А есть у Вас такая родовая черта — начать что-то с нуля и пройти через тернии к звездам?

— Я думаю, что есть. Мы не так давно открывали свое издательство, практически на одном энтузиазме — не было ни денег и мало опыта. Но было ощущение, что надо двигаться в этом направлении, как будто кто-то вел.

Оно просуществовало два с половиной года, это было как раз перед кризисом. Не успели встать на ноги. Оно только начало развиваться, и кризис нас подкосил. К тому же, был ненадежный партнер. Пришлось закрыть бизнес и работать в режиме фриланса, помогая друг другу в семье. Мы выпускали книги памяти, сборники к 9 мая и другие крупные издания.

Сейчас, когда появился опыт, когда за плечами есть все — и риск и разочарования, — уже не страшно начинать что-то новое. Я думаю, все еще впереди...

— Скажите, это решение открыть свое издательство было спонтанным или вы осознанно решили продолжить традиции, заложенные вашим знаменитым предком?

— Скорее, спонтанно. Как-то это дано было что ли... У меня родители учились на архитектурном, я изучала издательскую деятельность, просто потому, что мне это близко. И, вместе с тем, так получается, что это и продолжение традиций. Но я не могу сказать, что продолжение традиций — это цель. Все-таки я считаю, что профессию и род занятий надо выбирать по способностям, а не по родовой традиции.

Весь наш род, несмотря на то, что нас раскидало (кто-то в Америке, кто-то на Урале, кто-то на Севере, кто-то остался в Воронежской области, кто-то в Москве), «гнет творческую линию». Роберт Суворин — театрал, занимается постановками (также, как и Алексей Сергеевич Суворин), один из его сыновей преподает в школе искусств, другой — открывал свой клуб, третий играл в панк-рок группе. В моей семье — папа пишет юмористические рассказы, дедушка написал книгу мемуаров, тетя — поэтесса...

— А вы сами в себе какие-то литературные способности открыли?

— Скорее — тоже издательские... Я работала арт-директором в издательстве, неплохо получалось. Думаю, что я могла бы издавать какую-то газету. В принципе я сейчас этим и занимаюсь — создаю интернет-проект.

— Это уже взрослые интересы сформировались, а в детстве тяга к творчеству у вас как проявлялась? Стихи писали?

— Писала... Рисовала много, ставила сценки в школе, вообще была очень активным ребенком, организовывала одноклассников. Брала какую-нибудь поэму, переделывала на современный лад и ставила на сцене... Сейчас только понимаю, откуда у меня это было... Мы играли, занимали первые места, интересное было детство. А сейчас — да, интересы взрослые, «ушла в дизайн».

«Дал глоток свежего воздуха»

— Евгения, неоднозначное отношение к роли вашего знаменитого предка в истории. Одни говорят, что он променял передовые взгляды на расположение властей. Другие считают, что он направил развитие России. Вы сами как считаете, что он дал нашей стране?

— Он ее встряхнул, дал глоток свежего воздуха, как раз то тогда, когда это было нужнее всего. Не важно, каким способом он это сделал, не важно, понравилось это кому-то или нет... В то время, когда люди были в растерянности, не знали куда двигаться, он оживил атмосферу, он давал поводы для споров и обсуждений, а это и было стимулом к движению вперед, к прогрессу. Когда страна стояла на месте, он заставил ее сделать шаг. Осуждать это очень просто, повторить в то время почему-то никто не смог.

Я считаю, что его труды даром не пропали. Он направил многих поэтов, заставил их верить в себя... Мне собрание его дневников, книгу о нем, прислали из Лондона. Он действительно вошел в историю, не только России, но и мировую. Книга была издана на двух языках. Я получила экземпляр на русском.

— А как так получилось, что вы работаете на генеалогическом ресурсе? И что вам дает эта работа? Вы же, наверно, знали историю своего рода и без сайта?..

— Очень вкратце... Очень сложно было собрать всю информацию от дедушек-бабушек. Когда я пришла на собеседование, я еще не знала, что это будет за проект. Но как только вышла за дверь, я поняла, что буду здесь работать. Было предчувствие — еще до получения окончательного «да» от руководства. Хотя изначально было больше «против», чем «за»: у меня было мало времени, я думала, что не стану выполнять тестовое задание. Но потом и время нашлось, и тестовое задание я легко выполнила.
Причем так получилось, что как раз в это время мой дедушка писал мемуары. И мой папа беспокоился: как же структурировать все эти записи, материалы? Мы даже хотели создать свой сайт. Но на это, опять же, нужно время.

Родители, когда узнали, что я буду работать здесь, сказали, что это судьба. Благодаря этому мы собрали все наши материалы, дедушкины архивы, тетины стихи, воспоминания, фотографии. Теперь мы все выкладываем на свою страницу на сайте «Родовое дерево». И теперь я, наконец, увидела, какое у меня дерево. В представлении это одно, а в графике — совсем другое. Когда строишь дерево вместе со своими родными, и каждый вспоминает родственников и говорит — добавь сюда того или того... мы узнаем, что у нас такое количество корней, о котором мы даже не догадывались. В итоге так получилось, что у меня после запуска ресурса было одно из самых больших деревьев на сайте. Заходишь в поиск, оно на первых позициях.

— Банальный вопрос: о чем мечтаете?

— Хочу найти свой стиль — в работе, в своих разнообразных увлечениях и в жизни... Организовать свое любимое дело, свой проект, который буду растить, как детище, как мы сейчас — сайт «Родовое Дерево». Еще хочу реализоваться как женщина...

— Сколько детей планируете?

Очень резкая статья Дональда Рейфилда о жизни издателя Алексея Суворина, напечатанная в журнале "Персона" в 1999 г.

Король Лир из Санкт-Петербурга

Когда Мефистофеля спрашивает Фауст (в пьесе Кристофера Марлоу): «Какова жизнь в аду?», Сатана отвечает: «А ты думаешь, что я оттуда когда-нибудь выхожу?»
Точно так же Алексей Сергеевич Суворин, ловец человеческих душ, проникновенный и обвораживающий ценитель добра и зла в человеке, провел большую часть своей жизни в том аду, который он сам создал в Эртелевом переулке и из которого он не выходил даже во время своих странствий по Европе или прогулок с друзьями или подругами.
Почему этот Люцифер русской печати бросился с неба в ад? Почему, как Король Лир, обездолил и обрек себя?

Ключом к пониманию Суворина является страшное событие ночью 19 сентября 1873 года, когда его жизнь непоправимо распалась на две части.
На первые четыре десятилетия своей жизни Алексей Сергеевич смотрел, как на заслуженную идиллию. Правда, суровый отец (герой Бородина, выслужившийся до дворянства) его избивал до родимчиков. Однако из Воронежского пажеского корпуса молодой Суворин пробил себе дорогу сначала в учителя, а затем в журналистику.

Старшее поколение и сверстники поддавались на его обаяние. Он женился на Анне Ивановне Барановой, которую полюбил еще в детстве. Она родила ему пятерых детей и в то же время сама успела стать автором довольно приличных работ для молодежи. Молодую чету принимали и поощряли де Салиас, Салтыковы. Суворин бывал у Некрасова, Достоевского, Лескова, очаровывал их. Хотя у всех - и особенно у мнительного Салтыкова-Щедрина - иногда возникали подозрения, что Суворин следует своим собственным, им неведомым и невыгодным целям. Когда уже в 1862 году у Суворина завязалась тесная и пожизненная дружба с едким и сатанинским циником Виктором Бурениным, тогда у будущих жертв этих сатирических демонов (их называли Бу и Су, по-французски «Грязь и Грош») появился неподдельный страх.

Как творческий человек, Суворин казался безвредным, даже благородным талантом. Его рассказы защищали угнетенных крестьян, книгу его «Очерков» уничтожили, а автора посадили. Только сатирический роман «Всякие» насторожил современников: как и «Некуда» Лескова, роман Суворина восприняли как коварное предательство демократических взглядов.

19 сентября 1873 года, поздно ночью, Суворина, оставшегося одного с детьми, вызвал лакей-татарин из гостиницы «Бельвю». В гостиничном номере Суворин увидел на полу Анну Ивановну. Она умирала. Ей в лицо выстрелил ее любовник, офицер Тимофей Комаров, после чего застрелился сам. К моменту приезда ничего доселе не подозревающего мужа труп Комарова уже вынесли. Расследованием и попыткой приглушить скандал, связанный с этим громким убийством, занялся молодой следователь А.Ф.Кони, впоследствии знаменитый юрист.

В своих письмах к Суворину Кони делал все, чтобы утешить, смягчить чувство вины. Пытался удержать от полного разочарования Суворина в своем собственном счастье, в возможности счастья вообще. Но тщетно. Хотя Суворин и был патологически неверным мужем (и до, и после гибели первой жены) - так, у него были целые серии романов с женами сотрудников, а затем с актрисами своего театра, - он после этой смерти настоящей любви к женщине уже не испытал. Кстати, после трагедии Суворин уничтожил все портреты первой жены.

Петербургская пресса пощадила Суворина. Анну Ивановну представили как невинную жертву взбесившегося друга семьи. Комарова осудил Достоевский. Суворину сочувствовали Лев Толстой, Тургенев, Салтыков-Щедрин - последний даже предоставил вдовцу и сиротам свою подмосковную усадьбу Витенево на лето. Однако многим было известно то, что случилось на самом деле, ибо Кони был заядлым сплетником. Как это ни цинично звучит, но Суворину повезло: общая волна сострадания подняла Суворина очень высоко в общественном мнении. Через три года ему помогли взять крупный кредит, чтобы купить вместе с В. Лихачевым газету «Новое время». Вытеснив Лихачева (чему способствовал тот факт, что Суворин затеял роман с его женой), Суворин сделал из «Нового времени» самую влиятельную и самую европейскую (в смысле техники и профессионализма) газету в России, по крайней мере на последующие двадцать лет. По его собственному признанию, Суворин любил газету больше, чем семью.

И не только любимая газета досталась Суворину вследствие волны сочувствия к его страданиям. От невест отбоя не было. Выбор Суворина пал на современную Дездемону, «полюбившую его за муки». Семнадцатилетняя Орфанова, одноклассница дочери Суворина, Саши, еще одна Анна Ивановна, страстно влюбилась в сорокалетнего вдовца и уговорила его жениться на ней. Он женился, и... началась череда новых семейных несчастий. О первой Анне Ивановне он нигде не упоминал (кроме как в некоторых дневниковых записях, особенно наполненных отчаянием). Вторая же Анна Ивановна, «бесструнная балалайка», как ее звал Антон Чехов, тихо страдала. Ее пасынки и даже падчерица, бывшая ее подруга, долго ревновали ее к отцу. Она родила Суворину троих детей. Второго, Бориса, Суворин не взлюбил, обвиняя Анну Ивановну в том, что он слишком походил на ее предполагаемого любовника. Долгое время Суворины жили в Крыму в ссоре и разладе.

Где-то в середине 1880-х годов в Петербурге их жизнь наладилась. «Новое время» достигло апогея своей славы. Издания и книжные лавки Суворина завоевывали страну. На него работали в России и за рубежом самые интересные и образованные, хотя и не самые принципиальные журналисты. Он находил талантливых помощников. За одного из них, юриста из Таганрога, Алексея Петровича Коломнина, Суворин выдал свою дочь Сашу. Но в 1885 году Саша сбежала с журналистом Холевым и скончалась в Кисловодске, полупомешанная, от диабета. В том же году умер Гриша, четырехлетний сын Сувориных, от дифтерита. Едва оправившемуся от этих смертей Суворину судьба вновь нанесла страшный удар: в мае 1887 года его двадцатидвухлетний сын Володя, выслушав пренебрежительный отзыв отца о своих способностях, застрелился из револьвера. А через год горбун Валериан, близнец Володи и любимец семьи, заболел дифтеритом и задохнулся - врач не успел приехать. Депрессия, в которую погрузили Суворина эти жестокие удары, была поистине трагическая. Литературной работой (роман «Любовь в конце века» и пьеса «Татьяна Репина») Суворин старался отвлечься от одержимости идеей смерти. Эти произведения, конечно, не гениальны, но свидетельствуют о глубокой смене внутренних вех и частично объясняют ту удивительную смесь беспощадности и жалости, жестокости и мягкости, консерватизма и свободной мысли и в приватных беседах, и в печатных выступлениях Суворина.

Глубоко убежденный в порочности всех, он прощал своих врагов так же легко, как ругал их. Грубо браня свою семью и своих друзей, в то же время уступал им во всем, чего бы они ни просили. Кстати, своих рабочих Суворин опекал, как никто среди русских работодателей. Он их жалел, но так, как он жалел животных.

Свой внутренний ад Суворин обрушил на свою семью. И на многочисленных жертв «Нового времени» (особенно это касалось евреев). Газета открыто, цинично обслуживала российские верхи, не стесняясь упреков в реакционности. Старший сын, Михаил, безалаберный, напуганный, метался от одного занятия к другому, только к сорока годам он станет заниматься редакцией. Второй сын, Алексей, был объявлен Дофином - наследником. Он один действительно унаследовал страсть и честолюбие отца, умел писать талантливо. Но вскоре у него появились первые признаки умопомешательства. Из наследника он превратился в конкурента, злейшего врага. Он кричал на отца, дрался, вызывал на дуэль.

Суворин целиком погрузился в дела империи «Нового времени», работал от полудня до рассвета, виделся только с узким кругом друзей - с Григоровичем, Бурениным - и со своими преданными подручными по типографии. Анна Ивановна большей частью держалась поодаль, занимаясь (неудачно) воспитанием своих детей, увлекаясь итальянскими певцами, которых она приглашала на домашние концерты.

В этом аду, в 1886 году, появился Доктор Антон Павлович Чехов. Редкий Доктор Фаустус был так хорошо подготовлен к встрече с Мефистофелем! Щедрые предложения великого издателя, его самоуверенность влиятельного лица не застали врасплох начинающего московского врача-литератора. Чехов соблазнил Лили Маркову, которая служила у Сувориных гувернанткой, и поэтому знал все семейные тайны Сувориных. Отдаваясь «Новому времени» за пожизненную и посмертную славу, он мог быть уверенным, что на этот раз поэт и книгопродавец заключат сделку не как раб и хозяин, а как равные.

Дружба (слово слишком слабое для определения такой всеобъемлющей коммерческой, интеллектуальной, семейной и душевной связи) между Сувориным и Чеховым выросла на почве взаимной надобности. «Новому времени» недоставало крупного литературного дарования - либеральные таланты гнушались воинственным суворинским консерватизмом. Чехов, чтобы содержать семью, нуждался в смелом, богатом заказчике. Еще более оба нуждались в собеседнике, в исповеднике. Несмотря на то, что Чехов был на двадцать шесть лет моложе Суворина, они были друг с другом более общительны и откровенны, чем с любым человеком из своей семьи или своего окружения, включая любовниц. Суворинская семья, как тому уже казалось, видела в нем только неиссякаемый источник денег. Чехов жил с родителями на тех же условиях, что и Соня Мармеладова с мачехой: все знали, откуда берутся деньги на проживание, но ни за что не хотели говорить об этом. По всей вероятности, отец и мать Чехова никогда не читали ни одной строки, сочиненной сыном, и даже с братьями избегали разговоров на эту тему.

Суворина и Чехова поразили общие черты их происхождения, характера, обстоятельств. Оба были, что называется, «парвеню», выскочками, происходившими из крестьянских семей Воронежской губернии. Обоим были присущи сила воли, замкнутость, скептицизм. На шее у обоих сидели бедные больные родственники. Оба любили бродить по кладбищам, предпочитали увлечения и приключения любви и длительным романам. При этом они делились не только опытом, но и ласками таких актрис, как Мария Крестовская. Врачуя головные боли Суворина, Чехов понял, что их объединяет и болезненное ожидание преждевременной смерти.

Их огромная переписка уникальна в литературной истории. Если бы после смерти Чехова Суворин не забрал у Марьи Павловны Чеховой все свои письма, чтобы их уничтожить или спрятать так, чтобы никто не нашел, мы могли бы полностью оценить поразительную степень их близости. Но после смерти первой жены Суворин воспринимал смерть любого близкого ему человека как непростительное предательство. И потому на смерть Чехова он откликнется мерзко, с презрением, предательски называя Чехова посредственностью. Он сам будет и заказывать изобличающие статьи таким ехидным сверстникам Чехова, как Николай Ежов. Зная это, надо сделать немалое усилие, чтобы оценить глубину их дружбы. Она была.

Чехов снискал себе привязанность всех суворинских домочадцев. На два года даже мнительный Дофин полюбил его: они вместе ездили на Кавказ. Но от жуткого антисемитизма Дофина (считающего, что евреи - это пять миллионов бочек пороха под Кремлем) Чехову стало тошно. Анна же Ивановна увлеклась Чеховым почти до неприличия. Ее дочь-девочка Настя, как и внучки Суворина, Вера и Надя Коломнины, еще пятнадцать лет кокетничали с Чеховым. (Суворин всерьез прочил свою дочь за Чехова, предлагая в приданое половину своей газетной империи.)

Суворин открыл для Чехова все литературные двери. Он взял под свое крыло всю чеховскую родню: под его покровительством старший брат Антона Александр Павлович, гениальный пьяница, ютился в редакции «Нового времени», младшие братья Иван и Михаил получили места, соответственно, учителя и податного инспектора, отцу Чехова выплачивали пенсию, и, не запрети Чехов, Марья Павловна заведовала бы суворинским магазином в Москве.

По Петербургу ходило много шуток насчет отношений Суворина и Чехова: «Суворин-отец, Суворин-сын и Чехов - Святой дух», или «Папа Суворин, мама Суворина, а между ними Чехов - их ребенок». Читая дневник Суворина, местами видишь последствия этой близости: у Суворина появляются афоризмы и наблюдения, не уступающие чеховским по своей тонкой иронии и изяществу. Несомненно, Суворин гордился любовью Чехова к себе: она облегчала то огромное бремя вины, которое про себя испытывал Суворин в связи со своей политической и публицистической деятельностью реакционера-антисемита.

По тогдашним русским меркам, Чехов был чуть ли не юдофилом. Хотя ему казалось, что, например, критику-еврею никогда не понять истинно русского писателя, точно так же, как женщине никогда не достичь умственного уровня гениального мужчины, он, тем не менее, боролся за равноправие женщин и евреев. Суворин, как Толстой, видел в женщинах огромную опасность для мужской духовности и, как Победоносцев, видел в евреях политическую, финансовую и сексуальную угрозу России. И хотя Суворин однажды нанял для сыновей учителя-еврея (которого сыновья замучили антисемитскими анекдотами) и держал в доме старушку-еврейку, бывшую преподавательницу музыки, антисемитизм Суворина был таким фанатичным, таким гнусным и дремучим, что он-то в конце концов и излечил Чехова от сатанинского обаяния Суворина.

Потом в своем творчестве Чехов даже будет эксплуатировать образ своего покровителя. Всему суворинскому кругу было ясно, что в пьесе «Дядя Ваня» угрюмый старик Серебряков, окрысившийся на скучающую молодую жену, - это Суворин. Сама Анна Ивановна писала Чехову, как она любила смеяться, когда смотрела «Дядю Ваню», потому что узнавала всех «своих». Смерть Треплева в пьесе «Чайка» сильно расстроила Суворина, напомнив ему гибель его сына Володи. Даже собака Нины Заречной - Трезор - носит имя любимой собаки Володи и А.С.Сувориных.

С годами Суворин замыкался в двух всепоглощающих сферах своей деятельности. Одна - это скандальные и иногда непрофессиональные постановки, своим новаторством в репертуарной политике и режиссуре он заслуживает гораздо больше внимания и уважения, чем ему уделяют историки русского театра. Заслуга Суворина в том, что он смог провести через цензуру и поставить впервые «Власть тьмы» Толстого и «Ганнеле» Гауптмана. Театр, однако, своими конфликтами и напряженными взаимоотношениями высасывал последние силы Суворина. В 1900 году, после скандала, устроенного актрисой Яворской-Барятинской на представлении жуткой пьесы «Сыны Израиля, или Контрабандисты», любимый зять Суворина, Алексей Коломнин, умер от разрыва сердца. Суворину театр опостылел. Газета «Новое время» тоже радости уже не приносила: она перешла во власть Дофина.

После смерти Чехова Суворину удалось прочно овладеть душой и умом Василия Розанова. Без Суворина Розанов, может быть, остался бы малоизвестным ученым. Суворин не только дал ему творческие свободу и простор, но и повлиял на псевдоспонтанные приемы в «Опавших листьях». Суворинские «Маленькие письма», появлявшиеся в течение тридцати лет в «Новом времени», своей смесью личного и общего, спонтанного и обдуманного - это розановский жанр в зародыше. Но Суворин не был влюблен в Розанова и, может быть, даже презирал его за то, что тот так легко и с таким сверхурочным энтузиазмом поддерживал антисемитизм суворинской печати.

Второй, и последней, сферой деятельности, подлинной страстью Суворина, остался его дневник. Ему Суворин отдавался целиком. Там он записывал все свои наблюдения, страдания и сомнения. Он мог писать спокойно, без страха перед оглаской, даже о взаимной семейной ненависти, потому что почерк у него был абсолютно неразборчивым. Его свободно читал только один человек - вечно пьяный наборщик Герасимов, которого держали в типографии «Нового времени» единственно из-за этого уникального дара.

В дневнике Суворин не щадит ни себя, ни других. Вплоть до собственной кончины он прямо смотрел смерти в глаза. Человек был воистину незаурядный. Умел с первого взгляда внушить доверие любому собеседнику. Неудивительно, что они потом испытывали, как выражался писатель Леонтьев-Щеглов, «сувориншмейрцен» - становились больны Сувориным. Простой рабочий, актриса, поэт, великий князь, иностранный путешественник, французский полицейский, суровый и надменный русский чиновник - у всех развязывался язык при общении с Сувориным.

Автор этих строк тоже небеспристрастен. Мы с коллегой О.Е.Макаровой четыре года подготавливали дневник Суворина к полному и достойному научному изданию. До сих пор он издавался только наполовину, без необходимых комментариев и указателя. Дневник, мы убеждены, является подлинным и литературным, и историческим памятником. Он внушает все - от осуждения до сострадания. Смерть Суворина, покинутого почти всеми, на руках своей секретарши, любящей актрисы Клавдии Дестомб, после того, как он раздал свое королевство неблагодарным своим детям, символично завершает его истинно «лировский» путь.

Дональд РЕЙФИЛД,
заведующий кафедрой русской литературы
Лондонского университета

В дневнике Алексея Сергеевича Суворина за 1893 год - в опубликованной его версии - воспроизводится вложенное между страницами письмо: его начало читается как продолжение разговора, а конец обрывается на полуслове и не имеет подписи. Определить его автора стало возможным благодаря содержащемуся в нем автобиографическому очерку - это актриса, журналист и писательница Елизавета Александровна Шабельская (1855- 1917). Суворин-газетчик держал это письмо под рукой, возможно, потому, что в нем приводятся любопытнейшие сведения о личности германского императора Вильгельма II, полученные из приватного источника, - Шабельская ссылается на «лиц, его долгие годы и очень близко знавших». Однако не менее примечательна и откровенность, с какой Шабельская повествует о своих жизненных коллизиях, сопровождая их своеобразным психологическим комментарием, возможно, небесполезным для Суворина литератора.

Для нас же это письмо интересно прежде всего в связи с личностью корреспондентки, кругом ее знакомств и характером взаимоотношений с ней Суворина, особенно тех, которые касаются ее уголовного дела о подложных векселях. Издателю «Нового времени» не раз приходилось негласно вмешиваться в ход судебных процессов и способствовать оправданию ответчика - порой он преследовал собственные интересы, порой оказывал услуги нужным ему людям. В «деле Шабельской» Алексей Сергеевич Суворин повел себя иначе: невзирая на достаточно близкие отношения с ответчицей, он принял сторону истца (и даже был привлечен в качестве свидетеля обвинения), хотя и не сумел переломить ход дела в его пользу. Используя имеющиеся в нашем распоряжении данные, мы попытаемся мотивировать линию поведения А.С. Суворина, а также восстановить этот эпизод в большей степени целостности, чем это делает сама Шабельская в документальном романе «Векселя антрепренерши».

В сохраненном Сувориным письме Шабельская - по запросу своего корреспондента - сочно, размашисто и с изрядной долей саморекламы набросала очерк своей жизни. Происходя из родовитой дворянской семьи, она с ранней молодости стремилась попасть на сцену и училась пению в Петербурге и Париже. Потеряв голос («Горе какое! - голос был чудный!») и вернувшись в Россию, в 1875-1882 годах пробовала себя в качестве драматической актрисы в столице и в провинции («...играла в Харькове Катерину с заряженным револьвером в кармане. Если нет таланта - жить не стоит. Оказалось - есть»). В 1883 году, отчасти из-за «беспорядков» в актерском мире, отчасти благодаря знакомству с известным немецким актером и режиссером Эрнстом Поссартом, Шабельская перебралась в Вену, где училась «по-немецки» в консерватории, а затем «с громадным успехом» дебютировала сразу в Австрии, Швейцарии и Германии. В Берлине на актерской карьере пришлось поставить крест - в конце 1880-х годов Шабельская разорвала тяготившую ее любовную связь с влиятельным театральным критиком Паулем Линдау («Ему выгодней, чтоб в каждую минуту была к его услугам») и лишилась ангажемента, поскольку театральные директора «спешили» тому угодить и ролей ей «больше не давали».

Свое жизнеописание Елизавета Шабельская доводит до 1893 года - в ту пору она уже занималась литературным трудом, к которому ее приобщил ее тогдашний любовник журналист Максимилиан Гарден, издатель берлинской газеты «Die Zukunft»: «Спасибо Гардену, надоумил писать, нянчился первое время, ободрял, поправлял, словом - выучил». Однако самая сердечная ее признательность за перемену участи адресуется Суворину:

Живу, человеком стала, - счастье что есть, поверила только теперь. Гарден выучил - пусть тоже не бескорыстно, <...> - и Вы, Вы даже бескорыстно, оттого я так к Вам всей душой. <...> И если понадобится Вам человек для чего бы то ни было, вспомните: есть такая, что за Вас на рожон лезть готова - и баста!

И действительно, Суворин сыграл решающую роль в журналистской карьере Шабельской, назначив и семь лет - с 1890 по 1896 год - продержав ее представителем газеты «Новое время» в Берлине. Познакомились они заочно, при посредничестве А.Ф. Кони, в которого Шабельская, по ее собственному признанию, в 15 лет была влюблена «несчастной первой любовью». Суворин, несомненно, попал под обаяние яркой личности и, будучи человеком увлекающимся, завязал с Шабельской теплые дружеские отношения, впрочем, остававшиеся преимущественно в рамках эпистолярного жанра. Первое из сохранившихся в архиве А.С. Суворина писем Шабельской датировано 4 января 1890 года, и общее их число (349), а также объем (704 архивных листа) свидетельствуют о весьма активной переписке, продолжавшейся девятнадцать лет и поначалу носившей следы большой взаимной симпатии: «Ну скажите, на коего черта понадобилась Вам моя молодость, что Вы все сожалеете, что я состарилась! Были бы мы оба молоды, наверно, влюбились бы друг в друга и вышла бы трагедийная канитель».

Демонстрируя приверженность своему благодетелю, Шабельская взяла на себя хлопоты о любимом детище Суворина - его романе «В конце века. Любовь» (1893), не только переведя его на немецкий, но и организовав ряд благоприятных рецензий в германской и австрийской прессе. Она также старалась всячески развить затронутую писателем тему:

Как раз в то время, когда в России Алексей Сергеевич Суворин печатал свой роман «В конце века. Любовь», к которому, пожалуй, еще лучше подходит заглавие «Женский вопрос», я в Берлине писала свою комедию «Женский вопрос», к заглавию которой можно было бы добавить «В конце века в Германии».

В творческом содружестве с Сувориным Шабельская желала пойти еще дальше, предлагая ему адаптировать этот роман для немецкой сцены - таким образом, сделавшись соавтором популярного произведения:

Позвольте переложить Любовь в пьесу? Не гипнотизм и привидения я возьму - а лишь идею Идея для всех стран верна. Пьеса будет идти в Германии - на Рейне (нужен католический монастырь) - 4 коротких действия. Меня очень занимает сей план - но, конечно, без разрешения Вашего не начну, ибо надо брать Ваши слова, даже не только идеи. Если позволите, то позвольте писать на афише: Суворина и Шабельской.

Спустя 8 лет, в 1903 году, Суворин действительно переработал свой роман в пьесу «Вопрос», правда, его консультантом на этот раз стал Антон Чехов.

С не меньшим воодушевлением Шабельская продвигала в Германии суворинскую пьесу «Татьяна Репина» (также в собственном переводе), советуя автору смягчить неприемлемый в Западной Европе антиеврейский крен в подборе персонажей: «Татьяну нам здесь не сыграют, если мы не сделаем Зонненштейна греком, а Раису полькой».

Были у Шабельской и другие замыслы, воплощение которых потребовало бы еще большего ее сближения с Сувориным:

А итальянскую пьесу пишите. Отличная идея. Знаете что? Выпишите меня к себе в Венецию. Мигом сочиним действие и состряпаем. - Хотите? - У меня ведь сюжетов много в запасе, только диалог затрудняет - но у Вас его хоть продавай, и остроумия, и живости, и жизни. Какую бы мы смогли сочинить чудную драму. На удивление Европе! Право, выписывайте меня по телеграфу, что Вам одному скучать в гондолах.

Своим энтузиазмом и готовностью служить патрону верой и правдой Шабельская настолько расположила к себе Суворина, что в иных письмах заводила весьма откровенные разговоры и, видимо, по его просьбе инструктировала его в таких деликатных вопросах, как женские оргазмические переживания:

Интимные темы чередовались с милыми женскими поручениями: «А из Венеции привезите мне 3-4 нитки кораллов, они, говорят, там нипочем, а здесь дороги». Порой корреспондентам выпадали встречи: «Как я рада, что Вы через Германию едете, и сказать не могу. Да Вы сами знаете!» Впрочем, нельзя исключать и того, что взятый Шабельской панибратский тон впоследствии сослужил ей дурную службу - едва ли Суворин мог безразлично отнестись к ее игривым фразам о тяготящем его душу семейном разладе: «Я знаю, что Вы дома совсем не милый! - Такой какой-то удрученный! - Я много о Вас думала и даже додумалась, почему Вы такой. Бедняжка! - И искренне мне Вас жаль, несмотря на богатство, и на кабинет, и на счастливую семейную жизнь (т. е. милую жену)».

За годы знакомства поток обширных писем Шабельской к Суворину не прекращался, между тем как ее сотрудничество с «Новым временем» практически завершилось к лету 1896 года с ее возвращением в Россию. Собственную версию своей отставки Шабельская позже изложила в газете «Народ»:

Когда я начинала журнальную карьеру, живя за границей в качестве корреспондента «Нового времени», меня «обучали» «журнальному делу» высокоодаренные, старые руководители этой газеты: А.С. Суворин и В.П. Буренин. Их милые, дружеские, остроумные и благородные письма храню я, как святыню. Много в них было умного и полезного, что мне служило и до сих пор служит своего рода журнальными заповедями. Но все их «поучения» в сущности сводятся к двум «заповедям»: 1. «Честное увлечение и добросовестное отношение к делу», 2. «Откровенность выражений» и «Независимость мнений». По мере моих бабьих сил следовала я этим заповедям всю свою жизнь и доследовалась до того, что меня изгнали из рая «Нового времени», вылив предварительно целый ушат грязи в долголетнюю сотрудницу и верного друга газеты и ее издателя, - это во-первых. Во-вторых же, «заповеди» гг. Суворина и Буренина сделали то, что их последовательницы чураются чуть ли не во всех питерских редакциях как человека «неудобного» (читай: пишущего по собственному глупому разумению, а не по чужому мудрому приказанию).

Одной из причин «изгнания» Шабельской, как это ни странно, действительно могло стать ее непомерное рвение в работе. По свидетельству А.В. Амфитеатрова, «Новому времени» она была чрезвычайно полезна и выгодна как превосходная и ретивая осведомительница. Суворин ее ценил, платил ей прекрасно, но держал ее в ежовых рукавицах и в черном теле. Писать она была усердна неистощимо - до графомании, но из десятка ее писем старик печатал одно, два, безжалостно вымарывая все ее политические «взгляды и нечто» и пропуская в газету лишь осведомительную часть». Шабельская принимала обиженные позы:

Прошу Вас, многоуважаемый Алексей Сергеевич, подумать, не лучше ли будет меня отпустить со службы. Вам 100 рублей за 2-3 корреспонденции в месяц чересчур дорого. Посылать ежедневно 40 строк, т.е. депешу, иными словами, я не могу - находя это бессмыслицей. Мне же служба у Вас расстраивает нервы. Вечно мучаюсь, что бы придумать, чтобы не даром брать деньги, и ломая голову, теряю бодрость и время для моей работы, о которой просят с молитвой. Уже не говоря о гадостях и попреках, которые мне честь быть Вашим корреспондентом постоянно доставляет.

Работодатель и корреспондент Шабельской по натуре был человеком вспыльчивым, так что на ее сердитые послания отвечал в тон, о чем писал впоследствии Амфитеатров: «Из-за вымарок между ними шла постоянная перепалка, письменная и устная, причем обе стороны не жалели друг для дружки крепких слов». Иные суворинские «попреки», скорее всего, были справедливы - свою журналистскую карьеру Шабельская начала на немецком языке и вынуждена была признать: «По-русски писать мне трудно, и на авось не стоит время тратить». Амфитеатров тоже говорит о ее «хаотическом слоге, небрежнейшей орфографии и фантастической пунктуации». Отнюдь не желая сдаваться, Шабельская в то же время пыталась сохранить с Сувориным дружеские отношения и недвусмысленно подольщалась к нему:

Ваше презрение ко мне - чего слов бояться! - началось с выражения раба Гардена. Странный вы народ, мужчины. Неужели Вы не понимаете чувства безграничной дружбы и преданности без рабства! Гарден понимает. Вы пишете, у Вас нет рабы и Вам тяжело. Я это знаю и чувствую, но не сами ли Вы виноваты, зачем Вы не видите и не верите людям, Вас искренно любящим? - Живи я в Питере, я бы точно так бы о Вас заботилась, и увеселяла, и развлекала бы, как Гардена. Письменно это трудно (т.е. Вы не подумайте о похабщине, все это дела давно минувших дней - все это мелочь сравнительно с душевной привязанностью).

Не исключено также, что камнем преткновения стала и профессиональная ревность несостоявшейся актрисы: Шабельская в штыки приняла фаворитку суворинского театра Лидию Яворскую и стала «неудобным критиком женского пола, которого г-жа Яворская-Барятинская никак не может уверить в своей гениальности». Позиция ее была жесткой («...Я не могу писать в угоду покровителям хорошеньких бездарностей»), однако велико было и желание показать лицом собственный товар: «...Подумайте, не нужна ли я Вам в театре? - Вам надо составлять труппу? - Пошлите меня по провинции подыскать таланты? - Или дайте мне возможность составить Вам репертуар, подыскав, переделав, поправив или переведя пьесы?»

Публично заклеймив в газете «Народ» газету «Новое время» и его издателей, Шабельская неделю спустя беззастенчиво писала Суворину о своей готовности вернуться к нему под крыло:

Наш общий друг уже несколько раз передает мне, что лица, близкие Вам и редакции Вашей газеты, - (я не называю имени, не знаю, приятно ли Вам это, чтобы никого не подвести) - итак, что ему не раз уже намеками и даже просто и прямо изъявляли желание вновь видеть меня сотрудницей «Нового времени». <...> Вы не скрывали от меня, что не Вы сами со мною ссорились, а какие-то Х-Х-Х <...> что Вы и рады бы меня иметь в редакции, да те же Х-Х-Х Вам жизнь отравят сплетнями и ссорами. Если, сверх ожидания, Вы напишете в смысле моего возвращения к Вам, то не откажите заодно и черкнуть, кого кроме Вашего сына я должна буду спросить, не имеет ли он чего-либо против моего сотрудничества. Алексея Алексеевича [Суворина-сына. - О.М. ] я спрошу так же откровенно, как и Вас, после получения Вашего ответа, но ведь кроме Вас и его и [В.П.] Буренина в «Новом времени» есть еще таинственные силы, виновники моего изгнания.

К менее таинственным силам и виновникам «изгнания» Елизаветы Шабельской следует также отнести две ее пагубные страсти - алкоголизм и наркоманию - и сопровождавший их синдром абстиненции:

Истерия, морфий и портвейн сделали ее одною из самых диких женщин, каких когда-либо рождало русское интеллигентное общество, при всем плачевном изобилии в нем неуравновешенных натур. В тоске по ядам она делалась невозможна. В этом состоянии она была на все способна: выстрелить в человека, выброситься из окна, выбежать нагою на улицу, плюнуть в лицо незнакомому прохожему, поджечь собственную постель... всего бывало!

Словам Амфитеатрова (которого можно было бы заподозрить в предвзятом отношении к Шабельской) нашлось документальное подтверждение: уговаривая Суворина отправить ее в путешествие «вокруг Средиземного моря», Шабельская признается: «Морфий на море никогда не беру и за 6 недель отвыкаю опять на года 2 и делаюсь живым человеком вместо тюни и хандрящей индейки».

2

В 1896 году, еще находясь в Германии, Шабельская познакомилась с Владимиром Ивановичем Ковалевским (1848-1934), тайным советником и директором Департамента торговли и мануфактур Министерства финансов. Два года спустя судьба вновь свела их - на Всероссийской промышленной и художественной выставке в Нижнем Новгороде, где Ковалевский возглавлял комиссию по ее устройству и куда Шабельская приехала корреспонденткой крупных немецких газет. Отношения их «перешли в близость», и Шабельская с удовольствием вжилась в роль содержанки богатого и влиятельного чиновника. В 1900 году, взяв в аренду театр в саду Неметти на Офицерской улице в Петербурге, она переименовала его в Петербургский театр и стала его антрепренером. Охочий до сплетен Суворин не замедлил 12 марта отметить это в своем дневнике:

О Шабельской, которая сняла у дома Демидова театр, рассказывала [В.А.] Неметти. Она сняла за 25 тысяч, а [П.В.] Тумпаков предлагал 30 тысяч. Директор дома говорил, что непременно отдаст Шабельской, потому что она с шестью министрами чуть ли не в связи. Ковалевский в этой бабе роет себе яму. <...> В течение нескольких лет она стала богатой, разъезжает в каретах, нанимает дом-особняк и дает фестивали Она раздает места и способствует за деньги предприятиям (подчеркивание Суворина, курсив наш. - О.М. ).

Ковалевский к тому времени занял весьма высокий пост товарища министра финансов при С.Ю. Витте.

Следует отдать должное интуиции Суворина: не пройдет и двух лет, как его пророчество обернется «одним из интереснейших уголовных процессов нашего времени» - такую характеристику дала этим событиям непосредственная их фигурантка Елизавета Александровна Шабельская. Участие Суворина в «деле о подложных векселях» выразилось в косвенном содействии истцу - В.И. Ковалевскому, хотя ни дружеской близости, ни особо крепких деловых связей (в том числе и в смысле взаимных услуг) между ними не было.

Осенью 1902 года антрепренершу Елизавету Шабельскую (вскоре после ее успешного бенефиса в собственном театре в оперетте «Орфей в аду») тайный советник Ковалевский обвинил в составлении подложных векселей и иных обязательств от его имени, учиненном без его ведома и согласия, - подобное деяние было предусмотрено 1160-й, 1692-й и 1538-й статьями Уголовного уложения о наказаниях. Едва ли столь неприятная новость была для Шабельской сверхнеожиданной: к октябрю 1902 года дефицит театра превысил 54 000 рублей, а Ковалевский нашел себе новую любовницу, М.А. Иловайскую.

Суворин не остался безучастным к происходящему и 5 декабря 1902 года записал в своем дневнике:

Был В.И. Ковалевский. Страшно расстроен. Рассказывал о мошенничестве Шабельской: она подписала на 120 тысяч фальшивых векселей. Около нее была целая шайка мошенников, между прочим князь [В.К. - ?] Друцкой-Любецкий. Она учитывала все векселя в Петербурге, Риге, Вильне и Варшаве. В Москве не учитывала. Мало этого, она писала письма от имени Ковалевского на ремингтоне с его поддельной подписью. Когда Владимир Иванович показал брату ее свою подделанную подпись, он прямо сказал: «Это рука сестры». Она брала взятки. Владимир Иванович дал ей 28 десятин около Сочи и взял с нее вексель в 15 тысяч. Эту землю она продала за 30 тысяч. Вообще целый ряд мерзостей. <...> «Как выйти из такого положения?» - «Обратиться к прокурору». - «Пойдет сплетня, вывалят массу грязи. Всего лучше, если б она созналась». Я обещал ему позвать к себе Шабельскую. Но из этого ничего не выйдет.

О том, что дела в театре шли плохо, Суворину было известно: еще весной 1902 года Шабельская в письмах к нему просила в долг то 1600 рублей - выкупить заложенную буфетную посуду, то 6000. Неуспех ее антрепризы отозвался и в едких словах театральных критиков:

Исполнялась пьеса [«Любовь и корона» Г. Лаубе. - О.М. ] так, как исполняются в Петербургском театре все те пьесы, где играет г-жа Шабельская, т.е. очень плохо. Монотонная, однообразная читка, без пауз и оттенков, резкий акцент, проглатывание слов, отсутствие темперамента, неподходящая внешность - вот артистические данные г-жи Шабельской. Вдобавок, г-жа Шабельская обладает удивительной способностью мешать своим партнерам: она не только не держит тона, но и не слушает своих партнеров, а потому всегда им отвечает невпопад. Театр был пуст, как водится.

О Шабельской-актрисе нелестно отозвался и близко знавший ее Амфитеатров: «Физически Эльза была создана для театра. Но природа посмеялась над нею, отказав ей в сценическом таланте». Ему вторил профессионал А.Р. Кугель: «Она имела претензию играть на сцене - и играла прескверно». Вообще антрепризу Шабельской публика окрестила «театр при буфете», но даже кухня, поставленная на бoльшую высоту, нежели опереточное искусство, не спасла это предприятие от разорения.

Финансовые просьбы Шабельской к Суворину по-прежнему сопровождались экзальтированными заверениями в преданности:

И все равно, да или нет, я все так же глубоко, безраздельно, всей душой и неизменно преданная Вам как - не скажу как собака, я слишком горда для этого - но как кошка, которая бить себя не позволяет из-за каприза, но все никогда не забывает того, кого любит... только любит кошка трудно и привязывается только тогда, когда ее привязанность заслуженна, как Вы, хороший, добрый, редкий, великодушный и гениальный человек заслужили своей добротой, гением и душой всю привязанность Вашей искренне любящей Е. Шабельской...

Однако Суворин не внял сладкоречивым увещеваниям своей корреспондентки, но постарался уважить просьбу Ковалевского, чем заслужил признательность с его стороны: «Глубокоуважаемый Алексей Сергеевич! Еще раз благодарю Вас от всего сердца за дружеское участие. Если Вы признаете нужным пригласить ту женщину, то я не желал бы присутствовать при Ваших разговорах. Мне это было бы более чем тяжко». О том, что встреча Суворина с Шабельской состоялась, мы можем узнать из черновика его письма к ней: «Когда я говорил с Вами по его просьбе о том, чтоб Вы сознались, Вы стояли на своем и были не интересны и не убедительны. Вы непременно хотели показаться совершенно чистой». (Впрочем, в скобках заметим, что «совершенно чистых» фигурантов в этом деле не было. Ковалевскому можно было вменить в вину административный проступок, то есть выдачу финансового карт-бланш частному лицу, причем своей любовнице - акт прелюбодеяния вполне можно квалифицировать как отягчающее обстоятельство.)

Между тем следствие по делу Шабельской растянулось на два года - возможно, преднамеренно - и на поверхность вышла та самая «масса грязи», о которой озабоченно говорил Ковалевский при встрече с Сувориным. Похоже, что «дуэль» между Шабельской и Ковалевским сопровождалась участием невидимых, но знающих свое дело «секундантов».

На сторону Ковалевского встали издатель А.С. Суворин, министр финансов С.Ю. Витте и министр внутренних дел В.К. Плеве, хотя, как нам представляется, последних больше беспокоила репутация министерства. С изрядной долей осторожности можно предположить, что за Шабельскую по старой памяти мог бы хлопотать А.Ф. Кони (из ее писем к Суворину становится понятно, что она поддерживала отношения со своей первой любовью - переписывалась с ним и время от времени встречалась). «Антрепренерша» тесно общалась с известными купцами-благотворителями: Савва Морозов на бенефисы дарил ей бриллианты, а Савву Мамонтова Шабельская привлекла в 1899 году к финансированию редактировавшейся ею газеты «Народ». В письмах к Суворину Шабельская упоминает о своей переписке с К.П. Победоносцевым, а Амфитеатров среди ее знакомцев называет юриста М.М. Ковалевского, директора Балтийского завода М.И. Кази и государственного контролера Т.И. Филиппова - людей с солидной общественной репутацией. Не исключается также версия заступничества со стороны департамента полиции, если допустить, что, будучи за границей, Шабельская поставляла сведения и этому ведомству. Документально подтвердить разведывательную деятельность Шабельской затруднительно; на этот счет есть лишь ее собственное признание, пересказанное Амфитеатровым: «Долг каждого русского за границей быть шпионом для своего правительства». Однако в письме к Суворину Шабельская от этой почетной миссии отказывается: «Уж не наговорили ли Вам чего обо мне? Некий Михеев в Москве вдруг мне сообщил уже, что ему меня как русскую шпионку рекомендовали». Впрочем, циркуляция подобных слухов - будь то правда, или блеф, или первое, маскируемое под второе, - сама по себе уже показательна. Тем более, что, по всей видимости, подобающих талантов Шабельской было не занимать: «Я, голубчик, куда журналистов не пускают, как дама пройду, а куда дам не пускают, пройду как журналист», - любила хвастаться она, и имела право».

Благодаря усилиям сочувственников Шабельской в ходе следствия достоянием общественности стали внебрачные связи товарища министра финансов - не только с Шабельской, но и с М.Г. Иловайской, которая родила Ковалевскому сына. Ради женитьбы на Иловайской Ковалевский развелся с женой (Екатериной Никитичной Лихутиной), в качестве причины выставив ее неверность. При этом он дал Консистории клятву под присягой, что никогда не нарушал супружеского долга. Жена обвинила Ковалевского во лжи и клятвопреступлении. Ковалевский был вынужден подать в отставку.

Кроме того, было обнародовано дело об имении Ковалевского, которое он купил на имя брата своей жены, чиновника министерства финансов И.Н. Лихутина. Истец был основательно скомпрометирован, и если поначалу многие были на его стороне, обвиняя Шабельскую, то теперь сочувствие публики к ответчице усилилось настолько, что ее стали называть пострадавшей. В частности, директор Международного банка (и ближайший сподвижник С.Ю. Витте) А.Ю. Ротштейн считал виновным Ковалевского, находя, что он не имел права отказываться от подписей, которые он выдавал Шабельской.

Шабельская не отрицала, что ради спасения прогорающего театра в своих денежных операциях использовала чистые бланки («тысячные, более крупные»), подписанные Ковалевским, однако обвинения в том, что помимо этого подделывала его подпись, не признала. Более того, эту услугу, оказанную ей любовником, она дерзко обратила против него. В связи с начавшимся следствием Шабельская - в расчете на старую дружбу с Сувориным - затеяла с ним пространную переписку, в которой держала его в курсе событий и просила о всяческом содействии. Она решительно настаивала на продолжении следствия: «Я была у министра юстиции. Он обещал мне, что следствие не замнут - если до прокурора дойдет жалоба, и, НАДЕЮСЬ, что дойдет - удастся довести». Она безуспешно бомбардировала письмами газеты, пытаясь доказать, что администрация (назначенная в связи с банкротством театра) преднамеренно разорила ее антрепризу, используя неблаговидные средства. Ковалевский потребовал, чтобы дело слушалось при закрытых дверях (не желая огласки его частных писем), - Шабельская незамедлительно направила в газеты свой протест и о том же уведомила Суворина: «На суде прочтут его письма, увидите, он пишет о том, что я боялась ответственности - что я приносила ему жертву <...> И как ни уверяй Владимир Иванович, что я его опозорила, он из простой дилеммы не выбьется: если подлог, отчего не в суде, если не подлог, отчего отказ от подписи?»

В ходе следствия была проведена экспертиза подложных бумаг, и Ковалевский, заручившись поддержкой Суворина, счел необходимым ввести его в курс дела:

Вы так тепло отнеслись в моему личному горю, что я позволил себе приложить копию с письма ко мне директора Департамента полиции о результатах расследования, произведенного по личной просьбе Министерства внутренних дел: [Далее следует копия письма] « Все указанные на поименованных документах бланковые надписи и подписи были предъявлены 17 текущего марта в Департаменте полиции вызванным в качестве экспертов преподавателю С.-Петербургского Коммерческого училища Дмитриеву и цинкографу Трачинскому, которые, сравнив их с несомненным почерком Вашим [Ковалевского], пришли к единогласному заключению, что все перечисленные подписи должны быть признаны грубой подделкою».

Суворин, при том что не отказал в содействии Ковалевскому, судя по всему, предпочел оставаться в тени - последнему приходилось извиняться, если это условие нарушалось: «Глубокоуважаемый Алексей Сергеевич, я сам ничего не понимаю. Очень огорчен, что Вас беспокоят. В разговорах со мной следователь ни разу не назвал Вашего имени. Вероятно, сделала ссылку виновная сторона».

В переписке с Шабельской Суворин продолжал оказывать на свою бывшую подчиненную моральное давление, что вызывало крайне резкую ее реакцию:

Что же мы будем переписываться, не понимая друг друга? Либо я поглупела, либо Вы переменились здорово с тех пор, когда я понимала в Берлине не только Ваши письма, но даже Ваши мысли... Неужели Вы не видите, что оскорбляете меня каждым словом письма? - Оскорбляете, говоря так спокойно и убежденно, точно у Вас есть письменные доказательства, что я БРАЛА ВЗЯТКИ именем Ковалевского?

Защищаясь, Шабельская находит «нравственное» оправдание своим поступкам и даже пытается указать Суворину его место:

К чему Вы говорите о моей лжи? - В чем она? - Жизнь кокотки-актрисы - да, конечно. Но где же тут ложь? Когда я лицемерила, выдавая себя за что-то иное? - Имела любовников в молодости - да, но не более, чем Вы любовниц, - и уж конечно, лгала меньше Вас, не имея законных властей, кого бы надо обманывать, как Вы ваших жен. Давала места? - Да, конечно. - И горжусь этим. Просила за ДЕЛЬНЫХ и честных ГОДНЫХ людей.

Находясь под следствием, Елизавета Шабельская почти четыре месяца - с 22 ноября 1903-го по 13 марта 1904 года - провела в Доме предварительного заключения на Шпалерной. Полагая, что Суворину следует взять на себя долю ответственности за ее судьбу, она взывала к нему оттуда мелодраматическими пассажами - благо за плечами имелся сценический опыт:

Вы не понимаете, наивный человек, как могли меня избавить от голода? Давши работу, которую я, по Вашему собственному мнению, делала лучше многих. - Вы же отвернулись от меня, повредили мне больше всего. Публика сказала: «уж если Суворин, изобретший ее, отвернулся - если «Новое время» не смеет печатать, значит она виновна». И без доказательств Вы смешали меня с грязью, Вы побудили газеты не давать мне работы, Вы заставили меня голодать. Что я ВАМ сделала? Чтобы знали, что если я, не дотянув до суда - покончу в сумасшедшем ли доме, в проруби или иначе - просто потому, что оборвутся нервы, - не по своему желанию, то чтобы Вы знали, что Вы тут на добрую половину виноваты. Виноватей Ковалевского. Вам чем дорог Ковалевский, чтобы резать меня ему в угоду и до сих пор резко и бессердечно бросать мне в лицо оскорбленье, не дождавшись даже, подтвердит ли его суд?.

В торжестве справедливости Шабельская ничуть не сомневалась и авансом упрекала Суворина в отступничестве: «На суде увидимся или не увидимся - это Ваше дело. - Но авось все же узнаете, что было на суде, тогда - если Вы еще честный человек, попросите у меня ПРОЩЕНИЯ. Тогда будем говорить дальше».

Ковалевский через адвоката предложил решить дело миром: ответчица признает векселя подложными, а обвинение найдет основания для ее оправдания. Шабельская решительно отвергла этот компромисс и в письмах к Суворину негодовала и возмущалась:

После года мольбы и прошений - наконец началось следствие, полгода оно тянется, и МЕНЯ ЕЩЕ ДАЖЕ НЕ ДОПРАШИВАЛИ. - Почему? - Не должно ли прийти в голову, что следствие причины знать не желает. А между тем газеты пишут обо мне гадости - а мои возражения цензура НЕ ПОЗВОЛЯЕТ печатать - и не официально, циркуляром - против этого можно бы жаловаться министру - а по телефону, бесследно и бесшумно.

По всей видимости, Суворин никакого участия в Шабельской проявлять не собирался. Патетические призывы, которыми подследственная пыталась побороть его безразличие, достигли весьма высокого накала:

Вы в Берлине явились мне больше, чем другом, - Спасителем в одну из отчаянных минут моей жизни. - Чем же я виновата пред Вами, что вы оттолкнули меня от себя после моего возвращения в Россию? Алексей Сергеевич, ВЫ ОДИН ДОСТАТОЧНО МУЖЕСТВЕННЫ, чтоб иметь свое мнение, довольно сильны, чтобы осмелиться иметь его. Вас прошу ради ХРИСТА - ради памяти о своих тяжелых днях - ради прежней дружбы - ради таланта, который, право же, у меня есть, - помогите мне - ДАЙТЕ МНЕ РАБОТУ. Ваше одно слово, ОДНО меня спасет - пробую. Вот Бог смягчит сердце Ваше. В ЕГО И ВАШИ РУКИ отдаю свою судьбу, свою жизнь. - Ваша всегда Шабельская - хотя, может быть, и ненадолго.

Дело Шабельской было назначено к рассмотрению на 21 января 1905 года - и в тот же день отложено на четыре месяца, как было объяснено в газетах, из-за болезни председателя Третьего отделения Петербургского окружного суда. Отчаяние, зазвучавшее в письмах Шабельской, судя по всему, Суворина не тронуло - его ответный ход был театральным, и даже в духе бурлеска. Вместо отмененного уголовного процесса 21 января публика увидела в суворинском театре премьеру пьесы Н. Жуковской «Над толпой»: в основу ее сюжета была положена история с поддельными векселями, а главные герои списаны с натуры. Шабельская была выведена под именем княгини Лидии Сергеевны Кинчинадзе, «красивой интересной вдовы», а Ковалевский - профессора Николая Васильевича Неволина, который, впрочем, вышел сухим из воды: его прошение об отставке было отклонено, а поддельные векселя оплатил друг. Шабельская вновь обрушилась на Суворина с протестами, а в ответ получила от него не менее гневную отповедь:

Ни малейшего «неблагородства» относительно Вас я не совершил. Мне Вас было жаль. Но я не могу побороть в себе ненависти к Вашей лжи. Знаю, что Вы очень способная, деятельная, интересная, но ложь сидит в Вас не только как в женщине, но и как в женщине много претерпевшей; честолюбие Ваше никогда не было удовлетворено, и когда Вы дорвались до власти, Вы стали делать невероятные вещи. Я искренно желаю, чтобы суд Вас оправдал, потому что я вообще ненавижу суд и думаю, что в таких делах и при нынешнем режиме не человек виноват, а черт. Никакой повестки в суд я и в глаза не видел, и потому Ваше указание на то, что я мог знать по повестке день Вашего процесса, отпадает само собою. На Вашем процессе мне и делать нечего. О сотрудничестве Вашем в «Новом времени» не могло быть речи по понятным причинам. Я не имел ни малейшего права протестовать против Ковалевского, который мне сам подписывал векселя а взять Вас в сотрудницы - значило бы именно протестовать. Во время я говорил с ним у меня едва ли более трех раз и один раз он приезжал ко мне просить поддержать Ваше театральное предприятие. Один раз я был у него в Москве при Вас, да раз говорил с ним в одном ресторане. Вот все мое личное знакомство с ним.

Отчитывая Шабельскую, Суворин не скрывает своей лояльности Ковалевскому: «Что он обманывал «свою любовницу», так это едва ли относится к государственной деятельности, которую он потерял из-за Вас и Вашей халатности». При этом своему протеже он, надо полагать, постарался обеспечить надежное прикрытие - это видно из письма тайного советника, столь неблагоразумно запутавшегося в делах и в женщинах: «Очень и очень прошу Вас не допускать на столбцах Вашей уважаемой газеты чего-либо недоброго по отношению ко мне. Мне было бы это тяжело крайне по семейным обстоятельствам». И действительно, «Новое время», при всей падкости его журналистов на громкие сенсации, не входило в подробности личной жизни Ковалевского и печатало лишь хронику судебных заседаний.

Новое заседание суда, назначенное на 23 мая 1905 года, сразу же было отложено - из-за неявки свидетелей, среди которых три четверти составляли свидетели обвинения (в том числе и Суворин, который даже не прислал объяснения). Увидев в зале Ковалевского, Шабельская пришла в ярость: «Будь у меня нож, я бы воткнула его ему в спину, чисто машинально, рефлекторным образом, движением без желания, без ненависти, против воли, так сказать». Вместо этого обвиняемой вновь пришлось протомиться в ожидании еще полгода, однако долготерпение ее было вознаграждено. Об этом немедленно сообщили столичные газеты:

Процесс Е.А. Шабельской закончился около часу ночи 27 ноября. Весь день был посвящен прениям сторон. На разрешение присяжных заседателей было постановлено 98 вопросов о доказанности подложных подписей тайного советника В.И. Ковалевского. На все вопросы присяжные ответили: нет, не доказано. Е.А. Шабельская объявлена по суду оправданной. Гражданский иск, предъявленный в сумме 120 000 рублей тайным советником Ковалевским, оставлен без рассмотрения. После объявления вердикта публика устроила шумные овации по адресу присяжных, Е.А. Шабельской и ее защитников.

Невзирая на результаты графологической экспертизы, подтвердившие поддельность векселей, прокурор А.И. Вогак заявил, что доказать подлог представляется делом большой трудности и что экспертиза решающего значения не имеет. Показания иных свидетелей явно говорили о том, что обвиняемая довольно высоко котировала свои услуги (князь Друцкой-Любецкий, бывший любовник Шабельской, сообщил, что свое содействие в проведении через Министерство финансов проекта электростанции она оценила в 50 000 рублей), но и это не произвело должного впечатления на присяжных. Моральное осуждение вообще было адресовано третьей стороне: «Защитник Квашнин-Самарин подчеркнул некрасивое поведение представителей финансового мира, угодливо учитывавших бланки Ковалевского, считаясь не с его кредитоспособностью, а с положением». Шабельскую же, разорившую свое театральное предприятие и лишившую актеров работы и жалованья, мягко упрекнули в чисто женской слабости: «Театр пал по вине Шабельской: она стремилась играть роли молодых женщин, показываться в роскошных костюмах». Стоит также заметить, что подробного обсуждения исхода дела, вопреки обыкновению, в газетах не последовало.

3

Итак, на весах правосудия, долго колебавшихся под воздействием заинтересованных сторон, перетянула чаша Шабельской, хотя игра на время пошла на пользу и Министерству финансов, которое избежало громкого скандала с участием важного чиновника (даже Суворин, всячески хлопотавший за Ковалевского, не удержался от сердитого замечания в его адрес: «Ковалевский умный хохол и очень способный, но тоже не знающий удержу и, как все сластолюбивые мужчины, не может устоять в равновесии и распускает вожжи своей воли»). Можно даже предположить, что выигрыш дела обернулся бы для Ковалевского пирровой победой: Шабельская вполне могла бы в отместку предъявить Ковалевскому встречный иск - о клевете, ведь некогда любимый человек предал ее и жестоко разочаровал. Об этом еще во время следствия она откровенно писала Суворину:

Вот вы говорите о лжи: Ковалевский сам отец лжи. Признаюсь, я сыграла дуру и семь лет подряд обожала его как святого, вам же говорила, помните, а он просто был мелкий - нет, крупный жулик, умевший обманывать даже свою любовницу - лгать постоянно, ежеминутно, годами даже в постели с женщиной.

Считая себя «невинно пострадавшей», Шабельская в поисках справедливости обращалась к своей старой симпатии, юристу А.Ф. Кони:

Суворин почему-то возненавидел меня - быть может, потому, что чувствует, насколько жесток и несправедлив был со своим старым сотрудником и ДРУГОМ. Быть может, его уверил Ковалевский в моей душевной черноте... Но неужели же судебный приговор все еще не убедил его? Вот что возмутительно в России: во всякой другой стороне невинно пострадавший, оправданный, признанный оклеветанным, получил бы симпатии, поддержку, помощь. Здесь же, оправданная судом и сенатом, я нахожу только врагов... и ни одного друга... Где же все те, которым я будто бы продавала милости, и дела, и ордена? - Гнусней этой клеветы придумать ничего нельзя было. И все же я молчала и никого не запутала в скандал - я только хотела оправдать себя, вернуть себе честное имя ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ - женскую репутацию рвите, сколько хотите, это мне все равно, - я свободный человек и никого никогда не обманула. Женские слабости чести не марают.

Впрочем, некоторые шаги по возмещению морального ущерба Шабельская предприняла, выпустив роман «Векселя антрепренерши», который назвала «защитительной речью, обращенной к общественному мнению». Уже в Предисловии она ставит все точки над i: «Окружной суд оправдал Шабельскую и признал клеветой возводимое на нее обвинение, а Правительствующий Сенат утвердил этот приговор, подтвердив право присяжных признать настоящими даже векселя, опороченные постановлением коммерческого суда». Дальнейшее повествование являет собой дайджест нашумевшего дела, причем автор делает торжественное заявление: «Честно и открыто называю я вещи и людей своими именами, принимая ответственность нравственную и юридическую за каждое сказанное слово…». Написанную по горячим следам, книгу Шабельской следует считать излишне эмоциональной, предвзятой и по-женски мстительной по отношению к Ковалевскому, однако по части основных фактов она не грешит против истины, что подтверждается сопоставлением романа с газетными судебными материалами. Амфитеатров тоже свидетельствует: «Вообще, лгуньей она не была, что редко в истеричке. Хитрить, интриговать, политиковать, провести, окрутить вокруг пальца очень могла. “Врать”, т.е. плести небылицы, - нет».

Однако задуманный как «хроника», составленная на основании «подлинных документов следствия и по рассказам лиц, ближе всех знавших обоих героев», роман дальше первого выпуска не пошел - сменилась историческая эпоха, и Елизавета Шабельская, разделявшая убеждения крайне правого толка, всецело отдала себя политической борьбе. Ее место в лагере монархистов рельефно охарактеризовал Амфитеатров:

Две трети жизни проскиталась она в государствах демократического строя а в Россию возвратилась яростною фанатичкою дома Романовых и победоносцевской (sic! - О.М. ) триады - «православие, самодержавие, народность». Патриотизм она определяла беззаветным и нерассуждающим служением началам этой тройственной формулы, и сама им служила не за страх, но за совесть, со всем буйством и воинственным наскоком, свойственным ее дикой натуре.

При этом Шабельская настойчиво продолжала писать Суворину, вот только тон ее писем резко поменялся - из загнанной в угол просительницы она превратилась в трибуна, исполненного патриотического пафоса:

Теперь, КОГДА МОЕ ИМЯ ОМЫТО ПРИГОВОРОМ ПРИСЯЖНЫХ, я уже не должна более скрываться и могу принять активное участие в организации сопротивления красному тиранству, от которого стонет вся Россия. Вы, Алексей Сергеевич, так ХРАБРО и честно шли с НАРОДОМ против красной фразы и насилия, что я земно кланяюсь Вам и с восторгом и уважением вспоминаю Ваше имя. Помогите же и дальше. Мы - не сидим сложа руки. И организовали МИРНУЮ партию - да, но сильную и ПО СОСТАВУ самую ДЕМОКРАТИЧЕСКУЮ - то самое БРАТСТВО СВОБОДЫ И ПОРЯДКА, которое уже бойкотируют все красные комитеты.

Из зала судебного заседания Шабельская вышла рука об руку с новым мужем, а заодно товарищем по оружию Алексеем Николаевичем Борком, также проходившим по делу о фальшивых векселях. С ним она познакомилась в 1896 году на Всероссийской выставке в Нижнем Новгороде, и с тех пор они проживали вместе на одной квартире и даже ездили в компании с Ковалевским в Баку и за границу. (Как свидетельствует Амфитеатров, Борк, по профессии врач-психиатр, простым наложением рук вылечивал мигрени, но при этом был весьма усердным поклонником Бахуса.) Надо сказать, что в уголовном деле Шабельской Борк потерпел значительный ущерб: «...сделавшийся благодаря протекции Ковалевского годовым врачом в 5-6 учреждениях с солидными окладами, вскоре после разрыва Ковалевского с Шабельской места эти потерял».

Однако политическая деятельность доходов Шабельской не приносила, а поскольку «надо кушать даже в старости», в ее письмах к Суворину снова зазвучали жалобные ноты:

Не легко мне писать Вам... но <...> Анатолий Федорович Кони сообщает мне, что он говорил с Вами обо мне <...> и из его слов черпаю я надежду и смелость ПРОСИТЬ У ВАС РАБОТЫ. <...> У Вас же со смертью Скальковского осталось свободное место и фельетониста, и балетного рецензента... - И, может быть, Вы вспомните о писательнице, которой Вы сами не так давно придавали некоторую долю способностей.

Суворин, надо полагать, ни на пламенные призывы Шабельской к содействию ее политическим инициативам, ни на ее мольбы о помощи не отвечал (впрочем, он позволил ей напечатать в своей газете объявление о распродаже театрального реквизита). Он пытался сохранить видимость «объективной позиции» и вообще не афишировал своей принадлежности к монархистским и черносотенным организациям и не принимал открытого участия в их акциях - даже при том, что в 1901 году предварительное заседание первой православно-монархической организации «Русское собрание» проходило в редакции газеты «Новое время» и Суворин вошел в состав ее учредителей. (Рупором крайнего национализма и шовинизма в «Новом времени» выступал М. Меньшиков.) В июне 1907 года Суворин сделал в своем дневнике запись-декларацию, похоже, рассчитанную на дальнейшее публичное воспроизведение:

Журнальные свиньи назвали «Новое время» «министерским официозом» («Речь») и рады пожимать руку «Русскому знамени», если оно ругает «Новое время». Мы заступались за «Союз русского народа», когда видели, что на него нападают несправедливо. Но быть в партии с г. Дубровиным и др. союзниками мы никогда не были и не будем. Не будем мы считать «Союз русского народа» за русский народ, как не считаем за русский народ ни одной другой партии.

Политическая уклончивость Суворина - факт, не требующий особых доказательств, - он, «конечно, был монархист и большой мастер ладить с правительством, играл на патриотических струнах, во всех гаммах, как великолепный виртуоз». Соответственно издатель «Нового времени» предпочел прекратить какое бы то ни было общение с не знающей удержу монархисткой и антисемиткой Елизаветой Шабельской - «он был слишком умен и практичен, чтобы принимать всерьез и к руководству истерические вопли своей берлинской приятельницы».

Свой вердикт Шабельской уже по окончании ее дела Суворин сформулировал в дневнике:

23.07.1907. Был В.И. Ковалевский. Долго говорили о Витте, о современном положении вещей. <...> Владимир Иванович - большой умница и талант. <...> Вообще он сказал мне много лестного и о моей писательской деятельности, и о той нравственной поддержке, которую я оказал ему в случае с Шабельской. Сколько скверные и распутные бабы погубили талантливых и хороших мужчин.

Так завершилось бывшее когда-то близким приятельство Алексея Сергеевича Суворина с Елизаветой Шабельской. Возникшее отчуждение, по-видимому, следует объяснять не только его мужской солидарностью с Ковалевским и не только ее прегрешениями и темными делами. «Изобретши» Шабельскую и обеспечив ее работой, Суворин за два десятка лет общения с ней прошел в каком-то смысле типичный для него путь от влюбленности в нового человека к разочарованию в нем, тем более сильному, чем более незаурядной оказывалась встретившаяся ему личность. Иной раз охлаждение наступало в считанные месяцы, как, например, в случае с графиней Е.В. Салиас де Турнемир, пригласившей Суворина из Воронежа в Москву сотрудничать в своем журнале «Русская речь». «Я живу у графини в Сокольниках. Женщина эта - просто восторг. Говорит много и говорит хорошо, вдохновляется же если, то просто вся изменится, и говорит необыкновенно страстно», - писал Суворин в июле 1861 года своему знакомому М.Ф. Де-Пуле, а в октябре того же года маятник его мнения о ней резко качнулся в другую сторону: «Графиня - взбалмошная женщина, оставившая газету на произвол судьбы и говорившая такие глупости, что их повторять я не решаюсь. В литературе она ни бельмеса не смыслит, жизни русской не знает, газетного такту ни на волос». Это свойство суворинской натуры подметил и Чехов, также переживший взлет и падение в дружбе с Сувориным (которая, впрочем, почти целиком уложилась в его писательскую жизнь): «У него азартная страсть ко всякого рода талантам, и каждый талант он видит не иначе, как в увеличенном виде. Его можно отлично эксплоатировать...» Драматичными были и отношения Суворина с Лесковым: «И тот и другой не могли похвастаться покладистыми характерами и откровенно предпочитали крайности - середине». При этом, даже испытав охлаждение к человеку, Суворин редко отказывал ему в помощи, если она была необходима:

Не было сотрудника, которому «старик Суворин» не старался бы облегчить труд и существование. Вспоминаются три-четыре имени сотрудников, лично ему несимпатичных, даже трудно им переносимых, но - они были литераторы, были даровиты, и этим решилось его отношение к ним и он их терпел многие годы и, наперекор самому себе, обеспечивал их благополучие.

Однако Елизавете Шабельской в трудную для нее минуту Суворин не только не помог, но и выступил против нее, и даже ее оправдательный приговор не способствовал восстановлению отношений - столь низко упала в его глазах «проштрафившаяся» антрепренерша. (Не будет лишним добавить, что дело Шабельской проходило на фоне русско-японской войны и «неудачи русских войск страшно и губительно отозвались на Суворине. Он стал нервен сверх меры, вспыльчивее, чем когда-нибудь».) Последнее послание Шабельской к Суворину, очевидно, писалось уже без всякой надежды на сострадание:

Виктор Петрович [Буренин] говорил мне, что Вы меня не хотите видеть, не хотите обо мне слышать <...> Если бы Вы знали, как мне это больно. <...> Виктор Петрович сказал мне, что когда он сказал о «писании рецензий», Вы сказали «она сама актриса, будет пристрастна». Друг мой, какая я теперь актриса. Я старуха физически и духовно... <...> Алексей Сергеевич, поверьте, мне не ахти как долго жить осталось, разбитой и разломанной пережитой пыткой духовной, но половину этой жизни я отдала бы за то, чтобы иметь право входить к Вам, как прежде входила к расположенному человеку, позволявшему называть себя другом... Позвольте хоть раз пожать Вам руку, дорогой Алексей Сергеевич. Поверьте, это принесет Вам счастье.

Суворин от предложенного счастья, надо полагать, отказался. А некоторое время спустя его самого одолела неизлечимая болезнь и, изнурив физически и душевно, в 1912 году свела в могилу.

Что же до Елизаветы Александровны Шабельской, то она после этого письма прожила еще десять лет, стала «крестной матерью» черносотенцу Петру Николаевичу Попову (1894-1952). Впредь именуя себя Шабельский-Борк, в 1922 году он участвовал в покушении на бывшего лидера кадетской партии П.Н. Милюкова - в результате пуля попала в В.Д. Набокова, отца известного писателя. В 1911 году в газете «Колокол» Шабельская опубликовала антисемитский роман «Сатанисты ХХ века», а в 1913 году - роман «Красные и черные». Ее сотрудничество с органом «Союза русского народа» газетой «Русское знамя» прекратилось в том же, 1913 году из-за расхождений «чисто личного характера» с издательницей Е.А. Полубояриновой. Однако политическая деятельность Шабельской на этом не закончилась: есть сведения, что в конце августа 1915 года она приняла участие в работе совещания уполномоченных монархических организаций в Саратове, правда, в весьма скромном качестве - как почетный член Пермского Мотовилихинского отдела «Союза русского народа».

Летом 1917 года доживавшая свои последние месяцы газета «Новое время» поместила краткий некролог: «15 августа, в 10 часов утра в имении Сусть-Заречье Новгородской губернии, после продолжительной болезни тихо скончалась писательница Елизавета Александровна Шабельская-Борк, о чем убитые горем крестный сын и друзья извещают знакомых и почитателей». Издатели газеты, сыновья Алексея Сергеевича Суворина, не стали отказывать в просьбе крестного сына Елизаветы Шабельской сообщить о ней печальную весть.

По этой теме читайте также:

Примечания

1. См.: Дневник Алексея Сергеевича Суворина. Лондон; М., 2000. С. 125-129.

2. Там же. С. 566-567. Предположительная дата письма - конец 1893 года.

3. Там же. С. 127.

4. См.: Макарова О. «Судьба каким-то роковым образом ставит меня поперек Вашей дороги…»: «Дело Каировой» и его след в биографии А.С. Суворина // НЛО. 2005. № 75 (5). С. 92-121.

5. Шабельская Е.А. Векселя антрепренерши: Роман-хроника. Вып. 1. СПб., 1907.

6. Дневник Алексея Сергеевича Суворина. С. 129.

7. Там же. С. 126.

8. См.: РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 1949. Письма Кони А.Ф. к Суворину А.С. Л. 87. Письмо от 24.05.1906. Кони пишет Суворину: «Я знал ее в Харькове 12-летней девочкой, в бонбончиках и с - а встретил потом этого «Лизочка», как все мы тогда ее называли - через 20 лет в Берлине, в ужасном положении. Тогда я писал о ней покойному А.П. Коломнину и Вы ее устроили в «Новом Времени» (Там же. Л. 87).

9. Это было в 1869 году в Харькове, где Кони служил товарищем прокурора и был соседом и другом семьи Шабельских.

10. РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Письма Шабельской Е.А. к Суворину А.С. 4.01.1890 - 6.04.1909; Ед. хр. 4670. Письма Шабельской Е.А. к Суворину А.С. 1890-е гг. Писем Суворина к Шабельской разыскать не удалось, возможно, потому, что Суворин зачастую просил своих корреспондентов, особенно впавших в немилость, возвратить его письма. Цитаты из писем приводятся в соответствии с нормами современной орфографии и пунктуации.

11. РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 149. Письмо от 22.09.1893.

12. Шабельская Е. «Женский вопрос в наши дни» // Новое время. 1896. № 7256.

13. Там же. Л. 186-187.

14. См.: Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем. Письма. Т. 9. М., 1973-1983. С. 22-24, 48-49.

15. РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 184 об. Письмо от 14.02.1895.

16. РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4670. Л. 37 об. (Суворин в то время путешествовал по Италии.)

17. Там же. Л. 35, 36. Письмо датировано 1893 г.

18. Там же. Л. 37.

19. Там же.

20. Там же. Л. 226. Ср. одно из дневниковых признаний Суворина: «Я несомненно совершенно одинок в теперешней моей семье Для меня, что делает меня одиноким, ни у меня к ним, ни у них ко мне никаких чувств не может быть» (см.: Дневник Алексея Сергеевича Суворина. С. 584 [расшифровка зачеркнутой записи от 20.08.1899]).

22. Амфитеатров А.В. Тяжкая наследственность // Амфитеатров А.В. Жизнь человека, неудобного для себя и для многих: В 2 т. М., 2004. Т. 2. С. 73.

23. РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 174-174 об. Письмо от 24.12.1894.

24. Тяжкая наследственность // Амфитеатров А.В. Жизнь человека... Т. 2. С. 73.

25. РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 174-174 об. Письмо от 24.12.1894. Л. 179.

26. Тяжкая наследственность // Амфитеатров А.В. Жизнь человека... Т. 2. С. 76.

27. РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 176, 177 об. Письмо от 10.01.1895.

29. РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 224. Письмо от 5.05.1897.

30. Там же.

31. РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 239-240. Письмо от 28.07.1899.

32. Тяжкая наследственность // Амфитеатров А.В. Жизнь человека... Т. 2. С. 68, 70.

33. РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4670. Л. 189.

35. См.: Дневник Алексея Сергеевича Суворина. С. 379.

36. См.: Шабельская Е.А. Векселя антрепренерши. С. 154.

37. См.: Дневник Алексея Сергеевича Суворина. С. 451-452.

38. См.: Театр и искусство. 1901. № 46. 11 ноября. С. 827. Автор заметки - В.А. Вакулин (псевд. Вл. Линский).

39. Тяжкая наследственность // Амфитеатров А.В. Жизнь человека... Т. 2. С. 66.

40. Кугель А.Р. Листья с дерева: Воспоминания. Л., 1926. С. 48.

41. РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 250 об. Письмо от 7.04.1902.

42. РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 1843. Письма Ковалевского В.И. к Суворину А.С.

15.02.1897 - 30.01.1907. Л. 9. Письмо от 7.08.1902.

43. Ф. 459. Оп. 2. Ед. хр. 391. Письма Суворина А.С. к Шабельской Е.А. Черновики. Л. 12. Письмо от 27.01.1905.

44. См.: Дневник Алексея Сергеевича Суворина. С. 329.

45. См. об этом: Дудаков С.Ю. История одного мифа: Очерки русской литературы XIX-XX вв. М., 1993. С. 179, 199.

46. Тяжкая наследственность // Амфитеатров А.В. Жизнь человека... Т. 2. С. 74.

47. РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 159. Письмо от 21.01.1894.

48. Тяжкая наследственность // Амфитеатров А.В. Жизнь человека... Т. 2. С. 72.

49. См., например: Новое время. 1905. 29 ноября, а также: Шабельская Е.А. Векселя антрепренерши. С. 127. Отставка Ковалевского не воспрепятствовала его успешной предпринимательской деятельности. Впоследствии он в разное время занимал видные посты: в Совете съездов представителей промышленности и торговли, председателя правления Товарищества Петроградского вагоностроительного завода и Общества механических заводов «Братья Бромлей», а в 1906-1916 годы был председателем Императорского Русского технического общества. В советские годы сотрудничал с Н.И. Вавиловым в Государственном институте опытной агрономии и закончил свою жизнь в 1934 году в звании заслуженного деятеля науки и техники РСФСР (см.: Воспоминания В.И. Ковалевского // Русское прошлое. 1991. № 2. С. 19).

50. Наша жизнь. 1904. 31 декабря: «Чисто семейные дела и наш бюрократический строй: По поводу дела В.И. Ковалевского». Суть этого дела была такова: Лихутину Государственный поземельный банк дал ссуду в 317 000 рублей, которая затем «благодаря заслугам» Ковалевского «по государственной службе» увеличилась почти на 100%. Далее Ковалевский при последующих отчуждениях отдельных частей имения и перезалогах выручил более 300 000 руб.

51. Шабельская Е.А. Векселя антрепренерши. С. 110.

52. РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 251.

53. Шабельская Е.А. Векселя антрепренерши. С. 98.

54. РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 253, 255.

55. Там же. Ед. хр. 1843. Л. 10, 12. Письмо от 12.04.1903.

56. Там же. Л. 13.

57. Там же. Ед. хр. 4669. Л. 253.

58. Там же.

59. Там же. Л. 253 об. - 254.

60. Там же.

61. Шабельская Е.А. Векселя антрепренерши. С. 132.

62. РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 259.

63. Там же. Л. 259 об. Письмо не датировано, но его пагинация позволяет отнести его ко времени процесса; кроме того, следующее за ним письмо - об успешном окончании дела.

64. См.: Жуковская Н.Ю. Над толпой: Пьеса в 4 действиях. (Премьера - 21.01.1905 на сцене театра Петербургского Литературно-художественного общества.) СПб., 1905.

65. Ф. 459. Оп. 2. Ед. хр. 391. Л. 12-12 об. Письмо от 27.01.1905 (черновик).

66. Там же. Л. 14.

67. Там же. Оп. 1. Ед. хр. 1843. Л. 16. Письмо от 22.04.1905.

68. Шабельская Е.А. Векселя антрепренерши. С. 153.

71. Там же.

72. РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 2. Ед. хр. 391. Л. 12. Письмо А.С. Суворина к Е.А. Шабельской от 27.01.1905 (черновик).

73. РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 255.

74. РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 1949. Л. 89. Письмо Е.А. Шабельской к А.Ф. Кони, вложенное в письмо последнего к А.С. Суворину. А.Ф. Кони препровождает письмо Шабельской следующими словами: «Многоуважаемый Алексей Сергеевич. Я получил прилагаемое письмо. Что я могу теперь сделать для «старухи», как она подписывается, величая меня «Вашим превосходительством»? Просить Вас за нее не имею ни права, ни основания. Позвольте просто переслать ее письмо на Ваше усмотрение в подлиннике» (Л. 87).

75. Шабельская Е.А. Векселя антрепренерши. С. V.

76. Там же.

77. Тяжкая наследственность // Амфитеатров А.В. Жизнь человека... Т. 2. С. 68.

78. Шабельская Е.А. Векселя антрепренерши. С. 154.

79. Тяжкая наследственность // Амфитеатров А.В. Жизнь человека... Т. 2. С. 73. Уже после смерти Шабельской в ее биографии появились эпизоды-апокрифы: писали, например, что она «провела больше года на передовых позициях в русско-японскую войну. Там она не только была переводчиком, но деятельно ухаживала за ранеными и, переодетая в форму солдата, участвовала в нескольких опасных разведках» (см.: Шабельская Е.А. Сатанисты ХХ века. М., 2000. С. 8. - Примеч. редакции). Если сопоставить даты, то выходит, что военная операция бесстрашной 50-летней «княгини» - которая вдруг заговорила по-японски - состоялась в промежутке между судебными заседаниями.

80. РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 260. «Братство свободы и порядка» - небольшая монархическая организация, возникшая в первые дни революционных событий 1905 года и направившая в связи с ними всеподданнейший адрес императору.

81. Новое время. 1905. 27 ноября. А. Борк был старшиной «Братства свободы и порядка». Основная его деятельность связана с «Союзом русского народа»: он был одним из учредителей «Союза», сотрудником газеты «Русское знамя». После раскола «Союза» поддержал А.И. Дубровина. В сборнике «Союз русского народа: По материалам чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства 1917 г.» (М.; Л., 1929) в протоколах показаний Борк упоминается как покойный; можно предположить, что его не стало до 5 марта 1917 года - даты образования Комиссии.

82. РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 1949. Л. 89. Письмо Е.А. Шабельской к А.Ф. Кони, вложенное в письмо последнего к А.С. Суворину.

83. Там же. Ед. хр. 4669. Л. 262. Данное письмо (в связи с упоминанием о смерти К.А. Скальковского, государственного чиновника и театрального критика) можно датировать 1906 годом.

84. Дневник Алексея Сергеевича Суворина. С. 499.

85. Тяжкая наследственность // Амфитеатров А.В. Жизнь человека... Т. 2. С. 74.

86. Там же.

87. Дневник Алексея Сергеевича Суворина. С. 526-528.

88. Суворин А.С. Письма к М.Ф. Де-Пуле / Публ. М.Л. Семановой // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1979 год. Л., 1981. С. 127, 154.

89. См.: Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем. Письма. Т. 3. С. 119. (Письмо к А. Н. Плещееву от 1.01.1889.)

90. Динерштейн Е.А. А.С. Суворин: Человек, сделавший карьеру. М., 1998. С. 220.

91. Старик Суворин // Амфитеатров А.В. Жизнь человека... Т. 2. С. 9.

92. Ежов Н.М. Алексей Сергеевич Суворин: Мои воспоминания о нем, думы, соображения // Исторический вестник. 1915. № 2. С. 459-460.

93. РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 269-270 об. Письмо от 20.11.1907.

94. См. о нем: Иванов А. Верный сын императорской России: Памяти П.Н. Шабельского-Борка // http://www. rusk.ru/st.php?idar=103330. «Крещение» Попова Елизаветой Шабельской имело, скорее всего, символический, политический характер, поскольку родился он в Кисловодске в 1894 году, когда Шабельская находилась в Германии (хотя в принципе в православной церкви существует возможность стать крестным отцом или крестной матерью заочно), а его двойной псевдоним отсылает к 1905 году, когда Шабельская вышла замуж за А.Н. Борка. Кроме того, по церковным канонам крестный не мог быть усыновителем и дать свою фамилию крестнику. (Благодарю за разъяснение отца Иннокентия, преподавателя Библейско-богословского института Св. Апостола Андрея.)

95. Степанов А. Cаратовское совещание или Cаратовское совещание уполномоченных монархических организаций 27-29 авг[уста] 1915 (http://www.rusinst.ru/articletext. asp?rzd=1&id=6315&tm=5).

Ключевые слова: А.С. Суворин, С.И. Смирнова-Сазонова, дневник, A.S. Suvorin, S.I. Smirnova-Sazonova, diary

8.04.1898. Вчера у нее [Стрепетовой] пять часов сидела Дестомб, принесла все сплетни из Малого театра и свои собственные горести. «Два подростка» не пойдут, и главным образом из-за нее. Ей дали роль, потом на репетиции потребовали назад и велели поменяться с Домашевой. Она полетела жало-ваться на это Суворину. Тот разозлился, что смеют распоряжаться без него, и сказал, что когда так, пьеса совсем не пойдет .

20.09.1898. Яворская говорит, что Суворин переживает теперь медовый месяц с Дестомб .

28.09.1898. Суворин с Дестомб и Орленевым ездили в Москву смот-реть «Царя Федора», которого репетируют в новом театре у Немировича. Записали все mise-en-scène и стали так же ставить у себя в Малом театре. Вдруг прочли в московских газетах, что Суворинский театр учится у моск-вичей и рабски копирует их постановки. Суворин сейчас же грянул опро-вержение и теперь давай все ставить по-своему, все места опять меняют .

25.10.1898. Как-то раз у подъезда ресторана [актер Познанский] увидел суворинскую карету, обрадовался, думал, что тут Анна Ивановна, спрашивает кучера, кого привез. «Алексей Сергеевич — с кем?» Кучер замялся. Должно быть, с царицей Ириной, т. е. с Дестомб .

23.12.1898. Анна Ивановна Суворина выговаривает мне, что я у них не бываю, удивляется, что я после такой дружбы с Алексеем Сергеевичем совсем забыла его. Говорит, что она на моем месте сделала бы ему сцену, но знаком-ства не прекратила бы .

12.03.1899. Агитация против «Нового времени» все растет. <...> Сорок лет общество прислушивалось к его [Суворина] мнению, и вдруг в один день он потерял свою популярность. Студенческая история погубила его. Первый раз в жизни он не попал в тон .

20.03.1899. ...Горячо спорили о Суворине. Кривенки за него. Евгения Ва-сильевна ездила утешать его, говорит, что он близок к сумасшествию. <...> Я удивила Кривенков словами, что для меня Суворин умер, не существует. Жалеть его я еще могу, но сочувствовать ни в каком случае .

21.03.1899. Была у Шубинского. Он пошел вчера к Суворину и сам не рад был. Суворин его выгнал. «Убирайтесь вон!» Он теперь невменяемый. В 65 лет, всеми оплеванный, затравленный, он падает все ниже. В Союзе пи-сателей потребовали его исключения, говорят про него ужасные вещи, не оста-новились даже перед клеветой. Это тоже своего рода террор. Раньше терро-ризировало всех «Новое время», теперь Союз писателей бьет его тем же оружием. Суворин окончательно потерял голову. Его предают даже свои. <...> Все это, конечно, не за одно письмо о студентах, нет, это расплата за прошлое .

21.07.1899. На набережной [в Ялте] видели Чехова. Он постарел и выгля-дит не знаменитым писателем, а каким-то артельщиком. <...> О Суворине и нововременцах отзывается не особенно сочувственно. Говорит, что он всех там боится, Буренина боится, Сигму боится .

19.09.1899. Суворин шлет телеграммы в Малый театр, что напрасно там не торопятся заключать контракт с Дестомб. А тем все радехоньки, что ее нет. Без нее тихо, нет скандалов, жалоб, неприятностей. Ее так все боятся, что ее уборная стоит пустая, никто не хочет одеваться там .

29.09.1899. Суворин велел принять Дестомб; 200 рублей в месяц и бене-фис. Она начала с того, что уговорила его отнять роль у Погодиной и отдать Некрасовой. Погодину она боится, как молодую, талантливую актрису .

5.10.1899. Была Дестомб. <...> Николай думает, что она ждала, не пригла-сит ли он ее в Народный театр. Она из Малого театра ушла, не сошлась в ус-ловиях. Там не согласились на тот оклад, который она хотела. Так она, верно, желала их попугать ангажементом в Попечительстве. Но Суворин теперь вер-нулся. Он заставил опять взять ее в Малый театр .

12.10.1899. Дестомб вернулась опять в Малый театр. Отняла роль у Чае-вой. Та приехала играть в «Царе Федоре». Нет, говорят, Клавдия Ивановна играет. Ее даже не предупредили. А Клавдия Ивановна злится, режет нож-ницами головные уборы и даже электрические проводы порвала, так что со-ставляли протокол .

26.10.1899. Евгения Васильевна радуется, что Сувориным командует Дестомб. — Пусть хоть женщина ему на душу наступит. А то они Бога забыли, не знают себе равных .

25.11.1900. Смерть Коломнина помирила нас с Сувориным. Я написала статью против дикого погрома в театре и отвезла ее Суворину. Он, увидев меня, кинулся меня целовать и обнимать и долго от волнения не мог гово-рить. После Коломнина он действительно осиротел. Он потерял в нем един-ственного друга и помощника. Хозяйская часть газеты, семейные дела, те-атр — все это на Коломнине. В семье постоянные раздоры, он один как-то примирял это. Теперь все обрушилось на Суворина. Он говорит о своей семье с раздражением, а сына Алексея прямо называет злым и невыносимым. Но не меньше, чем смерть зятя, его волнует скандал в театре и главное то, что все это устроила Яворская .

3.12.1900. Буренин поставил Суворину условием, что Яворская остается, иначе он уходит из газеты. Суворин его боится и, конечно, уступит .

24.12.1900. Как только умер Коломнин, Дестомб втерлась опять в Малый театр, стоит на афише .

28.02.1901. 25-летие «Нового времени». Юбилей с полицейской охраной. В Эртелевом переулке была баррикада из конной стражи. <...> ...Толпу сту-дентов, явившихся подать Суворину «адрес от интеллигенции», загнали во двор одного дома на Итальянской. <...> Случевский прочел стихи, в которых описывал седины, морщины и маленькие глаза Суворина, его бестолковые разговоры, «и все такое», но похвалил его за то, что у него душа хороша. <.......................................................................................................................................... >

Я ему сказала, что если б я была на месте студентов, то поступила бы так же. Газеты у них нет, отвечать ему печатно они не могут .

7.04.1901. Говорит о Станиславском. Суворин в своей газете его ругает, а в разговоре хвалит, называет гениальным режиссером. <...> Против Чехова у него есть какая-то затаенная неприязнь. Это за то, что он не прислал ему поздравления на юбилей .

5.11.1901. Была у Суворина, отдала ему визит, который он сделал мне ме-сяца два назад. <...> Влетела Дестомб. Я ее не узнала, как она подурнела. «Вы зачем», — спрашивает Суворин, стараясь притвориться строгим, а у самого лицо расплывается в улыбку. Она сует ему афишку: «Напечатайте!» За Не-вской заставой будет играть с Орленевым «Царя Федора». <...> Суворин очень доволен, что ее взяли в Попечительство. Я спрашиваю, отчего он не оставил ее в своем театре. «Да она стала невозможно вести себя. И запросила 250 руб. Я находил, что она этих денег не заслуживает» .

9.11.1901. У Сувориных семейная вражда не прекращается. Теперь между братьями. Они раз в кабинете отца чуть за горло друг друга не схватили. Ми-хаил завел бухгалтерию, потребовал отчета по изданию «Всей России» и «Всего Петербурга». Снессарев телеграфировал Алексею: с нас отчет тре-буют. Тот прилетел из деревни и закатил сцену. Он никому отчетов давать не будет. Бухгалтерию к черту! С отцом он в ссоре, газеты не ведет, все нава-лили на старика. <...> Суворин побаивается подписки, а вдруг упадет. «Рос-сия» входит в силу, там есть Дорошевич, ее соперничество опасно .

11.11.1901. Евгения Васильевна рассказывает, что на четверговых обедах у Суворина теперь товарищ министра бывает и обеды стали гораздо доро-же. — Но все равно Анна Ивановна протанцует канкан на столе .

31.03.1902. Хотела писать фельетон, да Суворин помешал. Приехал днем и часа четыре сидел. Я ему дала чаю, он послал своего кучера домой за сига-рой. Всю свою жизнь мне рассказал, начиная с того времени, когда он давал уроки в женском пансионе. В Воронеже он был хорош с поэтом Никитиным. <...> А теперь у него сын Алексей проживает 35 тысяч в год. Вражда его с от-цом все продолжается. Он хочет вести газету один, отца совсем устранил. Отец забраковал статью Розанова, велел разобрать. Тогда сын велел разо-брать всю газету, и «Новое время» не вышло. Было напечатано, что это по случаю поломки главной ротационной машины. Но это не машина, а семей-ная драма. Суворин, когда узнал об этом, упал на лестнице в обморок .

5.05.1902. Свою пьесу Суворин отдает на московский театр. Очень оби-жен, что здесь ее не ставят. Сам предлагать не хочет, а его не просят. <...> Стали говорить о ком-то, что он, пожалуй, выгонит его из газеты, а Суворин на это: — Я боюсь, чтобы меня самого не выгнали. Сын его действительно пы-тается это сделать .

15.10.1902. [Суворин] пришел сам и сидел до вечера. В Феодосии, обра-довавшись солнцу, прекратил всякую переписку с Петербургом. А главное, он был рад, что не видит, как его грабят. Знает, что все тащат, но это далеко, так что это не волнует. Он скопил себе 30 тысяч — это его личное состояние, его шкатулка, которую он оставил себе до конца жизни на все свои прихоти и удовольствия. Газеты он не читает, чтобы напрасно не волновать себя. Сам он уже работать не может, а другие, конечно, сделают не так, не по его .

22.12.1902. Николай скончался .

13.01.1903. От Суворина ответ. Я знала, что мое письмо его заденет за жи-вое. Он будто бы в таком ужасном состоянии, что не застрелил себя только из трусости. Не идет ко мне, так как стал бы говорить о том, что его угнетает (драма с сыном) .

14.01.1903. [Суворин пришел утром.] Он совсем не ложился. Катался по улицам и, обсыпанный снегом, пришел ко мне. <...> У него старость невесе-лая, история с сыном кончится скандалом на весь Петербург. Сын уже ходил к Плеве и получил разрешение издавать газету. <...> Суворин обезумел, он подавлен, ни о чем другом не может говорить. Сын у него же берет деньги, чтобы выступить его конкурентом. Хочет, чтобы он заплатил 180 тысяч долгу за него, да выдал ему на два года вперед содержание, 16 тысяч. За это он от-казывается от своей доли в наследстве. Суворин этим возмущен, хочет нынче же переписать завещание. Деньги он ему дает, обещал выплатить не сразу, а по частям. <...> О своей семье Суворин говорит, что это подлая семья, все на ножах. Сын остановился в гостинице, объявил, что он в эту грязную яму в Эртелевом переулке не пойдет. С отцом не видится. Переговоры идут через по-средников. А посредниками братья Алексея, т. е. его враги .

23.01.1903. Ничего, кроме дневника, не читала. Вся моя прошлая жизнь представилась в новом свете. Десять лет я делила мужа с другой и была на втором плане .

6.02.1903. [Суворин] …приехал позднее и сидели часа три. Я вспоминала Николая, он свою покойную жену. Мы оба были слепы и не хотели ничему верить, пока не нашли писем .

4.03.1903. От Суворина трогательное письмо. Он пишет, что не может из-гнать меня из своего сердца, благодарит за отчет о том, как прошла его пьеса [«Вопрос» на гастролях Александринского театра в Варшаве], и зовет к себе в деревню .

31.08.1903. Тот [Суворин] его [Иллариона, сына Кривенок] будто бы даже с собой в Феодосию зовет, на свой счет хочет его везти. Но Ларя [Илларион] с ним не едет, а едет с ним Дестомб. Суворин недавно выгнал Дестомб из-за стола, когда она стала говорить, что Коломнин умер оттого, что преследовал ее, тогда Бог услышал ее молитвы и прибрал его. Это она сказала при сыне Коломнина. Суворин закричал: «К черту!» В обед он ее выгнал, а вечером она опять у него сидела. И в Александринском театре она за кулисами шныряет. <...> Люба спросила, отчего она не поступит опять к Суворину. Она говорит, что туда ее Карпов не пустит, он ее ненавидит .

20.12.1903. Газета сына не дает ему покою. Он стал сам заниматься в редак-ции, каждый вечер ходит туда, чего давно уже не делал, и писать «Маленькие письма». — Чтобы показать, что я жив! А то ведь стали говорить, что я ramoli .

24.02.1904. Потом <...> смешили рассказом о том, как Дестомб увозила Суворина на тройке, а Анна Ивановна ее за это раз за косы трепала .

25.02.1904. Суворин приезжал мне рассказать, как он нынче представлялся государю. Старик сияет. От волнения у него смялась крахмаленная рубашка. Он подносил царю адрес от петербургских газет. Царь согласился принять де-путацию от печати, поставив три условия: чтобы депутатов было только трое, чтобы не было жидов и чтобы был Суворин. Это секрет, о котором Суворин просил меня не говорить. Выбрали троих: его, Столыпина и Комарова, но Ко-маров заболел, и Суворин поехал вдвоем со Столыпиным. <...> Государь вы-шел к ним в приемную. Суворин прочел ему адрес, написанный Столыпиным, потом сообща исправленный. Государь благодарил. Сказал, что в лице Суво-рина он благодарит всю печать, что он доволен ее патриотизмом и желает от нее правды. Суворину надо бы указать на Плеве, который стоял тут же, и ска-зать: «Вот КТО, ваше величество, правды нам не позволяет говорить». Но он вместо этого заговорил о патриотизме, о предательском нападении японцев. Добрые глаза государя от этих слов омрачились. Он повторил раздраженно, что это было действительно предательство. Видно, что это его больное место, это волнует его. Потом помолчали, ни царь, ни журналисты не находили о чем говорить, потом царь пожал им руки и отпустил .

16.11.1904. Суворин принял меня, лежа у камина, говорит, что болен. Он был на днях у французского посла, который пенял ему, что в наших газетах задевают Францию. Советовали не трогать Англию, а то, мол, и Турция под-нимается, плохо будет, если нам объявят войну еще Англия и Турция. Фран-ция понятно чего боится. Ей тогда по договору тоже надо будет воевать, как нашей союзнице, а это вовсе ей не улыбается .

13.01.1905. Была у Суворина. Спросила про Витте, правда ли, что его на-значают министром. Ничего подобного. Суворин у него вчера весь вечер си-дел и будто бы уверял его, что тот в такую решительную минуту не придет на помощь правительству. Вообще Суворин так разговаривает с министрами, что Шубинский усомнился, не у себя ли в кабинете он эти разговоры потом придумывает. В один день он двух министров отчитывал. Вечером был у Витте, утром у Святополк-Мирского. Мирскому он сказал, что у нас нет правительства. И вообще так говорил, что радикалы ему руку жали. Нынче в ночь они думают печатать «Новое время», если никто к ним не ворвется в типографию. И не остановит машину. Но на мой вопрос, что они будут писать о нынешних событиях, он не мог или не хотел мне ответить .

25.01.1905. Анна Ивановна принесла Суворину пакет от Витте, который извещает Суворина, что он высочайшим повелением назначен в Комиссию, которая будет пересматривать законы о печати. Не особенная честь заседать в этой комиссии вместе с князем Мещерским. Но Суворин польщен тем, что царь сказал: «Мне нравится старик Суворин» .

15.10.1905. «Новое время», спасаясь от гибели, пошло в кабалу к револю-ционерам. На собрании сотрудников в редакции выбрали делегатов в бюро и обязались печатать все сведения, которые бюро им пришлет. Это револю-ционное бюро из представителей от всех редакций решило упразднить цен-зуру и ввести новую, свою. Все запрещенные правительством телеграммы буду печататься, но не добровольно, а по приказанию бюро. На собрании в Эртелевом переулке провели это под флагом борьбы за свободу печати. <...> Один Буренин сказал решительно, что он к бюро не примкнет... А сам старик Суворин нарочно сидит за границей, чтобы меняли направление без него. Если одолеет редакция, он скажет, что к революционной партии при-соединились без него, он ничего не знает. А будет республика, отлично! Газета пошла по течению. <...> Наговорились досыта, объявили вопрос о посылке делегатов решенным. Значит, и печатание приказов из бюро тоже. Буренин опять повторил, чтобы его исключили. <...> Спросили, кто еще не согласен. Не согласна была только я и в двух словах сказала почему. Если мы обязаны будем печатать все, что прикажет бюро, то где же свобода? Раньше нам за-прещали печатать, теперь будут приказывать печатать. <...> Мы обязываемся помещать все, даже клевету. Михаил Суворин уверяет, что в этом-то и заслуга «Нового времени». Оно напечатает клевету и тут же ее сейчас опровергнет. Оно оставляет за собой право освещать факты по-своему .

18.11.1905. Пошла к Суворину. Застала всю семью в столовой за после-обеденным кофе. Анна Ивановна теперь моя горячая единомышленница. Она стоит за решительное направление, чтобы газета не виляла. Суворин какой- то пришибленный, он выглядит дряхлым стариком .

20.11.1905. Суворин хочет завести у себя в доме тайную типографию, чтобы печатать листки и воззвания .

4.12.1905. «Новое время» вышло из Союза печати. Когда ему прислали ма-нифест бунтовщиков, он соглашался его напечатать, но только с тем, что будет его критиковать. Союз этого не позволил. Напечатать целиком и не рассуж-дать! Тогда сотрудники послали заявление, что они выходят из Союза печати. Это уже насилие над личностью. И явная непоследовательность. Если можно критиковать правительственные сообщения, то почему революционный ма-нифест нельзя критиковать? Теперь из министерства внутренних дел дали знать Суворину, что если он напечатает манифест, то будет отвечать по суду .

8.12.1905. Совершенно неожиданно написала черносотенное воззвание [«Царство толпы»]. <...> Суворин взял у меня рукопись и хотел сейчас же послать в типографию, но я, кажется, сделала глупость, прочла ее всем [в ре-дакции «Нового времени»]. Суворин похвалил, остальные хранили гробовое молчание. <...> Воззвание назначается не для «Нового времени», а для копе-ечного листка, который завтра хочет выпустить Суворин, пользуясь послед-ним днем, когда типографии еще работают .

9.12.1905. Прислали мне утром корректуру моей прокламации, но больше за ней послов не было. Я, прождав до позднего вечера, отвезла ее Суворину. Квартира во мраке, никого нет. Вошла в кабинет, вижу, в темноте колеблется какая-то фигура, потом двигается мне навстречу. Дестомб! Говорит, что Алек-сей Сергеевич спит. Ездил в Царское, вернулся и лег спать. Я запечатала про-кламацию в конверт, положила ему на стол .

10.12.1905. Из газет нынче вышло только «Новое время» да «Свет». В су- воринскую типографию несколько раз приходили забастовщики, но их про-гоняли. Суворин говорит, что раньше он трусил, теперь вдруг перестал бо-яться. Будь что будет! Ну, взорвут так взорвут .

15.12.1905. Анна Ивановна Суворина бросила Тычинкина и отбила лю-бовника у Тулинской, поляка-инженера Залесского, который заведует водо-проводами в Царском. Вот почему она и переехала на зиму в Царское. <...> Но это Бог с ней, пусть берет каких хочет любовников, а вот что скверно: «Но-вое время» начинает вступаться за Польшу .

31.12.1905. В редакции волнение, Меньшиков завтра выпускает статью про-тив самодержавия. Старая партия — Буренин, Иванов, Булгаков — против этого, Михаил Суворин тоже. Но сам старик Суворин ничего слышать не хочет, гово-рит, что ни одного слова не изменит. Кто-то, слышу, предлагает ему показать ста-тью мне. Но Суворин на это отвечает, что я монархистка. <...> Завтра «Новое время» подносит царю в новом году подарок — лишает его самодержавия. Раньше эта газета пресмыкалась перед его министрами, а теперь станет лягать его самого.

С 1 февраля Суворин издает в Москве «Копеечную газету», это та самая, о которой вело с ним переговоры московское купечество. Михаил Суворин спросил меня, буду ли я в ней участвовать. Я сказала, что непременно, особенно теперь, когда мне, пожалуй, в «Новом времени» и делать нечего. Михаил на это заметил, что не лучше ли будет и ему перебраться туда .

6.02.1906. Подписка на «Новое время» упала; в январе сравнительно с прошлым годом недобору больше ста тысяч. К этому надо прибавить 80 ты-сяч убытку на театр, да на 80 тысяч украдено в Саратовском книжном мага-зине. За 30 лет издания «Нового времени» Суворин мог бы быть миллионе-ром. А у него оба дома заложены, и денег нет .

26.02.1906. Засиделась долго, почти до часу, говорили обо всем на свете. Он мне рассказывал, как Витте в декабре, когда вышел манифест рабочих, предупредил его по телефону, что если «Новое время» его напечатает, то бу-дет тотчас же закрыто. Много говорил о своем романе «Всякие», который он теперь перепечатывает. Это его тешит, как ребенка. Роман написан 40 лет тому назад, напоминает ему его молодость .

2.05.1906. Был Суворин. …Говорил о том, что наша дума хамская, ее край-няя левая состоит из уличных крикунов; это уличные ораторы, а не члены парламента. <...> У Суворина есть документы, доказывающие сношение на-ших революционеров с японцами. Сейчас, до амнистии, он их не оглашает, чтобы не сказали, что он этим хотел повредить амнистии .

22.05.1906. Я была у Суворина. У него бунт в имении. Мужики потравили его овес, стали нарочно гонять лошадей в овес. <...> Суворин послал туда своего сына Бориса. С мужиками он жил в ладу .

13.11.1906. Отвезла вечером, вернее, ночью, свой фельетон Суворину. Когда я ему сказала, что сделала в нем выдержки из «Вече», то он был пора-жен такой дерзостью. «Но вы его не называете?» — «Нет, называю». «Такую неприличную, жидотрепательную газету? Ну, вы настоящая черносотенка» .

25.11.1906. [В «Товарище»] Иронизируют над тем, что Суворин напечатал рядом две статьи — Меньшикова и мою. Одна громит черную сотню, другая прославляет .

3.12.1906. Гучков написал Суворину, что мои статьи имеют громадный успех, что они нужны для агитации и потому он просит Суворина издать их отдельным сборником. Суворин переслал мне это письмо и пишет, что готов издать мои фельетоны. «Кроме того, очень прошу Вас в это время поддержать нас своими статьями. Я совсем не могу писать, а Меньшиков начинает смот-реть главнокомандующим русской армии»...

26.01.1907. Получила от Суворина письмо. Спрашивает меня, не почила ли я на лаврах? Теперь время горячее, надо писать. Про себя пишет, что он изнемогает от старости и от недугов. Жалуется на свое бессилие, пробует пи-сать, посылает написанное в типографию, потом, прочитав в корректуре, бро-сает. Я пошла вечером к Суворину и встретилась на лестнице с выходившим от него Л.Л. Толстым. Они с Сувориным говорили о детях знаменитых отцов. Толстой утверждал, что на них будто вымещают зависть и недружелюбие к их отцам. Дочь Достоевского тоже чувствует, что ее давит слава отца. Сын Су-ворина не мог простить ему его известности .

23.03.1907. Суворин тоскует, что некуда уехать. За границей тошно, в де-ревне могут вспыхнуть аграрные беспорядки. Ездит пока раз в неделю в Цар-ское к жене, играет там в винт. <...> Вообще его не слушаются. Он сделает в театре какое-нибудь указание, а Карпов потом говорит актерам:

—Это ничего. Он потом забудет. Мы сделаем по-своему.

Так же поступает его сын Миша в редакции. Он отцу говорит «хорошо, папа», а потом в редакции:

—Папе не надо противоречить. Он потом забудет .

3.11.1907. Я слышала вчера у Кривенок, что Суворин болен, и пошла его проведать. <...> .У Суворина сидел Никольский. Пришел предлагать ему создать национальную партию и во главе ее поставить. Витте. Анна Ива-новна говорит, что с патриотической думой будет скучно, «никаких скандаль-чиков». Все кричат ура, будут говорить, что Россия для русских.

—Когда я это говорила, это мне нравилось. Но когда все будут повторять, это скучно .

Суворин вдруг выпалил, что «театр — это публичный дом». Я протесто-вала, тогда он оговорился, что к Императорскому театру это не относится.

Но свой Малый театр он не исключает. Анна Ивановна поддержала его. Акт-рисы в уборных принимают мужчин раздетые. Я их спросила: а кто в этом виноват? Кто сделал из Малого театра публичный дом, как не сами дирек-тора? Актрисы раздеваются, потому что, если они не будут раздеваться, им ролей не дадут. Суворин стал отвечать на это шуточками. Он рассказал, как отливали водой пьяную Холмскую, которая говорила: «Алексей Сергеевич, дайте мне мужчину!» Он вспомнил Стрепетову. Когда Стрепетова у них иг-рала, все театральное начальство имело своих возлюбленных. У Карпова была Холмская, у Холевы — Домашева, у Коломнина — Никитина, и Стре-петова громогласно объявила в уборной, что «все койки заняты!» .

22.06.1908. Алексей Алексеевич Суворин наделал долгов скончавшейся «Руси» больше чем на миллион. Из-за него разорилась писчебумажная фаб-рика. Все его компаньоны ухнули в газету свои денежки. А он возвращается на отцовские хлеба. Отец опять будет давать ему 36 тысяч в год, а теперь дал 6 тысяч на поездку за границу, чтобы успокоиться. Нововременские дамы за границей. Анна Ивановна в одном месте, жена Михаила в другом, дочь ее Ни-ночка в третьем. Сам старик Суворин в деревне .

4.12.1908. Алексей Алексеевич Суворин, ругая в своей «Руси» отцову га-зету, продолжает получать от отца 18 тысяч в год. Когда в печати потребовали отчета, где фонд, собранный «Русью» на народное образование, перехватили у старика Суворина 50 тысяч и предъявили их для ревизии. Вот, мол, фонд! Целехонек. Про Михаила Суворина Шубинский говорит, что он добрый че-ловек, но имеет удивительную способность окружать себя сволочью .

5.12.1908. Показался на минуту муж Нины Михайловны, бывший студент Козловский. Он теперь заведует, кажется, суворинской цинкографией, разо-гнал оттуда старых служащих и набрал разную дрянь. Красивый юноша с ан-тичным лицом .

25.01.1909. Все теперь захвачены делом Лопухина и Азефа. <...> Какая бога-тая тема для романа! Суворин напомнил мне, как мы собирались с ним напи-сать большой политический роман. <...> Суворин знает, что у него в редакции в числе сотрудников есть шпионы и всегда были. <...> О своем юбилее сказал, что никакого юбилея не будет, потому что он уедет из Петербурга. Что празд-новать, когда его литературная деятельность забыта! О нем даже не упоминают в разных историях литературы. Но стали вспоминать прошлое, и вышло, что наши старики литературы вроде Скабичевского замолчали одного из крупней-ших публицистов своего времени. После его статьи о голоде [М.Н.] Ермолова сказала ему, что так нельзя писать, такие статьи страшно читать. За статью о Достоевском на другой день после его смерти вдова покойного целовала ему руки. О [И.Ф.] Горбунове Суворин так раз написал, что к тому собрался на именины весь город. После некоторых статей он получал по 50 писем. Все это он приписывает тому, что он был самый русский человек во всей России .

31.01.1909. Получила предложение руки и сердца с объяснением в любви от 70-летнего старика [Суворина], конечно, шуточное. Он так восхитился моим фельетоном [«Русь в парламенте»], что просил разрешить издать его одной брошюрой .

14.05.1910. Суворин очень постарел, еще больше сгорбился, забывает слова, опускается на кресло как старичок, с трудом. Все время говорил о своих денежных делах и об амурных, но уже не своих, а об амурах актрис Малого театра. Когда говорил о денежных делах, то был удручен, но, когда перешел к любовным похождениям, повеселел и стал улыбаться. Впрочем, он к хорошеньким актрисам, кажется, и сейчас неравнодушен.

Не зная, как оградить себя от повального воровства, Суворин придумал товарищество на паях. <...> А то теперь все лезут в кассу, нахватали себе аван-сов, и с хозяйственной стороны дело идет безобразно. <...> Сын его, Боря, за-вел себе скаковую конюшню. Суворин об этом ничего не знал, да случайно кучер проговорился. <...> Теперь лошадей он продал, но придумал новую за-тею — коммерческое общество «Крылья» для постройки аэропланов. Купил для этого большой участок земли.

— Никуда ты не полетишь, а вылетишь в трубу, — говорит ему отец.

<...> Удрученный своими денежными делами, Суворин развлекается лю-бовными похождениями своих актрис, мирит их с любовниками, ездит ночью улаживать дело о дуэли из-за актрисы Валерской. Глаголин живет с ней и бьет ее, за нее вступился брат и вызвал его на дуэль. Глаголин струсил и об-ратился за помощью к Суворину. <...> Вообще после его рассказов о Малом театре у меня было такое чувство, что кто-то пришел и вылил у меня ведро помоев. А старика это занимает, ему это кажется забавным .

5.09.1910. Говорят, что «Новое время» теперь не принадлежит уж Суворину. У него было два миллиона долгу, и чтобы заплатить эти долги, пришлось пере-дать газету товариществу на паях. Бахрушин в Москве взял часть паев на мил-лион, да на такую же сумму осталось у Суворина, остальные пайщики внесли по мелочам. Евгения Васильевна уговаривает мужа тоже взять пай на 5 тысяч. Она жалеет Суворина, называет его «Степной Король Лир». Его разорило мо-товство семьи, а главным образом его сын Алексей. Он хочет заплатить за него 600 тысяч долгу, сделанного при издании «Руси», и дать ему еще 200 тысяч, чтобы он мог издавать теперь еженедельную газету. Зато в «Новом времени» расходы сильно урезали, всем убавили жалованье, начиная с Миши Суворина. Только муж Нины, Козловский, все забрал в свои руки — типографию, книж-ный магазин, хозяйственную часть газеты — и получает три тысячи в месяц .

6.10.1911. О Суворинской семье наслушалась от самого Суворина удиви-тельных вещей. У сына Лели миллион двести тысяч долгу! Это все скушала «Русь». 210 тысяч отец за него заплатил. У сына Бори 200 тысяч долгу, эти денежки ухнули на скаковую конюшню и на товарищество «Крылья», устраи-вавшее полеты на Комендантском поле. Отец должен заплатить сейчас 30 ты-сяч, чтобы сына не посадили в долговые. Боря бросил свою жену-цыганку, привез из Парижа француженку и живет теперь с ней. Настя развелась с му-жем, влюбилась во французского виконта и берет в Париже уроки драмати-ческого искусства, чтобы поступить на сцену. Все тащат с отца, разоряют его, а старик, как всегда, сидит вечером один-одинешенек в своем кабинете .

13.11.1911. Получила из «Нового времени» бумагу, в которой меня изве-щают по поручению Суворина, что на мое имя в товариществе Алексея Сер-геевича Суворина «Новое время» записан пай в пять тысяч рублей. Не по-нимаю, что это значит? Неужели это мне подарок? Никаких пяти тысяч я не вносила. <...> Положила бумагу в карман и пошла к Суворину узнать, в чем дело. Но он вчера вечером уехал за границу. Отворила мне дверь старушка, вроде старой няньки, и сказала, что Алексею Сергеевичу давно надо было уехать, потому что горлу его стало хуже, он слишком много говорил, что ему Шписсом запрещено, но он все откладывал отъезд из-за Дестомб, из-за ее капризов. То она едет с ним, то не едет. Вчера, наконец, он неожиданно велел собирать ему вещи и вечером уехал с Дестомб. Она будет при нем в качестве сестры милосердия. У Суворина полон дом родни: жена, дочь, сыновья, внуки и внучки, он опасно болен, доживает, может быть, последние месяцы, и его отправили за границу лечиться с какой-то авантюристкой, никто из близких с ним не поехал .

3.01.1912. Настенька Суворина занимается драматическим искусством в Париже, собирается там дебютировать на сцене, а детей своих прикинула Анне Ивановне. Та живет с ними в деревне, куда к ней уехал и Тычинкин. Михаил Суворин живет с Руслановой, Борис Суворин с француженкой. Оба бросили жен. Жена Михаила уехала за границу .

19.09.1912. Я была в Невской лавре у заупокойной обедни. Нынче 40-й день Суворину. <...> Из сотрудников «Нового времени» были очень немногие, да и из родни не было ни Настеньки, ни старших сыновей, ни внуков и внучек .

30.10.1912. Вечером была Дестомб, пила у нас чай и рассказала о последних минутах Суворина. Дня за три до его смерти она после многих бессонных ночей заснула мертвецким сном, и семь часов не меняла ему в горле канюлю, которую она меняла обыкновенно каждый час. Когда она стала ее прочищать, то из нее был скверный трупный запах. У нее екнуло сердце, она сейчас же послала за доктором, но сам Суворин ни на что не жаловался. <...> Когда Анна Ивановна приехала, Суворин сидел на кресле и был еще в сознании. Он сначала не хотел ее видеть, замахал руками, но, когда она вошла, покорился и поцеловал у нее руку. К вечеру он стал впадать в забытье. Он все порывался вскочить с постели, но доктор не позволял ему встать, его укладывали опять насильно. Он сер-дился, грозил кулаком. Это был последний сознательный его жест.

Когда он был уже в агонии, Дестомб высасывала гной из канюли, встав-ленной ему в гортань, после этого ему было легче дышать. С появлением около умирающего его жены и родных Дестомб почувствовала себя на поло-жении прислуги, хозяйкой в доме была уже не она. Еще покойник лежал на столе, а ее уже чуть не обыскали, не увезла ли она чего-нибудь. Одно время при жизни Суворин к ней охладел, даже стал гнать ее из дому. Как только она являлась, ей говорили «вон!». Она приписывает это Глаголину и Жуков-ской, особенно последней. Три года она бедствовала и голодала. Суворин об ее существовании совсем забыл. А последние дни жизни он не мог без нее обойтись, плакал, если она грозила уехать <...>.

Когда она была в загоне, Анна Ивановна говорила ей со злорадством, что удивляется, как она могла допустить до этого. Чего же она раньше смотрела? Ведь она могла бы обобрать Суворина, обобрать его семью и обеспечить себя. «Я бы на вашем месте», — говорила Анна Ивановна и описывала, что она бы сделала. Разорила бы старика и была бы богата. А Дестомб отказалась даже от тех 20 тысяч, которые оставил ей Суворин по завещанию. <...> Мне ка-жется, в ней говорит не только гордость, но и оскорбленное чувство, что ее поставили на одну доску с лакеем Василием, ему оставлено 10 тысяч, ей 20. Жене, сыновьям сотни тысяч, а ей 20. Так пусть уж ничего! Никто по крайней мере не посмеет сказать, что она продавалась за деньги. <...> На ней легкое летнее пальто, а под ним суворинский пиджак. Она ходит в пиджаке, который он носил в последние дни жизни. <...> После смерти Суворина она похудела и поседела .

1.01.1913. Буренины и Кривенки (кроме самого Василия Силыча) встре-чали Новый год у Михаила Суворина. Анна Ивановна уехала накануне в де-ревню. Она, говорят, ищет себе квартиру, потому что свой дом старик Суво-рин оставил после смерти сыновьям: Михаилу и Алексею.

Настенька Суворина будет играть в Малом театре Ксению в пьесе своего отца. Она, говорят, пробирается на Императорскую сцену, уже завела зна-комство с Мейерхольдом, который находит ее талантливой. Должно быть, французский виконт ее бросил. И ангажемент в парижском театре тоже, по-видимому, лопнул .

15.02.1913. Сотрудники взбунтовались против Михаила Суворина и хо-тели его выжать из газеты или грозили уйти сами. Евгения Васильевна гово-рит, что они были возмущены его грубым обращением. Если покойный старик Суворин шумел иногда в редакции, ходил туда ругаться, то ему это прощали, а за Михаилом этих прав не признают. Михаил хотя и взбалмошный, но он добрый, хороший человек, он лучше всех из суворинской семьи. Интересно, как он выкупил у нее отцов кабинет. Он выплатил за него другим наследникам 13 тысяч, чтобы кабинет этот принадлежал ему, со всей обстановкой. Тогда то Настенька, то Анна Ивановна, то еще кто-нибудь из родни просили дать им что-нибудь на память о покойном. Михаил не в силах был отказать. Тогда Настенька взяла себе очень ценную статую, Анна Ивановна самое дорогое кресло, и так наследнички все ценные вещи растащили. А Михаил им уже уплатил деньги за эти вещи, когда купил у них весь кабинет с обстановкой .

1.04.1913. Из «Нового времени» выгнали Снессарева, как взяточника. Он в ответ на это разослал пайщикам брошюру, в которой не только рассказы-вает, как хозяйничали в газете браться Суворины при жизни отца, как они хозяйничают теперь и ведут газету, а с ней и пайщиков, к разорению, но очень недвусмысленно дает понять, что братья Суворины берут взятки с банков и помогает им в этом биржевой игрок Манус, который при помощи «Нового времени» хочет свалить Коковцова. Брошюра направлена главным образом против Михаила Суворина и его зятя Козловского. Они свалили Снессарева, и он их теперь разделывает. Не щадит он и газету. И подписка у нее упала, и баланс ее фиктивный. Разобраться в этой снессаревской литературе я не могу, но одно для меня ясно, что «Новое время» как русская патриотическая газета погибает. Она перейдет в руки жидовских банков. Если верить Снессареву, попытки продать ее уже были. Суворинские наследники ее не удер-жат, им нужны деньги, они готовы продать ее хоть черту. Борис Суворин уже давно ведет свою вечерку в духе Биржевки и подобных ей газет. Что Михаил брал взятки с банков, этому я не верю, а что брал Борис и его сотрудники — это очень возможно. А что за гусь Алексей — это все знают. <...> Конец «Но-вому времени» как русской газете! Скоро будем отпевать ее .

4.03.1914. Безумная Дестомб в один год прожила 17 тысяч, которые полу-чила после смерти Суворина. Нынче пришла ко мне и говорит, какой получила неожиданный сюрприз. Присяжный поверенный Алексеев, у которого храни-лись ее деньги, сегодня сообщил ей, что от них осталось только 50 руб. Куда она девала 17 тысяч, она сама не знает. <...> Просто ее обобрали, она давала всем, кто у нее просил. <...> Вспоминала о роковой для Суворина поездке в ав-томобиле на Кавказ, после которой у него и началась опухоль в горле. С ним ехала Настенька, везла на Кавказ к Коломниным своего ребенка, которого при-жила с каким-то итальянцем. В автомобиле сидели Настенька с ребенком, при-слуга и собачонка, а Суворин с шофером, и всю дорогу глотал пыль .

28.11.1915. [У Кривенок] Говорили о том, как погибает «Новое время». Братья Суворины спустили свои паи жидам. У Михаила ничего уже не оста-лось, у его жены 50 паев, это все их состояние, у Бориса если еще кое-что и есть, то он скоро все спустит, на кутеж им ненадолго хватит. Настенька тоже заложила свои паи жидам. Меньшиков все паи продал. <...> И «Нового вре-мени» уже нет, от него осталась только фирма, это газета Рубинштейна. Три года прошло со смерти старика Суворина, и его детки промотали то, что ста-рик создавал 40 лет, пустив в трубу отцовское наследство — единственную нашу русскую газету, завоевавшую себе прочное положение .

20.12.1915. Буренин рассказал мне, как было продано жидам «Новое время». Михаилу Суворину мало было его паев, т. е. 500 тысяч, дававших ему минимум 26 тысяч в год и 36 тысяч редакторского жалованья, плюс еще про-центы, которые он получал в контрагентстве. Он все промотал и вошел в дол-ги. Борис тоже прокутил свою долю. Настенька, кажется, затеяла интрижку с Митькой Рубинштейном. Но всех подлее поведение Анны Ивановны. Она своих паев не продала, но продала жидам свое право голоса, дала им доверен-ность подавать за нее голос в общем собрании. Из рассказа Буренина я по-няла, что до общего собрания, которое будет в январе, можно еще спасти «Но-вое время», выкупить его из еврейского банка, потому что в товариществе «Нового времени» есть расписка кредиторов, что заложенные у них паи, не все, но часть их на 200 тысяч рублей, в течение двух лет может быть выкуп-лена. Потом будет поздно, на общем собрании пайщиков, где у них будут в большинстве, они постановят документ этот, как ненужный, уничтожить. Но самое пикантное вот в чем: Алексей Суворин, поднявший скандал из-за продажи «Нового времени» жидам, сам продал тому же Русско-Азиатскому банку на 200 тысяч паев, да еще не своих, а своего сына. Его дикая выходка со стрельбой и битьем окон произошла не во время какого-нибудь бурного объяснения с братьями, а на <1 нрзб.> мирном заседании совета и ревизион-ной комиссии товарищества, где братьев даже не было. Сидели люди мирно и тихо — Буренин, Гей, М.М. Иванов, Кривенко, Никольский и занимались своими делами. Вдруг входит Алексей и просит, чтобы его выслушали. Ему говорят, что тут посторонним не место. Он настаивает, ему отказывают. Тогда он быстро кидается к окнам. «Я думал, что его тошнит», — говорит Буренин. Он выбивает револьвером стекло в окне и стреляет на улицу. Потом, повер-нувшись к стене, стреляет в зеркало. И с окровавленной рукой, из которой течет кровь, уходит молча в редакцию. Там среди служащих барышень на-шлась фельдшерица, сделала ему перевязку. «Для чего вы это сделали?» — спросил его Буренин. Он ответил, что для протокола. И подписал его левой рукой, правая была ранена.

Недурна также выходка Меньшикова. У Буренина собрались старые со-трудники. Заговорили о том, что надо бы найти капиталиста, чтобы выкупить у евреев хоть на сто тысяч заложенных паев и лишить их этим большинства голосов. Кто-то назвал Демкина. «Вот вы бы поговорили с ним, — сказал Меньшикову Буренин. — Вы националист, и он националист, не купит ли он этих паев?» Меньшиков не сказал ни да, ни нет. Что же потом узнают? Он пошел к Демкину и продал ему свои паи, ровно на сто тысяч. А Демкин пред-ставитель того же Русско-Азиатского банка . <...> Как швыряются деньги в «Новом времени». Мазаев как редактор получает 12 тысяч, другой редактор Борис 12 тысяч, он ведет только отдел спорта, да Меньшиков 36 ты-сяч. Редакция, значит, стоит газете 60 тысяч, да кроме того у редакторов еще бесчисленное множество секретарей, все на жалованье. У Михаила, напри-мер, секретарями два сына. Нашелся даже такой артист, который ухитрился получать гонорар за телеграммы из Штаба Верховного Главнокомандующего. Он ездил из редакции за этими телеграммами и потом ставил их в счет, по-лучая за них целых год построчную плату .

21.01.1917. [Санин] Сообщил мне по секрету, что он проходил новую роль с Настенькой Сувориной и наводил у нас справки, как мы думаем, сколько ему взять с нее за уроки. Люба сказала «по 50 рублей» за каждый. <...> С Мей-ерхольдом в Малом театре полный разрыв. Он был там зав. художественной частью, но в театр являлся только за получением жалованья, больше его ни-когда не видели. Наконец и за жалованьем не пришел, а прислал за ним гор-ничную. Это всех взорвало, и Бобрищев-Пушкин послал ему письмо, после которого последовал формальный развод Мейерхольда с Малым театром .

9.04.1917. Была у Бурениных. Он стал сгорбленный больной старик. <...> В «Новом времени» Меньшиков числится в отпуску, потому что стали брако-вать его статьи; он обиделся и взял отпуск. Мазаева уже нет. «Да он человек мертвый, — говорит Буренин. - В революционное время он не годится». <...> Пишет он в газете мало, но остается в Комитете, заведует ее хозяйственными делами, подписывает векселя в сто тысяч, чеки в 50 тысяч. Никогда раньше ком-мерческими делами не занимался, а теперь приходится. Газета купила лес и завела свою бумажную фабрику. У нее в год выходит на два миллиона бумаги.

Совет рабочих депутатов хотел одно время приостановить «Новое время». Его отстоял жид Брамсон. Убедил рабочих депутатов, что это будет неудобно; «Новое время» читают за границей, считают его главным русским органом. Оно пропагандировало франко-русский союз, и вдруг теперь новое прави-тельство его запретит! Что подумают наши союзники?

3.09.1917. ...Ходила к Буренину узнать о судьбе закрытого «Нового вре-мени». Они подавали генерал-губернатору заявление о желании выпускать «Утреннее время». Явочного порядка для этого достаточно. Пятиминутный генерал-губернатор Пальчинский (их увольняют еженедельно) советовал им обождать, потому что могут явиться товарищи и солдаты со штыками и раз-громить им типографию. Буренин этого не боится. От товарищей они себя застраховали, они печатают в своей типографии большевистскую газету Горького. Она была закрыта почти одновременно с «Новым временем», но не вышла только один день. В типографию явились вооруженные матросы и стали ее печатать под охраной штыков. Можно спросить гражданина премь-ера Керенского, где же его верховная власть, о которой он так грозно говорит? Запрещенные им газеты печатаются в Эртелевом переулке по приказанию воинского отряда. Корнилова судят за мятеж, а это не мятеж?

9.04.1918. Была Жуковская, по мужу Лисенко. Она вспомнила обо мне, потому что ей понадобился мой голос на предстоящем собрании пайщиков «Нового времени». Она спасает свое достояние, вложенное в два пая этой га-зеты, попавшей в руки дельца из породы жуликов. При нем она погибнет окончательно. Остатки разграбленного будут расхищены этим ловким дель-цом. Грамматиков разоряет братьев Сувориных, их дача в Феодосии принад-лежит уже ему, он ездит в автомобиле, а они на извозчике, и у него же голоса по их паям, она дала ему доверенность. <...> Бориса Суворина он пленил тем, что вместе с ним кутил по ресторанам, кроме того, ловко подставлял братьям интересных дам. У Михаила сердце слабое, его таким путем опутать легко. И на общие собрания он является с паями братьев Сувориных. Анна Ива-новна теперь в деревне, где мужики взяли у нее все на учет, а Настенька уехала в Америку, бросив своих детей проездом в Японии. Дамских паев на собрании не будет. В интересах Грамматикова не спасать газету, а доконать ее и завладеть ею самому. Он уже предложил продать ему книжный магазин товарищества. А Жуковская предлагает другое — продать газету, чтобы пай-щики могли выручить хоть что-нибудь за свои паи. Но главно е, надо вырвать ее у Грамматикова. Новый хозяин его прогонит, а братья Суворины будут только беспомощно смотреть, как он их пускает по миру. <...> Главные со-трудники «Нового времени» все в бегах, в совете Товарищества остались только Буренин и Егоров. Но Буренин немощный старик, который никаких свар не любит. Он непримирим только в политике, в денежных делах он мла-денец. Пиленко на Кавказе, Гучков тоже, а у него в паях газеты вложено чуть не все его состояние. <...> На помощь себе Грамматиков берет музыкального критика Иванова. Этот за деньги поможет кому угодно .

13.06.1918. Продала свой нововременский пай, не знаю даже кому. При-ехал молодой человек приятной наружности, Непенин, и дал мне за него пять тысяч керенками. В цене я не торговалась, но просила заплатить мне царскими деньгами, однако безуспешно. <...> Расписку в продаже пая я выдала не-известному лицу. Свою фамилию подписала, а фамилия покупателя не была названа. Непенин не скрывает, что покупает не для себя, но не сказал, кому .

18.09.1918. Жуковская весной продала только один пай «Нового вре-мени», другие тогда пожалела, а теперь и рада бы его продать, да некому. Все нововременцы разбежались .

20.11.1919. Не хочется писать дневник. Все одно и то же, болезни и адские условия жизни .

31.12.1919. [Последняя запись] Я получила от [внучки] Нины новогодний подарок — коробочку спичек .

Ед. хр. 32. Л. 420. Орленев Павел Николаевич (1869—1932), актер. Имеются в виду трагедия Алексея Константиновича Толстого «Царь Федор Иоаннович» и Художественно-общедоступный (впоследствии Московский художест-венный) театр, основанный Константином Сергеевичем Станиславским (1863—1938) и Владимиром Ивановичем Немировичем-Данченко (1858—1943).

Ед. хр. 32. Л. 508. Актер Познанский Василий Васильевич (1870—1942) одно время считался женихом Насти Суво-риной. К. Дестомб в трагедии «Царь Федор Иоаннович» играла роль царицы Ирины.

Ед. хр. 33. Л. 127. После ухода дочери из суворинского те-атра Смирнова прекратила общение с Сувориным.

Ед. хр. 33. Л. 485. Суть «студенческой истории» в том, что газета «Новое время» одобрила жестокое обращение по-лиции со студентами-демонстрантами. Комитет взаимо-помощи русских писателей, учинив над Сувориным суд чести, обвинил его в том, что он убедил правительство за-претить обсуждение в газетах студенческих беспорядков. Хотя Суворин был практически оправдан, сопровождав-шая судебный процесс нервотрепка и перенесенное уни-жение вызвали у него приступы тяжелой депрессии (см. об этом: Дневник Алексея Сергеевича Суворина / Текстол. расшифровка Н.А. Роскиной. Подгот. текста Д. Рейфилда и О. Макаровой. 2-е изд. М.; Лондон, 2000. С. 323—333).

Про него написаны и прочитаны десятки статей. А о главном событие, которое повлияло на его жизнь, - о зверском убийстве его жены, - я не знал. В свою защиту могу сказать, что этот факт скрывался, и негде (даже в «Википедии начала XXвека» - это я про Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона:) - этих данных нет.

Король Лир из Санкт-Петербурга

Ключом к пониманию Суворина является страшное событие ночью 19 сентября 1873 года, когда его жизнь непоправимо распалась на две части.

На первые четыре десятилетия своей жизни Алексей Сергеевич смотрел, как на заслуженную идиллию. Правда, суровый отец (герой Бородина, выслужившийся до дворянства) его избивал до родимчиков. Однако из Воронежского пажеского корпуса молодой Суворин пробил себе дорогу сначала в учителя, а затем в журналистику.

Старшее поколение и сверстники поддавались на его обаяние. Он женился на Анне Ивановне Барановой , которую полюбил еще в детстве. Она родила ему пятерых детей и в то же время сама успела стать автором довольно приличных работ для молодежи. Молодую чету принимали и поощряли де Салиас, Салтыковы. Суворин бывал у Некрасова, Достоевского, Лескова, очаровывал их. Хотя у всех - и особенно у мнительного Салтыкова-Щедрина - иногда возникали подозрения, что Суворин следует своим собственным, им неведомым и невыгодным целям. Когда уже в 1862 году у Суворина завязалась тесная и пожизненная дружба с едким и сатанинским циником Виктором Бурениным, тогда у будущих жертв этих сатирических демонов (их называли Бу и Су, по-французски «Грязь и Грош» ) появился неподдельный страх.

Как творческий человек, Суворин казался безвредным, даже благородным талантом. Его рассказы защищали угнетенных крестьян, книгу его «Очерков» уничтожили, а автора посадили. Только сатирический роман «Всякие» насторожил современников: как и «Некуда» Лескова, роман Суворина восприняли как коварное предательство демократических взглядов.

19 сентября 1873 года , поздно ночью, Суворина, оставшегося одного с детьми, вызвал лакей-татарин из гостиницы «Бельвю». В гостиничном номере Суворин увидел на полу Анну Ивановну. Она умирала. Ей в лицо выстрелил ее любовник, офицер Тимофей Комаров, после чего застрелился сам. К моменту приезда ничего доселе не подозревающего мужа труп Комарова уже вынесли. Расследованием и попыткой приглушить скандал, связанный с этим громким убийством, занялся молодой следователь А.Ф.Кони , впоследствии знаменитый юрист.

В своих письмах к Суворину Кони делал все, чтобы утешить, смягчить чувство вины. Пытался удержать от полного разочарования Суворина в своем собственном счастье, в возможности счастья вообще. Но тщетно. Хотя Суворин и был патологически неверным мужем (и до, и после гибели первой жены) - так, у него были целые серии романов с женами сотрудников, а затем с актрисами своего театра, - он после этой смерти настоящей любви к женщине уже не испытал. Кстати, после трагедии Суворин уничтожил все портреты первой жены .

Петербургская пресса пощадила Суворина . Анну Ивановну представили как невинную жертву взбесившегося друга семьи. Комарова осудил Достоевский. Суворину сочувствовали Лев Толстой, Тургенев, Салтыков-Щедрин - последний даже предоставил вдовцу и сиротам свою подмосковную усадьбу Витенево на лето. Однако многим было известно то, что случилось на самом деле, ибо Кони был заядлым сплетником . Как это ни цинично звучит, но Суворину повезло: общая волна сострадания подняла Суворина очень высоко в общественном мнении. Через три года ему помогли взять крупный кредит, чтобы купить вместе с В. Лихачевым газету «Новое время». Вытеснив Лихачева (чему способствовал тот факт, что Суворин затеял роман с его женой) , Суворин сделал из «Нового времени» самую влиятельную и самую европейскую (в смысле техники и профессионализма) газету в России, по крайней мере на последующие двадцать лет. По его собственному признанию, Суворин любил газету больше, чем семью.

И не только любимая газета досталась Суворину вследствие волны сочувствия к его страданиям. От невест отбоя не было. Выбор Суворина пал на современную Дездемону, «полюбившую его за муки». Семнадцатилетняя Орфанова, одноклассница дочери Суворина, Саши, еще одна Анна Ивановна, страстно влюбилась в сорокалетнего вдовца и уговорила его жениться на ней. Он женился, и... началась череда новых семейных несчастий. О первой Анне Ивановне он нигде не упоминал (кроме как в некоторых дневниковых записях, особенно наполненных отчаянием). Вторая же Анна Ивановна, «бесструнная балалайка» , как ее звал Антон Чехов, тихо страдала. Ее пасынки и даже падчерица, бывшая ее подруга, долго ревновали ее к отцу. Она родила Суворину троих детей. Второго, Бориса, Суворин не взлюбил, обвиняя Анну Ивановну в том, что он слишком походил на ее предполагаемого любовника. Долгое время Суворины жили в Крыму в ссоре и разладе.

Где-то в середине 1880-х годов в Петербурге их жизнь наладилась. «Новое время» достигло апогея своей славы. Издания и книжные лавки Суворина завоевывали страну. На него работали в России и за рубежом самые интересные и образованные, хотя и не самые принципиальные журналисты. Он находил талантливых помощников. За одного из них, юриста из Таганрога, Алексея Петровича Коломнина , Суворин выдал свою дочь Сашу. Но в 1885 году Саша сбежала с журналистом Холевым и скончалась в Кисловодске, полупомешанная, от диабета. В том же году умер Гриша, четырехлетний сын Сувориных, от дифтерита. Едва оправившемуся от этих смертей Суворину судьба вновь нанесла страшный удар: в мае 1887 года его двадцатидвухлетний сын Володя, выслушав пренебрежительный отзыв отца о своих способностях, застрелился из револьвера . А через год горбун Валериан, близнец Володи и любимец семьи, заболел дифтеритом и задохнулся - врач не успел приехать. Депрессия, в которую погрузили Суворина эти жестокие удары, была поистине трагическая. Литературной работой (роман «Любовь в конце века» и пьеса «Татьяна Репина» ) Суворин старался отвлечься от одержимости идеей смерти. Эти произведения, конечно, не гениальны, но свидетельствуют о глубокой смене внутренних вех и частично объясняют ту удивительную смесь беспощадности и жалости, жестокости и мягкости, консерватизма и свободной мысли и в приватных беседах, и в печатных выступлениях Суворина.

Глубоко убежденный в порочности всех, он прощал своих врагов так же легко, как ругал их. Грубо браня свою семью и своих друзей, в то же время уступал им во всем, чего бы они ни просили. Кстати, своих рабочих Суворин опекал, как никто среди русских работодателей. Он их жалел, но так, как он жалел животных.

Свой внутренний ад Суворин обрушил на свою семью. И на многочисленных жертв «Нового времени» (особенно это касалось евреев). Газета открыто, цинично обслуживала российские верхи, не стесняясь упреков в реакционности. Старший сын, Михаил, безалаберный, напуганный, метался от одного занятия к другому, только к сорока годам он станет заниматься редакцией. Второй сын, Алексей, был объявлен Дофином - наследником. Он один действительно унаследовал страсть и честолюбие отца, умел писать талантливо. Но вскоре у него появились первые признаки умопомешательства. Из наследника он превратился в конкурента, злейшего врага. Он кричал на отца, дрался, вызывал на дуэль.

Суворин целиком погрузился в дела империи «Нового времени», работал от полудня до рассвета, виделся только с узким кругом друзей - с Григоровичем, Бурениным - и со своими преданными подручными по типографии. Анна Ивановна большей частью держалась поодаль, занимаясь (неудачно) воспитанием своих детей, увлекаясь итальянскими певцами, которых она приглашала на домашние концерты.

Суворин А.С.с "Новым временем". Карикатура начала ХХ в. Собрание ГПИБ

В этом аду, в 1886 году, появился Доктор Антон Павлович Чехов . Редкий Доктор Фаустус был так хорошо подготовлен к встрече с Мефистофелем! Щедрые предложения великого издателя, его самоуверенность влиятельного лица не застали врасплох начинающего московского врача-литератора. Чехов соблазнил Лили Маркову, которая служила у Сувориных гувернанткой, и поэтому знал все семейные тайны Сувориных. Отдаваясь «Новому времени» за пожизненную и посмертную славу, он мог быть уверенным, что на этот раз поэт и книгопродавец заключат сделку не как раб и хозяин, а как равные.

Дружба (слово слишком слабое для определения такой всеобъемлющей коммерческой, интеллектуальной, семейной и душевной связи) между Сувориным и Чеховым выросла на почве взаимной надобности. «Новому времени» недоставало крупного литературного дарования - либеральные таланты гнушались воинственным суворинским консерватизмом. Чехов, чтобы содержать семью, нуждался в смелом, богатом заказчике. Еще более оба нуждались в собеседнике, в исповеднике. Несмотря на то, что Чехов был на двадцать шесть лет моложе Суворина, они были друг с другом более общительны и откровенны, чем с любым человеком из своей семьи или своего окружения, включая любовниц. Суворинская семья, как тому уже казалось, видела в нем только неиссякаемый источник денег. Чехов жил с родителями на тех же условиях, что и Соня Мармеладова с мачехой: все знали, откуда берутся деньги на проживание, но ни за что не хотели говорить об этом. По всей вероятности, отец и мать Чехова никогда не читали ни одной строки, сочиненной сыном, и даже с братьями избегали разговоров на эту тему.

Суворина и Чехова поразили общие черты их происхождения, характера, обстоятельств. Оба были, что называется, «парвеню» , выскочками, происходившими из крестьянских семей Воронежской губернии. Обоим были присущи сила воли, замкнутость, скептицизм. На шее у обоих сидели бедные больные родственники. Оба любили бродить по кладбищам, предпочитали увлечения и приключения любви и длительным романам. При этом они делились не только опытом, но и ласками таких актрис, как Мария Крестовская. Врачуя головные боли Суворина, Чехов понял, что их объединяет и болезненное ожидание преждевременной смерти.

Их огромная переписка уникальна в литературной истории. Если бы после смерти Чехова Суворин не забрал у Марьи Павловны Чеховой все свои письма, чтобы их уничтожить или спрятать так, чтобы никто не нашел, мы могли бы полностью оценить поразительную степень их близости. Но после смерти первой жены Суворин воспринимал смерть любого близкого ему человека как непростительное предательство . И потому на смерть Чехова он откликнется мерзко, с презрением, предательски называя Чехова посредственностью. Он сам будет и заказывать изобличающие статьи таким ехидным сверстникам Чехова, как Николай Ежов. Зная это, надо сделать немалое усилие, чтобы оценить глубину их дружбы. Она была.

Чехов снискал себе привязанность всех суворинских домочадцев. На два года даже мнительный Дофин полюбил его: они вместе ездили на Кавказ. Но от жуткого антисемитизма Дофина (считающего, что евреи - это пять миллионов бочек пороха под Кремлем) Чехову стало тошно. Анна же Ивановна увлеклась Чеховым почти до неприличия. Ее дочь-девочка Настя, как и внучки Суворина, Вера и Надя Коломнины, еще пятнадцать лет кокетничали с Чеховым. (Суворин всерьез прочил свою дочь за Чехова, предлагая в приданое половину своей газетной империи.)

Суворин открыл для Чехова все литературные двери. Он взял под свое крыло всю чеховскую родню: под его покровительством старший брат Антона Александр Павлович, гениальный пьяница, ютился в редакции «Нового времени», младшие братья Иван и Михаил получили места, соответственно, учителя и податного инспектора, отцу Чехова выплачивали пенсию, и, не запрети Чехов, Марья Павловна заведовала бы суворинским магазином в Москве.

По Петербургу ходило много шуток насчет отношений Суворина и Чехова: «Суворин-отец, Суворин-сын и Чехов - Святой дух» , или «Папа Суворин, мама Суворина, а между ними Чехов - их ребенок». Читая дневник Суворина, местами видишь последствия этой близости: у Суворина появляются афоризмы и наблюдения, не уступающие чеховским по своей тонкой иронии и изяществу. Несомненно, Суворин гордился любовью Чехова к себе: она облегчала то огромное бремя вины, которое про себя испытывал Суворин в связи со своей политической и публицистической деятельностью реакционера-антисемита.

По тогдашним русским меркам, Чехов был чуть ли не юдофилом. Хотя ему казалось, что, например, критику-еврею никогда не понять истинно русского писателя, точно так же, как женщине никогда не достичь умственного уровня гениального мужчины, он, тем не менее, боролся за равноправие женщин и евреев. Суворин, как Толстой, видел в женщинах огромную опасность для мужской духовности и, как Победоносцев, видел в евреях политическую, финансовую и сексуальную угрозу России. И хотя Суворин однажды нанял для сыновей учителя-еврея (которого сыновья замучили антисемитскими анекдотами) и держал в доме старушку-еврейку, бывшую преподавательницу музыки, антисемитизм Суворина был таким фанатичным, таким гнусным и дремучим, что он-то в конце концов и излечил Чехова от сатанинского обаяния Суворина.

Потом в своем творчестве Чехов даже будет эксплуатировать образ своего покровителя. Всему суворинскому кругу было ясно, что в пьесе «Дядя Ваня» угрюмый старик Серебряков, окрысившийся на скучающую молодую жену, - это Суворин. Сама Анна Ивановна писала Чехову, как она любила смеяться, когда смотрела «Дядю Ваню», потому что узнавала всех «своих». Смерть Треплева в пьесе «Чайка» сильно расстроила Суворина, напомнив ему гибель его сына Володи. Даже собака Нины Заречной - Трезор - носит имя любимой собаки Володи и А.С.Сувориных.

С годами Суворин замыкался в двух всепоглощающих сферах своей деятельности. Одна - это скандальные и иногда непрофессиональные постановки, своим новаторством в репертуарной политике и режиссуре он заслуживает гораздо больше внимания и уважения, чем ему уделяют историки русского театра. Заслуга Суворина в том, что он смог провести через цензуру и поставить впервые «Власть тьмы» Толстого и «Ганнеле» Гауптмана. Театр, однако, своими конфликтами и напряженными взаимоотношениями высасывал последние силы Суворина. В 1900 году, после скандала, устроенного актрисой Яворской-Барятинской на представлении жуткой пьесы «Сыны Израиля, или Контрабандисты», любимый зять Суворина, Алексей Коломнин , умер от разрыва сердца. Суворину театр опостылел. Газета «Новое время» тоже радости уже не приносила: она перешла во власть Дофина.

После смерти Чехова Суворину удалось прочно овладеть душой и умом Василия Розанова . Без Суворина Розанов, может быть, остался бы малоизвестным ученым. Суворин не только дал ему творческие свободу и простор, но и повлиял на псевдоспонтанные приемы в «Опавших листьях». Суворинские «Маленькие письма», появлявшиеся в течение тридцати лет в «Новом времени», своей смесью личного и общего, спонтанного и обдуманного - это розановский жанр в зародыше. Но Суворин не был влюблен в Розанова и, может быть, даже презирал его за то, что тот так легко и с таким сверхурочным энтузиазмом поддерживал антисемитизм суворинской печати.

Второй, и последней, сферой деятельности, подлинной страстью Суворина, остался его дневник. Ему Суворин отдавался целиком. Там он записывал все свои наблюдения, страдания и сомнения. Он мог писать спокойно, без страха перед оглаской, даже о взаимной семейной ненависти, потому что почерк у него был абсолютно неразборчивым . Его свободно читал только один человек - вечно пьяный наборщик Герасимов, которого держали в типографии «Нового времени» единственно из-за этого уникального дара .

В дневнике Суворин не щадит ни себя, ни других. Вплоть до собственной кончины он прямо смотрел смерти в глаза. Человек был воистину незаурядный. Умел с первого взгляда внушить доверие любому собеседнику. Неудивительно, что они потом испытывали, как выражался писатель Леонтьев-Щеглов, «сувориншмейрцен» - становились больны Сувориным. Простой рабочий, актриса, поэт, великий князь, иностранный путешественник, французский полицейский, суровый и надменный русский чиновник - у всех развязывался язык при общении с Сувориным.

Автор этих строк тоже небеспристрастен. Мы с коллегой О.Е.Макаровой четыре года подготавливали дневник Суворина к полному и достойному научному изданию. До сих пор он издавался только наполовину, без необходимых комментариев и указателя. Дневник, мы убеждены, является подлинным и литературным, и историческим памятником. Он внушает все - от осуждения до сострадания. Смерть Суворина, покинутого почти всеми, на руках своей секретарши, любящей актрисы Клавдии Дестомб гиперссылку непосредственно на страницу, где размещена первоначальная статья пользователя aldusku . При репосте заметки в ЖЖ данное обращение обязательно должно быть включено. Спасибо за понимание. Copyright © aldusku.livejournal.com Тираж 1 штука. Типография «Тарантас».

Суперэкслибрисы Суворина А.С. Разные варианты. Собрание ГПИБ