Выбор читателей
Популярные статьи
Дмитрий философов. Философов дмитрий владимирович Дмитрий философов личная жизнь
Ошибка Lua в Модуль:CategoryForProfession на строке 52: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
– У вас перебита грудная клетка, Монсеньёр, я могу помочь вам... если, конечно, вы не побоитесь принять мою «ведьмину» помощь... – как можно ласковее улыбнувшись, сказала я.
При тусклом свете дымившего факела, он внимательно всматривался в моё лицо, пока его взгляд, наконец, не зажёгся пониманием.
– Я знаю, кто вы... Я вас помню! Вы – знаменитая Венецианская Ведьма, с которой его святейшество ни за что не желает расставаться – тихо произнёс Джованни – О вас рассказывают легенды, мадонна! Многие в окружении Папы желают, чтобы вы были мертвы, но он никого не слушает. Зачем вы ему так нужны, Изидора?
Было видно, что разговор даётся ему очень непросто. На каждом вздохе кардинал хрипел и кашлял, не в состоянии нормально вздохнуть.
– Вам очень тяжело. Пожалуйста, позвольте мне помочь вам! – упорно не сдавалась я, зная, что после уже никто больше ему не поможет.
– Это не важно... Думаю, вам лучше будет отсюда побыстрее уйти, мадонна, пока не пришли мои новые тюремщики, или ещё лучше – сам Папа. Не думаю, что ему очень понравилось бы вас здесь застать... – тихо прошептал кардинал, и добавил, – А вы и, правда, необыкновенно красивы, мадонна... Слишком... даже для Папы.
Не слушая его более, я положила руку ему на грудь, и, чувствуя, как в перебитую кость вливается живительное тепло, отрешилась от окружающего, полностью сосредоточившись только на сидевшем передо мной человеке. Через несколько минут, он осторожно, но глубоко вздохнул, и не почувствовав боли, удивлённо улыбнулся.
– Не звали бы вы себя Ведьмой – вас тут же окрестили бы святой, Изидора! Это чудесно! Правда, жаль, что вы поработали напрасно... За мной ведь скоро придут, и, думаю, после мне понадобится лечение посерьёзнее... Вы ведь знакомы с его методами, не так ли?
– Неужели вас будут мучить, как всех остальных, Монсеньёр?.. Вы ведь служите его излюбленной церкви!.. И ваша семья – я уверена, она очень влиятельна! Сможет ли она помочь вам?
– О, думаю убивать меня так просто не собираются... – горько улыбнулся кардинал. – Но ведь ещё до смерти в подвалах Караффы заставляют о ней молить... Не так ли? Уходите, мадонна! Я постараюсь выжить. И буду с благодарностью вспоминать вас...
Я грустно оглядела каменную «келью», вдруг с содроганием вспомнив висевшего на стене, мёртвого Джироламо... Как же долго весь этот ужас будет продолжаться?!.. Неужели я не найду пути уничтожить Караффу, и невинные жизни будут всё также обрываться одна за другой, безнаказанно уничтожаемые им?..
В коридоре послышались чьи-то шаги. Через мгновение дверь со скрипом открылась – на пороге стоял Караффа....
Его глаза сверкали молниями. Видимо, кто-то из старательных слуг немедля доложил, что я пошла в подвалы и теперь «святейшество» явно собиралось, вместо меня, выместить свою злость на несчастном кардинале, беспомощно сидевшем рядом со мной...
– Поздравляю, мадонна! Это место явно пришлось вам по душе, если даже в одиночестве вы возвращаетесь сюда! – Что ж, разрешите доставить вам удовольствие – мы сейчас покажем вам милое представление! – и довольно улыбаясь, уселся в своё обычное большое кресло, собираясь наслаждаться предстоящим «зрелищем»...
У меня от ненависти закружилась голова... Почему?!.. Ну почему этот изверг считал, что ему принадлежит любая человеческая жизнь, с полным правом отнять её, когда ему заблагорассудится?..
– Ваше святейшество, неужели и среди верных служителей вашей любимой церкви попадаются еретики?.. – чуть сдерживая возмущение, с издевкой спросила я.
– О, в данном случае это всего лишь серьёзное непослушание, Изидора. Ересью здесь и не пахнет. Я просто не люблю, когда мои приказы не выполняются. И каждое непослушание нуждается в маленьком уроке на будущее, не так ли, мой дорогой Мороне?.. Думаю, в этом вы со мной согласны?
Мороне!!! Ну, конечно же! Вот почему этот человек показался мне знакомым! Я видела его всего лишь раз на личном приёме Папы. Но кардинал восхитил меня тогда своим истинно природным величием и свободой своего острого ума. И помнится мне, что Караффа тогда казался очень к нему благожелательным и им довольным. Чем же сейчас кардинал сумел так сильно провиниться, что злопамятный Папа смел посадить его в этот жуткий каменный мешок?..
– Ну что ж, мой друг, желаете ли вы признать свою ошибку и вернуться обратно к Императору, чтобы её исправить, или будете гнить здесь, пока не дождётесь моей смерти... которая, как мне стало известно, произойдёт ещё очень нескоро...
Я застыла... Что это означало?! Что изменилось?! Караффа собирался жить долго??? И заявлял об этом очень уверенно! Что же такое могло с ним произойти за время его отсутствия?..
– Не старайтесь, Караффа... Это уже не интересно. Вы не имеете права меня мучить, и держать меня в этом подвале. И вам прекрасно это известно, – очень спокойно ответил Мороне.
В нём всё ещё присутствовало его неизменное достоинство, которое когда-то меня так искренне восхитило. И тут же в моей памяти очень ярко всплыла наша первая и единственная встреча...
Это происходило поздно вечером на одном из странных «ночных» приёмов Караффы. Ожидавших уже почти не оставалось, как вдруг, худой, как жердь, слуга объявил, что на приём пришёл его преосвященство кардинал Мороне, который, к тому же, «очень спешит». Караффа явно обрадовался. А тем временем в зал величественной поступью входил человек... Уж если кто и заслуживал звания высшего иерарха церкви, то это был именно он! Высокий, стройный и подтянутый, великолепный в своём ярком муаровом одеянии, он шёл лёгкой, пружинистой походкой по богатейшим коврам, как по осенним листьям, гордо неся свою красивую голову, будто мир принадлежал только ему. Породистый от корней волос до самых кончиков своих аристократических пальцев, он вызывал к себе невольное уважение, даже ещё не зная его.
– Готовы ли вы, Мороне? – весело воскликнул Караффа. – Я надеюсь, что вы порадуете Нас своими стараниями! Что ж, счастливой дороги вам, кардинал, поприветствуйте от Нас Императора! – и встал, явно собираясь удалиться.
Я не выносила манеру Караффы говорить о себе «мы», но это была привилегия Пап и королей, и оспаривать её, естественно, никто никогда не пытался. Мне сильно перечила такая преувеличенная подчёркнутость своей значимости и исключительности. Но тех, кто такую привилегию имел, это, конечно же, полностью устраивало, не вызывая у них никаких отрицательных чувств. Не обращая внимания на слова Караффы, кардинал с лёгкостью преклонил колено, целуя «перстень грешников», и, уже поднимаясь, очень пристально посмотрел на меня своими яркими васильковыми глазами. В них отразился неожиданный восторг и явное внимание... что Караффе, естественно, совершенно не понравилось.
– Вы пришли сюда видеть меня, а не разбивать сердца прекрасных дам! – недовольно прокаркал Папа. – Счастливого пути, Мороне!
– Я должен переговорить с вами, перед тем, как начну действовать, Ваше святейшество – со всей возможной учтивостью, ничуть не смутившись, произнёс Мороне. – Ошибка с моей стороны может стоить нам очень дорого. Поэтому прошу выделить мне чуточку вашего драгоценного времени, перед тем, как я покину вас.
Меня удивил оттенок колючей иронии, прозвучавший в словах «вашего драгоценного времени»... Он был почти, что неуловимым, но всё же – он явно был! И я тут же решила получше присмотреться к необычному кардиналу, удивляясь его смелости. Ведь обычно ни один человек не решался шутить и уж, тем более – иронизировать с Караффой. Что в данном случае показывало, что Мороне его ничуточки не боялся... А вот, что являлось причиной такого уверенного поведения – я сразу же решила выяснить, так как не пропускала ни малейшего случая узнать кого-то, кто мог бы когда-нибудь оказать мне хоть какую-то помощь в уничтожении «святейшества»... Но в данном случае мне, к сожалению, не повезло... Взяв кардинала под руку и приказав мне дожидаться в зале, Караффа увёл Мороне в свои покои, не разрешив мне даже простится с ним. А у меня почему-то осталось чувство странного сожаления, как будто я упустила какой-то важный, пусть даже и очень маленький шанс получить чужую поддержку...
Обычно Папа не разрешал мне находиться в его приёмной, когда там были люди. Но иногда, по той или иной причине, он вдруг «повелевал» следовать за ним, и отказать ему в этом, навлекая на себя ещё большие неприятности, было с моей стороны просто неразумно, да и не было на то никакого серьёзного повода. Потому я всегда шла, зная, что, как обычно, Папа будет с каким-то непонятным интересом наблюдать мою реакцию на тех или иных приглашённых. Мне было совершенно безразлично, зачем ему было нужно подобное «развлечение». Но такие «встречи» позволяли мне чуточку развеяться, и уже ради этого стоило не возражать против его странноватых приглашений.
Так и не встретившись никогда более с заинтересовавшим меня кардиналом Мороне, я очень скоро о нём забыла. И вот теперь он сидел на полу прямо передо мной, весь окровавленный, но всё такой же гордый, и опять заставлял точно также восхищаться его умением сохранять своё достоинство, оставаясь самим собой в любых, даже самых неприятных жизненных обстоятельствах.
– Вы правы, Мороне, у меня нет серьёзного повода вас мучить... – и тут же улыбнулся. – Но разве он Нам нужен?.. Да и притом, не все мучения оставляют видимые следы, не так ли?
Я не желала оставаться!.. Не хотела смотреть, как это чудовищное «святейшество» будет практиковать свои «таланты» на совершенно невиновном человеке. Но я также прекрасно знала, что Караффа меня не отпустит, пока не насладится одновременно и моим мучением. Поэтому, собравшись, насколько позволяли мне мои расшатанные нервы, я приготовилась смотреть...
Могучий палач легко поднял кардинала, привязывая к его ступням тяжёлый камень. Вначале я не могла понять, что означала такая пытка, но продолжение, к сожалению, не заставило себя ждать... Палач потянул рычаг, и тело кардинала начало подниматься... Послышался хруст – это выходили из мест его суставы и позвонки. Мои волосы встали дыбом! Но кардинал молчал.
– Кричите, Мороне! Доставьте мне удовольствие! Возможно, тогда я отпущу вас раньше. Ну, что же вы?.. Я вам приказываю. Кричите!!!
Папа бесился... Он ненавидел, когда люди не ломались. Ненавидел, если его не боялись... И поэтому для «непослушных» пытки продолжались намного упорнее и злей.
Мороне стал белым, как смерть. По его тонкому лицу катились крупные капли пота и, срываясь, капали на землю. Его выдержка поражала, но я понимала, что долго так продолжаться не сможет – каждое живое тело имело предел... Хотелось помочь ему, попробовать как-то обезболить. И тут мне неожиданно пришла в голову забавная мысль, которую я сразу же попыталась осуществить – камень, висевший на ногах кардинала, стал невесомым!.. Караффа, к счастью, этого не заметил. А Мороне удивлённо поднял глаза, и тут же их поспешно закрыл, чтобы не выдать. Но я успела увидеть – он понял. И продолжала «колдовать» дальше, чтобы как можно больше облегчить его боль.
– Уйдите, мадонна! – недовольно воскликнул Папа. – Вы мешаете мне наслаждаться зрелищем. Я давно хотел увидеть, таким ли уж гордым будет наш милый друг, после «работы» моего палача? Вы мешаете мне, Изидора!
Это означало – он, всё же, понял...
Караффа не был видящим, но многое он как-то улавливал своим невероятно острым чутьём. Так и сейчас, почуяв, что что-то происходит, и не желая терять над ситуацией контроль, он приказывал мне удалиться.
Но теперь я уже сама не желала уходить. Несчастному кардиналу требовалась моя помощь, и я искренне хотела ему помочь. Ибо знала, что оставь я его наедине с Караффой – никто не знал, увидит ли Мороне наступающий день. Но Караффу мои желания явно не волновали... Не дав мне даже возмутиться, второй палач буквально вынес меня за дверь и подтолкнув в сторону коридора, вернулся в комнату, где наедине с Караффой остался, пусть очень храбрый, но совершенно беспомощный, хороший человек...
Я стояла в коридоре, растерянно соображая, как могла бы ему помочь. Но выхода из его печального положения, к сожалению, не было. Во всяком случае, я не могла его так быстро найти... Хотя, если честно, у меня самой положение было, наверное, ещё печальней... Да, пока Караффа ещё не мучил меня. Но ведь физическая боль являлась не столь ужасной, как ужасны были мучения и смерть любимых людей... Я не знала, что происходило с Анной, и, боясь как-то вмешиваться, беспомощно выжидала... Из своего грустного опыта, я слишком хорошо понимала – обозли я каким-то необдуманным действием Папу, и результат получится только хуже – Анне наверняка придётся страдать.
Дни шли, а я не знала, была ли моя девочка всё ещё в Мэтэоре? Не появлялся ли за ней Караффа?.. И всё ли было с ней хорошо.
Моя жизнь была пустой и странной, если не сказать – безысходной. Я не могла покинуть Караффу, так как знала – стоит мне только исчезнуть, и он тут же выместит свою злость на моей бедной Анне... Также, я всё ещё не в силах была его уничтожить, ибо не находила пути к защите, которую подарил ему когда-то «чужой» человек. Время безжалостно утекало, и я всё сильнее чувствовала свою беспомощность, которая в паре с бездействием, начинала медленно сводить меня с ума...
Прошёл почти уже месяц после моего первого визита в подвалы. Рядом не было никого, с кем я могла бы обмолвиться хотя бы словом. Одиночество угнетало всё глубже, поселяя в сердце пустоту, остро приправленную отчаяньем...
Я очень надеялась, что Мороне всё-таки выжил, несмотря на «таланты» Папы. Но возвращаться в подвалы побаивалась, так как не была уверена, находился ли там всё ещё несчастный кардинал. Мой повторный визит мог навлечь на него настоящую злобу Караффы, и платить за это Мороне пришлось бы по-настоящему дорого.
Оставаясь отгороженной от любого общения, я проводила дни в полнейшей «тишине одиночества». Пока, наконец, не выдержав более, снова спустилась в подвал...
Комната, в которой я месяц назад нашла Мороне, на этот раз пустовала. Оставалось только надеяться, что отважный кардинал всё ещё жил. И я искренне желала ему удачи, которой узникам Караффы, к сожалению, явно не доставало.
И так как я всё равно уже находилась в подвале, то, чуть подумав, решила посмотреть его дальше, и осторожно открыла следующую дверь....
А там, на каком-то жутком пыточном «инструменте» лежала совершенно голая, окровавленная молодая девушка, тело которой представляло собою настоящую смесь живого палёного мяса, порезов и крови, покрывавших её всю с головы до ног... Ни палача, ни, тем более – Караффы, на моё счастье, в комнате пыток не было.
Я тихонько подошла к несчастной и осторожно погладила её по опухшей, нежной щеке. Девушка застонала. Тогда, бережно взяв её хрупкие пальцы в свою ладонь, я медленно начала её «лечить»... Вскоре на меня удивлённо глядели чистые, серые глаза...
– Тихо, милая... Лежи тихо. Я попробую тебе помочь, насколько это возможно. Но я не знаю, достаточно ли у меня будет времени... Тебя очень сильно мучили, и я не уверена, смогу ли всё это быстро «залатать». Расслабься, моя хорошая, и попробуй вспомнить что-то доброе... если сможешь.
Девушка (она оказалась совсем ещё ребёнком) застонала, пытаясь что-то сказать, но слова почему-то не получались. Она мычала, не в состоянии произнести чётко даже самого краткого слова. И тут меня полоснуло жуткое понимание – у этой несчастной не было языка!!! Они его вырвали... чтобы не говорила лишнего! Чтобы не крикнула правду, когда будут сжигать на костре... Чтобы не могла сказать, что они с ней творили...
О боже!.. Неужели всё это вершили ЛЮДИ???
Чуть успокоив своё омертвевшее сердце, я попыталась обратиться к ней мысленно – девочка услышала. Что означало – она была одарённой!.. Одной из тех, кого Папа так яростно ненавидел. И кого так зверски сжигал живьём на своих ужасающих человеческих кострах....
– Что же они с тобой сделали, милая?!.. За что тебе отняли речь?!
Стараясь затянуть повыше упавшее с её тела грубое рубище непослушными, дрожащими руками, потрясённо шептала я.
– Не бойся ничего, моя хорошая, просто подумай, что ты хотела бы сказать, и я постараюсь услышать тебя. Как тебя зовут, девочка?
– Дамиана... – тихо прошелестел ответ.
– Держись, Дамиана, – как можно ласковее улыбнулась я. – Держись, не ускользай, я постараюсь помочь тебе!
Но девушка лишь медленно качнула головой, а по её избитой щеке скатилась чистая одинокая слезинка...
– Благодарю вас... за добро. Но я не жилец уже... – прошелестел в ответ её тихий «мысленный» голос. – Помогите мне... Помогите мне «уйти». Пожалуйста... Я не могу больше терпеть... Они скоро вернутся... Прошу вас! Они осквернили меня... Пожалуйста, помогите мне «уйти»... Вы ведь знаете – как. Помогите... Я буду и «там» благодарить, и помнить вас...
Она схватила своими тонкими, изуродованными пыткой пальцами моё запястье, вцепившись в него мёртвой хваткой, будто точно знала – я и вправду могла ей помочь... могла подарить желанный покой...
Острая боль скрутила моё уставшее сердце... Эта милая, зверски замученная девочка, почти ребёнок, как милости, просила у меня смерти!!! Палачи не только изранили её хрупкое тело – они осквернили её чистую душу, вместе изнасиловав её!.. И теперь, Дамиана готова была «уйти». Она просила смерти, как избавления, даже на мгновение, не думая о спасении. Она была замученной и осквернённой, и не желала жить... У меня перед глазами возникла Анна... Боже, неужели и её ждал такой же страшный конец?!! Смогу ли я её спасти от этого кошмара?!
Дамиана умоляюще смотрела на меня своими чистыми серыми глазами, в которых отражалась нечеловечески глубокая, дикая по своей силе, боль... Она не могла более бороться. У неё не хватало на это сил. И чтобы не предавать себя, она предпочитала уйти...
Что же это были за «люди», творившие такую жестокость?!. Что за изверги топтали нашу чистую Землю, оскверняя её своей подлостью и «чёрной» душой?.. Я тихо плакала, гладя милое лицо этой мужественной, несчастной девчушки, так и не дожившей даже малой частью свою грустную, неудавшуюся жизнь... И мою душу сжигала ненависть! Ненависть к извергу, звавшему себя римским Папой... наместником Бога... и святейшим Отцом... наслаждавшимся своей прогнившей властью и богатством, в то время, как в его же жутком подвале из жизни уходила чудесная чистая душа. Уходила по собственному желанию... Так как не могла больше вынести запредельную боль, причиняемую ей по приказу того же «святого» Папы...
О, как же я ненавидела его!!!.. Всем сердцем, всей душой ненавидела! И знала, что отомщу ему, чего бы мне это ни стоило. За всех, кто так зверски погиб по его приказу... За отца... за Джироламо... за эту добрую, чистую девочку... и за всех остальных, у кого он играючи отнимал возможность прожить их дорогую и единственную в этом теле, земную жизнь.
– Я помогу тебе, девочка... Помогу тебе милая... – ласково баюкая её, тихо шептала я. – Успокойся, солнышко, там не будет больше боли. Мой отец ушёл туда... Я говорила с ним. Там только свет и покой... Расслабься, моя хорошая... Я исполню твоё желание. Сейчас ты будешь уходить – не бойся. Ты ничего не почувствуешь... Я помогу тебе, Дамиана. Я буду с тобой...
Из её изуродованного физического тела вышла удивительно красивая сущность. Она выглядела такой, какой Дамиана была, до того, как появилась в этом проклятом месте.
– Спасибо вам... – прошелестел её тихий голос. – Спасибо за добро... и за свободу. Я буду помнить вас.
Она начала плавно подниматься по светящемуся каналу.
– Прощай Дамиана... Пусть твоя новая жизнь будет счастливой и светлой! Ты ещё найдёшь своё счастье, девочка... И найдёшь хороших людей. Прощай...
Её сердце тихо остановилось... А исстрадавшаяся душа свободно улетала туда, где никто уже не мог причинять ей боли. Милая, добрая девочка ушла, так и не узнав, какой чудесной и радостной могла быть её оборванная, непрожитая жизнь... скольких хороших людей мог осчастливить её Дар... какой высокой и светлой могла быть её непознанная любовь... и как звонко и счастливо могли звучать голоса её не родившихся в этой жизни детей...
Успокоившееся в смерти лицо Дамианы разгладилось, и она казалась просто спящей, такой чистой и красивой была теперь... Горько рыдая, я опустилась на грубое сидение рядом с её опустевшим телом... Сердце стыло от горечи и обиды за её невинную, оборванную жизнь... А где-то очень глубоко в душе поднималась лютая ненависть, грозясь вырваться наружу, и смести с лица Земли весь этот преступный, ужасающий мир...
Наконец, как-то собравшись, я ещё раз взглянула на храбрую девочку-ребёнка, мысленно желая ей покоя и счастья в её новом мире, и тихо вышла за дверь...
Увиденный ужас парализовал сознание, лишая желания исследовать папский подвал дальше... грозясь обрушить на меня чьё-то очередное страдание, которое могло оказаться ещё страшней. Собираясь уже уйти наверх, я вдруг неожиданно почувствовала слабый, но очень упорный зов. Удивлённо прислушиваясь, я, наконец, поняла, что меня зовут отсюда же, из этого же подвала. И тут же, забыв все прежние страхи, решила проверить.
Зов повторялся, пока я не подошла прямо к двери, из которой он шёл...
Келья была пустой и влажной, без какого-либо освещения. А в самом её углу, на соломе сидел человек. Подойдя к нему ближе, я неожиданно вскрикнула – это был мой старый знакомый, кардинал Мороне... Его гордое лицо, на сей раз, краснело ссадинами, и, было видно, что кардинал страдал.
– О, я очень рада, что вы живы!.. Здравствуйте монсеньёр! Вы ли пытались звать меня?
Если гаснет свет — я ничего не вижу.
Если человек зверь — я его ненавижу.
Если человек хуже зверя — я его убиваю.
Если кончена моя Россия — я умираю.
Зинаида Гиппиус, «Так есть»
Дми́трий Влади́мирович Филосо́фов (26 марта (7 апреля) , Санкт-Петербург - 4 августа , Отвоцк (Отводск ), Польша) - русский публицист, художественный и литературный критик , религиозно-общественный и политический деятель.
Семья
Д. В. Философов происходит из старинного дворянского рода . Отец В. Д. Философов (1820-1894) был ближайшим помощником военного министра Д. А. Милютина в реформировании русской армии, в 1861-1881 годах - главный военный прокурор и начальник Военно-судебного управления, с 1881 года - член Государственного совета. Мать Анна Павловна Философова , урождённая Дягилева, - литератор, видная деятельница женского движения в России, одна из учредительниц высших женских учебных заведений, организатор благотворительных обществ. Таким образом С. П. Дягилев приходился Философову двоюродным братом.
Ранние годы
Эмиграция
Ошибка создания миниатюры: Файл не найден
В 1918-1919 годах Д. В. Философов работал в Публичной библиотеке, принимал участие в деятельности Политического Красного Креста. В декабре 1919 года с Мережковским, Гиппиус и В. А. Злобиным под видом командировки для чтения лекций в красноармейских частях он выбрался из Петрограда . Беглецы пересекли польско-большевистский фронт в районе Жлобина и в середине января 1920 года добрались до Минска . Проведя ряд лекций и литературных вечеров, в конце февраля они прибыли в Вильно , откуда в первых числах марта уехали в Варшаву . Мережковский и Гиппиус, разочарованные в Польше, заключившей с большевиками мирный договор , уехали в Париж. Философов, сблизившийся с Б. В. Савинковым , остался в Польше для продолжения борьбы с большевизмом.
Философов был товарищем председателя Русского политического комитета , Народного союза защиты родины и свободы , советником Юзефа Пилсудского по русско-украинскому вопросу (). Он редактировал выходившие в Варшаве газеты «Свобода» (1920-1921), «За свободу!» (1921-1932), «Молва» (1932-1934); был соредактором варшавско-парижского журнала «Меч», преобразованного из-за разногласий с Мережковским и Гиппиус в варшавскую газету (1934-1939). Сотрудничал с литературной группой «Таверна поэтов ». Был одним из руководителей варшавского «Литературного содружества», его почётным председателем; основатель и руководитель закрытого русско-польского литературного клуба «Домик в Коломне» (1934-1936).
Поздние годы
В 1930-е годы Д. В. Философов оказался вытеснен на обочину общественно-политической жизни молодым поколением деятелей. Это усугублялось неудачами (в частности, последовательный неуспех практически всех изданий, которые возглавлял Философов), потерями - измена Б. В. Савинкова , в которую Философов долго не мог поверить, смерть соратника и ближайшего единомышленника М. П. Арцыбашева . После 1936 года вследствие этих причин, а также преклонного возраста и болезней Философов фактически отошёл от литературной, общественной, политической жизни.
Адреса в Санкт-Петербурге
1902-1913 - квартира Д. С. Мережковского в доходном доме А. Д. Мурузи - Литейный проспект, 24.
Библиография
- Мережковский Д. С., Гиппиус З. Н., Философов Д. В. Маков цвет. Драма в 4-х действиях. - СПб.: М. В. Пирожков. 1908.
- Философов Д. В. Слова и жизнь: Литературные споры новейшего времени (1901-1908 гг.). СПб., 1909. - 324 с.
- Философов Д. В. Старое и новое: Сборник статей по вопросам искусства и литературы. М.: [Т-во И. Д. Сытина], 1912. - 308 с.
- Философов Д. В. Неугасимая лампада. Статьи по церковным и религиозным вопросам. М.: [Т-во И. Д. Сытина], 1912. - 204 с.
- Merežkovskij D. S., Filosofov D., Gippiusová (Merežkovskaja) Zinaida. Makový květ - drama o čtyřech dějstvích; autorisovaný překlad Žofie Pohořecké; Praha: B. Kočí, 1919. - 127 s.
- Мережковский Д., Гиппиус З., Философов Д. Царь и революция / Под ред. М. А. Колерова. Вст. ст. М. Павловой. М.: ОГИ, 1999.
- Философов Д. В. Загадки русской культуры / Сост., примеч. Т. Ф. Прокопова. Предисл. А. Н. Николюкина . - М.: НПО «Интелвак», 2004. - 832 с.
- Философов Д. В. Критические статьи и заметки (1899-1916) / Пред., сост. и прим. О. А. Коростелева. - М.: ИМЛИ РАН, 2010. - 679 с.
О нем
- Дюррант Д. С. По материалам архива Д. В. Философова // Лица. 1994. № 5. С. 444-459.
- Durrant J. S. Эволюция Д. В. Философова от эстетики к этике // Europa Orientalis. 1994. № 1.
- Грин Ц. И. Философов Дмитрий Владимирович // Сотрудники Российской национальной библиотеки - деятели науки и культуры: Биографический словарь. Т.1: Императорская Публичная библиотека 1795-1917 / Гл. ред. Л. А. Шилов. - СПб.: Издательство РНБ, 1995. С. 541-545.
- Переписка З. Н. Гиппиус, Д. С. Мережковского, Д. В. Философова с В. Я. Брюсовым (1901-1919 гг.) / Публ. и подгот. текста М. В. Толмачева; Вступ. заметка и коммент. Т. В. Воронцовой // Российский литературоведческий журнал. 1994. № 5/6. С. 276-322; 1996. № 7. С. 200-206; 2001. № 15. С. 124-260; 2005. № 19. С. 165-257.
- Białokozowicz B. Józef Czapski I triumwirat literacki (Dymitr Mereźkowski, Zinaida Gippius i Dymitr Fiłosofow) // Kresy I pogranicza. Olsztyn, 1995. С. 125-148. - русск. пер.: Бялокозович Б. Юзеф Чапский и литературный триумвират: (Д. Мережковский - З. Гиппиус - Д. Философов) // «Путь романтичный совершил…»: Сборник статей памяти Б. Ф. Стахеева. М., 1996. С.300-323.
- Пясецкий М. Освящение креста: Памяти Дмитрия Философова // Русская мысль. 1996. 1-7 февраля. № 4111. С.18.
- Obłąkowska-Galanciak I. Из истории русско-польских литературных связей межвоенного периода (по статьям Дмитрия Философова) // Acta Polono-Ruthenica. Т.I. Olsztyn. 1996. S.105-113.
- Логинов И. С кем дружил Дмитрий Философов // Сельская новь. 1996. 19 октября.
- Петрова Т. Г. Д. В. Философов // Литературная энциклопедия русского зарубежья: 1918-1940. М., 1997. Т.1: Писатели русского зарубежья. С. 408-409.
- Дюррант Д. С. Из варшавского архива Д. В. Философова // Russian Studies: Ежеквартальник русской филологии и культуры. 1996 (1998). Т.II. № 4. С.252-314.
- Пахмусс Т. А. Страницы из прошлого: Переписка З. Н. Гиппиус, Д. В. Философова и близких к ним в «Главном» // Памятники культуры: Новые открытия. Ежегодник. 1997. М., 1998. С.70-101. [Письма 1903-1936 гг.]
- Д. С. Мережковский, З. Н. Гиппиус, Д. В. Философов, В. А. Злобин в Вильнюсе в 1920 году / Публ. и примеч. П. Лавринца // Балтийский архив. Рига, 1999. № 4. С.206-234.
- Павлова М. Мученики великого религиозного процесса // Мережковский Д., Гиппиус З., Философов Д. Царь и революция. М., 1999. С.7-54.
- Неизданные письма Д. В. Философова / Пред., подг. текстов и прим. Д. С. Дюрранта // Russian Studies: Ежеквартальник русской филологии и культуры. 1999. Т.III. № 1. С.5-184.
- Obłąkowska-Galanciak I. Dymitr Fiłosofow i Maria Dąbrowska. Z historii polsko-rosyjskich kontaktów kulturalnych w dwudziestoleciu międzywojennym // Acta Polono-Ruthenica. Т.4. Olsztyn. 1999. S. 338-348.
- Obłąkowska-Galanciak I. Dymitr Fiłosofow i idea wzajemności polsko-rosyjskich kontaktów kulturalnych okresu międzywojennego// Acta Polono-Ruthenica. Т.5. Olsztyn. 1999. S. 161-170.
- Obłąkowska-Galanciak Iwona. Gorzkie gody… Publicystyczna I literacka działalność Dymitra Fiłosofowa na emigracji. Olsztyn: Wydawnictwo Uniwersytetu Warmińsko-Mazurskiego, 2001. - 191 s.
- «Уж такова наша судьба…»: Новое из варшавского архива Д. В. Философова / Вступ. ст. и публ. Джона Стюарта Дюрранта // Наше наследие. 2002. № 63/64. С. 64-91.
- Stanisławski W. «Rycerz przegranej sprawy»? Kontakty Dymitra Fiłosofowa z polskimi elitami kulturalnymi// Emigracja rosyjska. Losy i idée. Łódź, 2002. С. 313-328.
- К истории эмигрантской публицистики и литературы в Варшаве: Письма Дмитрия Философова 1930-1934 / Публикация В. А. Цурикова // From the Other Shore: Russian Writers Abroad: Past and Present (Toronto). 2002. Vol.2. С.55-95.
- Новожилова А. М. «Петербургский дневник» Зинаиды Гиппиус и «Дневник» Дмитрия Философова: текстологический анализ записей февраля-марта 1917 года // Вестник молодых ученых = Journal of young scientists. Philol. ser. Филол. науки. СПб., 2003. № 7. C. 42-64.
- Логинов И. Дмитрий Философов - последний владелец Богдановского: жизнь в эмиграции// Сельская новь. 2004. 31 марта. С. 4-5; 7 апреля. С. 4-5.
- Гончарова Е. И. «Революционное христовство»: З. Н. Гиппиус, Д. В. Философов и Б. В. Савинков в 1911 году //Русская литература. 2005. № 1. С. 187-213.
- Философов Д. В. Письма Мариану Здзеховскому (1912-1931) / Публ. П. Лавринца // Балтийский архив. 2005. 22 сентября. http://www.russianresources.lt/archive/Zdz/Zdz_25.html [Отдел рукописей библиотеки Вильнюсского университета. F.33-302]
- Острой О. С. «Не губить живую творческую душу искусства»: Д. В. Философов и круг журнала «Мир искусства» // Российская национальная библиотека и отечественная художественная культура: Сборник статей и публикаций. Вып.3 / Сост. О. С. Острой. Спб.: РНБ, 2005. С.9-35.
- Философовские чтения. Сборник статей первых Философовских чтений / Сост. Р. Н. Антипова. - Псков: Издательство Областного центра народного творчества, 2005. - 252 с.
- Иванова Т. Г. Вторые чтения, посвященные культурному наследию Философовых // Русская литература. 2005. № 4. С.226-228.
- «Заграничные связи нам тоже слишком дороги»: Письма З. Гиппиус, Д. Мережковского, Д. Философова к Б. Савинкову. 1912-1913 годы / Вступ. ст., публ. и примеч. Е. И. Гончаровой // Русская литература. 2006. № 1. С.192-218; № 2. С.160-174.
- Лавринец П. Мотив неуспеха в поздней публицистике Д. В. Философова // Mokslo darbai. Literatūra. 2006. T. 48 (2): Rusistica Vilnensis. С. 74-82.
- Лавринец П. Польская великая эмиграция в публицистике и критике Д. В. Философова 1920-1930-х гг. // Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia X: «Век нынешний и век минувший»: культурная рефлексия прошедшей эпохи. В 2 ч. Тарту: Tartu Ülikooli Kirjastus, 2006. Ч. 2. С. 376-391.
- Гомолицкий Леон . Воспоминания о Дмитрии Философове / Перевод Натальи Горбаневской // Новая Польша. 2006. № 9 (78). С. 32-34.
- Три тысячи верст и четверть века пролегли между нами: Переписка Д. С. Мережковского, З. Н. Гиппиус, Д. В. Философова и О. А. Флоренской / Публикацию подготовили А. И. Олексеенко, В. П. Флоренский, П. В. Флоренский и Т. А. Шутова // Наше наследие. 2006. № 79/80. С. 114-120; 2007. № 82. С. 26-47.
- Демидова О. «Варшавский гамбит» в эмигрантской судьбе Мережковских и Философова // Космополис. 2006. № 1 (15). С. 91-98.
- Из варшавских писем Д. В. Философова // Публ. О. Демидовой // Космополис. 2006. № 1 (15). С. 98-108.
- Переписка А. М. Ремизова и Д. В. Философова / Публикация Е. Р. Обатниной // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 2002 год. СПб.: Дмитрий Буланин, 2006.
- Философовские чтения. Сборник статей вторых Философовских чтений / Сост. и ред. Р. Н. Антипова. - Бежаницы: Издательство и печать ИП Брянцев А. М., 2006. - 166 с.
- Ермичев А. А. Религиозно-философское общество в Петербурге 1907-1917: Хроника заседаний. - СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2007. - 326 с. указ.
- Симонова Т. М. Дмитрий Философов - публицист и издатель // Славяноведение. 2007. № 4 (июль-август). С. 53-70.
- Шехурина Л. Д. А. Н. Бенуа и Д. В. Философов (в художественной критике и взаимоотношениях) // Шехурина Л. Д. Художник. Музей. Книга. СПб., 2008. С. 23-50.
- Лавринец П. Дмитрий Философов и Мариан Здзеховский // Славянские чтения VI / Red. F. Fjodorovs. Даугавпилс: Daugavpils Universitātes Akadēmiskais apgāds «Saule», 2008. С. 151-159.
- Лавринец П. «Гуманизм и культура в нашем с Вами понимании». Письма Дмитрия Философова Мариану Здзеховскому // Новая Польша. 2008. № 10 (101), октябрь. С. 35-41; - вариант на польском: Listy Dymitra Fiłosofowa do Mariana Zdziechowskiego, tł. H. Dubyk // Zeszyty Historyczne. 2008. T. 544. Zeszyt 165. S. 176-190.
- Философовские чтения. Сборник статей третьих Философовских чтений / Сост. и ред. Р. Н. Антипова. - Псков: АНО «ЛОГОС», 2008. - 188 с.
- Фатеев В. А., Ломоносов А. В. Философов // Розановская энциклопедия / Сост. и гл. ред. А. Н. Николюкин. М. РОССПЭН, 2008. Стлб. 1062-1074.
- Глухова Е. В. «А Вы - мечтатель без почвы и истории»: переписка Розанова и Д. В. Философова (1898-1918 гг.) // Наследие В. В. Розанова и современность: Материалы Международной научной конференции. М.: РОССПЭН, 2009. С. 169-177.
- Религиозно-философское общество в Санкт-Петербурге (Петрограде): История в материалах и документах: 1907-1917: В 3 т. / Сост., подгот. текста, вступ. ст. и примеч. О. Т. Ермишина, О. А. Коростелева, Л. В. Хачатурян и др. - М.: Русский путь, 2009.
- Симонова Т. М. Философов Д. В. // Общественная мысль Русского зарубежья: Энциклопедия. М.: РОССПЭН, 2009. С. 584-585.
- Демидова О. Р. Между столицей и провинцией (из архива Д. В. Философова) // Культура русской диаспоры. Эмиграция и мемуары. Сборник статей / Ответственный редактор и составитель С. Доценко. Таллинн: Таллиннский университет, 2009. С. 46-61.
- Лавринец П. М. Мемуар в публицистике Д. В. Философова 1920-1930-х годов // Культура русской диаспоры. Эмиграция и мемуары. Сборник статей / Ответственный редактор и составитель С. Доценко. Таллинн: Таллиннский университет, 2009. C. 62-78.
- Бежаницы: из мемуарного наследия Дмитрия Владимировича Философова // Сельская новь. 2009. 5 августа. С. 4-5; 8 августа. С. 2-3. http://bezmuzei.ucoz.ru/publ/1-1-0-8
- Коростелев О. А. Литературная критика Дмитрия Философова // Философов Д. В. Критические статьи и заметки (1899-1916) / Пред., сост. и прим. О. А. Коростелева. М.: ИМЛИ РАН, 2010. С. 3-21.
- Статьи и заметки Д. В. Философова на литературные темы (1899-1917): Материалы к библиографии / Сост. О. А. Коростелев // Философов Д. В. Критические статьи и заметки (1899-1916) / Пред., сост. и прим. О. А. Коростелева. М.: ИМЛИ РАН, 2010. С. 644-658.
- Философовские чтения. Сборник материалов четвёртых Философовских чтений / Сост. и ред. Р. Н. Антипова. Псков: ООО «ЛОГОС Плюс», 2011. - 288 с.
- Философовские чтения. Сборник материалов пятых Философовских чтений / Сост. и ред. Р. Н. Антипова, В. В. Булдакова. - Псков: ООО «ЛОГОС Плюс», 2013. - 316 с.
Напишите отзыв о статье "Философов, Дмитрий Владимирович"
Ссылки
- Русская эмиграция в Польше и Чехословакии
- (Варшавские годы Д. В. Философова) - Джон Стюарт Дюррант
- (Письма Д. В. Философова, Д. С. Мережковского и З. Н. Гиппиус из зарубежных архивов) Публикация Дж. Стюарта Дюрранта
Ошибка Lua в Модуль:External_links на строке 245: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Отрывок, характеризующий Философов, Дмитрий Владимирович
Джованни очень грустно посмотрел на меня и кивнул, показывая этим, что всё понимает. Я попыталась напоить его найденным вином, но ничего не получалось – он не в состоянии был сделать даже малейшего глотка. «Посмотрев» его по-своему, я поняла, что у бедняги была сильно повреждена грудь.– У вас перебита грудная клетка, Монсеньёр, я могу помочь вам... если, конечно, вы не побоитесь принять мою «ведьмину» помощь... – как можно ласковее улыбнувшись, сказала я.
При тусклом свете дымившего факела, он внимательно всматривался в моё лицо, пока его взгляд, наконец, не зажёгся пониманием.
– Я знаю, кто вы... Я вас помню! Вы – знаменитая Венецианская Ведьма, с которой его святейшество ни за что не желает расставаться – тихо произнёс Джованни – О вас рассказывают легенды, мадонна! Многие в окружении Папы желают, чтобы вы были мертвы, но он никого не слушает. Зачем вы ему так нужны, Изидора?
Было видно, что разговор даётся ему очень непросто. На каждом вздохе кардинал хрипел и кашлял, не в состоянии нормально вздохнуть.
– Вам очень тяжело. Пожалуйста, позвольте мне помочь вам! – упорно не сдавалась я, зная, что после уже никто больше ему не поможет.
– Это не важно... Думаю, вам лучше будет отсюда побыстрее уйти, мадонна, пока не пришли мои новые тюремщики, или ещё лучше – сам Папа. Не думаю, что ему очень понравилось бы вас здесь застать... – тихо прошептал кардинал, и добавил, – А вы и, правда, необыкновенно красивы, мадонна... Слишком... даже для Папы.
Не слушая его более, я положила руку ему на грудь, и, чувствуя, как в перебитую кость вливается живительное тепло, отрешилась от окружающего, полностью сосредоточившись только на сидевшем передо мной человеке. Через несколько минут, он осторожно, но глубоко вздохнул, и не почувствовав боли, удивлённо улыбнулся.
– Не звали бы вы себя Ведьмой – вас тут же окрестили бы святой, Изидора! Это чудесно! Правда, жаль, что вы поработали напрасно... За мной ведь скоро придут, и, думаю, после мне понадобится лечение посерьёзнее... Вы ведь знакомы с его методами, не так ли?
– Неужели вас будут мучить, как всех остальных, Монсеньёр?.. Вы ведь служите его излюбленной церкви!.. И ваша семья – я уверена, она очень влиятельна! Сможет ли она помочь вам?
– О, думаю убивать меня так просто не собираются... – горько улыбнулся кардинал. – Но ведь ещё до смерти в подвалах Караффы заставляют о ней молить... Не так ли? Уходите, мадонна! Я постараюсь выжить. И буду с благодарностью вспоминать вас...
Я грустно оглядела каменную «келью», вдруг с содроганием вспомнив висевшего на стене, мёртвого Джироламо... Как же долго весь этот ужас будет продолжаться?!.. Неужели я не найду пути уничтожить Караффу, и невинные жизни будут всё также обрываться одна за другой, безнаказанно уничтожаемые им?..
В коридоре послышались чьи-то шаги. Через мгновение дверь со скрипом открылась – на пороге стоял Караффа....
Его глаза сверкали молниями. Видимо, кто-то из старательных слуг немедля доложил, что я пошла в подвалы и теперь «святейшество» явно собиралось, вместо меня, выместить свою злость на несчастном кардинале, беспомощно сидевшем рядом со мной...
– Поздравляю, мадонна! Это место явно пришлось вам по душе, если даже в одиночестве вы возвращаетесь сюда! – Что ж, разрешите доставить вам удовольствие – мы сейчас покажем вам милое представление! – и довольно улыбаясь, уселся в своё обычное большое кресло, собираясь наслаждаться предстоящим «зрелищем»...
У меня от ненависти закружилась голова... Почему?!.. Ну почему этот изверг считал, что ему принадлежит любая человеческая жизнь, с полным правом отнять её, когда ему заблагорассудится?..
– Ваше святейшество, неужели и среди верных служителей вашей любимой церкви попадаются еретики?.. – чуть сдерживая возмущение, с издевкой спросила я.
– О, в данном случае это всего лишь серьёзное непослушание, Изидора. Ересью здесь и не пахнет. Я просто не люблю, когда мои приказы не выполняются. И каждое непослушание нуждается в маленьком уроке на будущее, не так ли, мой дорогой Мороне?.. Думаю, в этом вы со мной согласны?
Мороне!!! Ну, конечно же! Вот почему этот человек показался мне знакомым! Я видела его всего лишь раз на личном приёме Папы. Но кардинал восхитил меня тогда своим истинно природным величием и свободой своего острого ума. И помнится мне, что Караффа тогда казался очень к нему благожелательным и им довольным. Чем же сейчас кардинал сумел так сильно провиниться, что злопамятный Папа смел посадить его в этот жуткий каменный мешок?..
– Ну что ж, мой друг, желаете ли вы признать свою ошибку и вернуться обратно к Императору, чтобы её исправить, или будете гнить здесь, пока не дождётесь моей смерти... которая, как мне стало известно, произойдёт ещё очень нескоро...
Я застыла... Что это означало?! Что изменилось?! Караффа собирался жить долго??? И заявлял об этом очень уверенно! Что же такое могло с ним произойти за время его отсутствия?..
– Не старайтесь, Караффа... Это уже не интересно. Вы не имеете права меня мучить, и держать меня в этом подвале. И вам прекрасно это известно, – очень спокойно ответил Мороне.
В нём всё ещё присутствовало его неизменное достоинство, которое когда-то меня так искренне восхитило. И тут же в моей памяти очень ярко всплыла наша первая и единственная встреча...
Это происходило поздно вечером на одном из странных «ночных» приёмов Караффы. Ожидавших уже почти не оставалось, как вдруг, худой, как жердь, слуга объявил, что на приём пришёл его преосвященство кардинал Мороне, который, к тому же, «очень спешит». Караффа явно обрадовался. А тем временем в зал величественной поступью входил человек... Уж если кто и заслуживал звания высшего иерарха церкви, то это был именно он! Высокий, стройный и подтянутый, великолепный в своём ярком муаровом одеянии, он шёл лёгкой, пружинистой походкой по богатейшим коврам, как по осенним листьям, гордо неся свою красивую голову, будто мир принадлежал только ему. Породистый от корней волос до самых кончиков своих аристократических пальцев, он вызывал к себе невольное уважение, даже ещё не зная его.
– Готовы ли вы, Мороне? – весело воскликнул Караффа. – Я надеюсь, что вы порадуете Нас своими стараниями! Что ж, счастливой дороги вам, кардинал, поприветствуйте от Нас Императора! – и встал, явно собираясь удалиться.
Я не выносила манеру Караффы говорить о себе «мы», но это была привилегия Пап и королей, и оспаривать её, естественно, никто никогда не пытался. Мне сильно перечила такая преувеличенная подчёркнутость своей значимости и исключительности. Но тех, кто такую привилегию имел, это, конечно же, полностью устраивало, не вызывая у них никаких отрицательных чувств. Не обращая внимания на слова Караффы, кардинал с лёгкостью преклонил колено, целуя «перстень грешников», и, уже поднимаясь, очень пристально посмотрел на меня своими яркими васильковыми глазами. В них отразился неожиданный восторг и явное внимание... что Караффе, естественно, совершенно не понравилось.
– Вы пришли сюда видеть меня, а не разбивать сердца прекрасных дам! – недовольно прокаркал Папа. – Счастливого пути, Мороне!
– Я должен переговорить с вами, перед тем, как начну действовать, Ваше святейшество – со всей возможной учтивостью, ничуть не смутившись, произнёс Мороне. – Ошибка с моей стороны может стоить нам очень дорого. Поэтому прошу выделить мне чуточку вашего драгоценного времени, перед тем, как я покину вас.
Меня удивил оттенок колючей иронии, прозвучавший в словах «вашего драгоценного времени»... Он был почти, что неуловимым, но всё же – он явно был! И я тут же решила получше присмотреться к необычному кардиналу, удивляясь его смелости. Ведь обычно ни один человек не решался шутить и уж, тем более – иронизировать с Караффой. Что в данном случае показывало, что Мороне его ничуточки не боялся... А вот, что являлось причиной такого уверенного поведения – я сразу же решила выяснить, так как не пропускала ни малейшего случая узнать кого-то, кто мог бы когда-нибудь оказать мне хоть какую-то помощь в уничтожении «святейшества»... Но в данном случае мне, к сожалению, не повезло... Взяв кардинала под руку и приказав мне дожидаться в зале, Караффа увёл Мороне в свои покои, не разрешив мне даже простится с ним. А у меня почему-то осталось чувство странного сожаления, как будто я упустила какой-то важный, пусть даже и очень маленький шанс получить чужую поддержку...
Обычно Папа не разрешал мне находиться в его приёмной, когда там были люди. Но иногда, по той или иной причине, он вдруг «повелевал» следовать за ним, и отказать ему в этом, навлекая на себя ещё большие неприятности, было с моей стороны просто неразумно, да и не было на то никакого серьёзного повода. Потому я всегда шла, зная, что, как обычно, Папа будет с каким-то непонятным интересом наблюдать мою реакцию на тех или иных приглашённых. Мне было совершенно безразлично, зачем ему было нужно подобное «развлечение». Но такие «встречи» позволяли мне чуточку развеяться, и уже ради этого стоило не возражать против его странноватых приглашений.
Так и не встретившись никогда более с заинтересовавшим меня кардиналом Мороне, я очень скоро о нём забыла. И вот теперь он сидел на полу прямо передо мной, весь окровавленный, но всё такой же гордый, и опять заставлял точно также восхищаться его умением сохранять своё достоинство, оставаясь самим собой в любых, даже самых неприятных жизненных обстоятельствах.
– Вы правы, Мороне, у меня нет серьёзного повода вас мучить... – и тут же улыбнулся. – Но разве он Нам нужен?.. Да и притом, не все мучения оставляют видимые следы, не так ли?
Я не желала оставаться!.. Не хотела смотреть, как это чудовищное «святейшество» будет практиковать свои «таланты» на совершенно невиновном человеке. Но я также прекрасно знала, что Караффа меня не отпустит, пока не насладится одновременно и моим мучением. Поэтому, собравшись, насколько позволяли мне мои расшатанные нервы, я приготовилась смотреть...
Могучий палач легко поднял кардинала, привязывая к его ступням тяжёлый камень. Вначале я не могла понять, что означала такая пытка, но продолжение, к сожалению, не заставило себя ждать... Палач потянул рычаг, и тело кардинала начало подниматься... Послышался хруст – это выходили из мест его суставы и позвонки. Мои волосы встали дыбом! Но кардинал молчал.
– Кричите, Мороне! Доставьте мне удовольствие! Возможно, тогда я отпущу вас раньше. Ну, что же вы?.. Я вам приказываю. Кричите!!!
Папа бесился... Он ненавидел, когда люди не ломались. Ненавидел, если его не боялись... И поэтому для «непослушных» пытки продолжались намного упорнее и злей.
Мороне стал белым, как смерть. По его тонкому лицу катились крупные капли пота и, срываясь, капали на землю. Его выдержка поражала, но я понимала, что долго так продолжаться не сможет – каждое живое тело имело предел... Хотелось помочь ему, попробовать как-то обезболить. И тут мне неожиданно пришла в голову забавная мысль, которую я сразу же попыталась осуществить – камень, висевший на ногах кардинала, стал невесомым!.. Караффа, к счастью, этого не заметил. А Мороне удивлённо поднял глаза, и тут же их поспешно закрыл, чтобы не выдать. Но я успела увидеть – он понял. И продолжала «колдовать» дальше, чтобы как можно больше облегчить его боль.
– Уйдите, мадонна! – недовольно воскликнул Папа. – Вы мешаете мне наслаждаться зрелищем. Я давно хотел увидеть, таким ли уж гордым будет наш милый друг, после «работы» моего палача? Вы мешаете мне, Изидора!
Это означало – он, всё же, понял...
Караффа не был видящим, но многое он как-то улавливал своим невероятно острым чутьём. Так и сейчас, почуяв, что что-то происходит, и не желая терять над ситуацией контроль, он приказывал мне удалиться.
Но теперь я уже сама не желала уходить. Несчастному кардиналу требовалась моя помощь, и я искренне хотела ему помочь. Ибо знала, что оставь я его наедине с Караффой – никто не знал, увидит ли Мороне наступающий день. Но Караффу мои желания явно не волновали... Не дав мне даже возмутиться, второй палач буквально вынес меня за дверь и подтолкнув в сторону коридора, вернулся в комнату, где наедине с Караффой остался, пусть очень храбрый, но совершенно беспомощный, хороший человек...
Я стояла в коридоре, растерянно соображая, как могла бы ему помочь. Но выхода из его печального положения, к сожалению, не было. Во всяком случае, я не могла его так быстро найти... Хотя, если честно, у меня самой положение было, наверное, ещё печальней... Да, пока Караффа ещё не мучил меня. Но ведь физическая боль являлась не столь ужасной, как ужасны были мучения и смерть любимых людей... Я не знала, что происходило с Анной, и, боясь как-то вмешиваться, беспомощно выжидала... Из своего грустного опыта, я слишком хорошо понимала – обозли я каким-то необдуманным действием Папу, и результат получится только хуже – Анне наверняка придётся страдать.
Дни шли, а я не знала, была ли моя девочка всё ещё в Мэтэоре? Не появлялся ли за ней Караффа?.. И всё ли было с ней хорошо.
Моя жизнь была пустой и странной, если не сказать – безысходной. Я не могла покинуть Караффу, так как знала – стоит мне только исчезнуть, и он тут же выместит свою злость на моей бедной Анне... Также, я всё ещё не в силах была его уничтожить, ибо не находила пути к защите, которую подарил ему когда-то «чужой» человек. Время безжалостно утекало, и я всё сильнее чувствовала свою беспомощность, которая в паре с бездействием, начинала медленно сводить меня с ума...
Прошёл почти уже месяц после моего первого визита в подвалы. Рядом не было никого, с кем я могла бы обмолвиться хотя бы словом. Одиночество угнетало всё глубже, поселяя в сердце пустоту, остро приправленную отчаяньем...
Я очень надеялась, что Мороне всё-таки выжил, несмотря на «таланты» Папы. Но возвращаться в подвалы побаивалась, так как не была уверена, находился ли там всё ещё несчастный кардинал. Мой повторный визит мог навлечь на него настоящую злобу Караффы, и платить за это Мороне пришлось бы по-настоящему дорого.
Оставаясь отгороженной от любого общения, я проводила дни в полнейшей «тишине одиночества». Пока, наконец, не выдержав более, снова спустилась в подвал...
Комната, в которой я месяц назад нашла Мороне, на этот раз пустовала. Оставалось только надеяться, что отважный кардинал всё ещё жил. И я искренне желала ему удачи, которой узникам Караффы, к сожалению, явно не доставало.
И так как я всё равно уже находилась в подвале, то, чуть подумав, решила посмотреть его дальше, и осторожно открыла следующую дверь....
А там, на каком-то жутком пыточном «инструменте» лежала совершенно голая, окровавленная молодая девушка, тело которой представляло собою настоящую смесь живого палёного мяса, порезов и крови, покрывавших её всю с головы до ног... Ни палача, ни, тем более – Караффы, на моё счастье, в комнате пыток не было.
Я тихонько подошла к несчастной и осторожно погладила её по опухшей, нежной щеке. Девушка застонала. Тогда, бережно взяв её хрупкие пальцы в свою ладонь, я медленно начала её «лечить»... Вскоре на меня удивлённо глядели чистые, серые глаза...
– Тихо, милая... Лежи тихо. Я попробую тебе помочь, насколько это возможно. Но я не знаю, достаточно ли у меня будет времени... Тебя очень сильно мучили, и я не уверена, смогу ли всё это быстро «залатать». Расслабься, моя хорошая, и попробуй вспомнить что-то доброе... если сможешь.
Девушка (она оказалась совсем ещё ребёнком) застонала, пытаясь что-то сказать, но слова почему-то не получались. Она мычала, не в состоянии произнести чётко даже самого краткого слова. И тут меня полоснуло жуткое понимание – у этой несчастной не было языка!!! Они его вырвали... чтобы не говорила лишнего! Чтобы не крикнула правду, когда будут сжигать на костре... Чтобы не могла сказать, что они с ней творили...
О боже!.. Неужели всё это вершили ЛЮДИ???
Чуть успокоив своё омертвевшее сердце, я попыталась обратиться к ней мысленно – девочка услышала. Что означало – она была одарённой!.. Одной из тех, кого Папа так яростно ненавидел. И кого так зверски сжигал живьём на своих ужасающих человеческих кострах....
– Что же они с тобой сделали, милая?!.. За что тебе отняли речь?!
Стараясь затянуть повыше упавшее с её тела грубое рубище непослушными, дрожащими руками, потрясённо шептала я.
– Не бойся ничего, моя хорошая, просто подумай, что ты хотела бы сказать, и я постараюсь услышать тебя. Как тебя зовут, девочка?
– Дамиана... – тихо прошелестел ответ.
– Держись, Дамиана, – как можно ласковее улыбнулась я. – Держись, не ускользай, я постараюсь помочь тебе!
Но девушка лишь медленно качнула головой, а по её избитой щеке скатилась чистая одинокая слезинка...
– Благодарю вас... за добро. Но я не жилец уже... – прошелестел в ответ её тихий «мысленный» голос. – Помогите мне... Помогите мне «уйти». Пожалуйста... Я не могу больше терпеть... Они скоро вернутся... Прошу вас! Они осквернили меня... Пожалуйста, помогите мне «уйти»... Вы ведь знаете – как. Помогите... Я буду и «там» благодарить, и помнить вас...
Она схватила своими тонкими, изуродованными пыткой пальцами моё запястье, вцепившись в него мёртвой хваткой, будто точно знала – я и вправду могла ей помочь... могла подарить желанный покой...
Острая боль скрутила моё уставшее сердце... Эта милая, зверски замученная девочка, почти ребёнок, как милости, просила у меня смерти!!! Палачи не только изранили её хрупкое тело – они осквернили её чистую душу, вместе изнасиловав её!.. И теперь, Дамиана готова была «уйти». Она просила смерти, как избавления, даже на мгновение, не думая о спасении. Она была замученной и осквернённой, и не желала жить... У меня перед глазами возникла Анна... Боже, неужели и её ждал такой же страшный конец?!! Смогу ли я её спасти от этого кошмара?!
Дамиана умоляюще смотрела на меня своими чистыми серыми глазами, в которых отражалась нечеловечески глубокая, дикая по своей силе, боль... Она не могла более бороться. У неё не хватало на это сил. И чтобы не предавать себя, она предпочитала уйти...
Что же это были за «люди», творившие такую жестокость?!. Что за изверги топтали нашу чистую Землю, оскверняя её своей подлостью и «чёрной» душой?.. Я тихо плакала, гладя милое лицо этой мужественной, несчастной девчушки, так и не дожившей даже малой частью свою грустную, неудавшуюся жизнь... И мою душу сжигала ненависть! Ненависть к извергу, звавшему себя римским Папой... наместником Бога... и святейшим Отцом... наслаждавшимся своей прогнившей властью и богатством, в то время, как в его же жутком подвале из жизни уходила чудесная чистая душа. Уходила по собственному желанию... Так как не могла больше вынести запредельную боль, причиняемую ей по приказу того же «святого» Папы...
О, как же я ненавидела его!!!.. Всем сердцем, всей душой ненавидела! И знала, что отомщу ему, чего бы мне это ни стоило. За всех, кто так зверски погиб по его приказу... За отца... за Джироламо... за эту добрую, чистую девочку... и за всех остальных, у кого он играючи отнимал возможность прожить их дорогую и единственную в этом теле, земную жизнь.
– Я помогу тебе, девочка... Помогу тебе милая... – ласково баюкая её, тихо шептала я. – Успокойся, солнышко, там не будет больше боли. Мой отец ушёл туда... Я говорила с ним. Там только свет и покой... Расслабься, моя хорошая... Я исполню твоё желание. Сейчас ты будешь уходить – не бойся. Ты ничего не почувствуешь... Я помогу тебе, Дамиана. Я буду с тобой...
Из её изуродованного физического тела вышла удивительно красивая сущность. Она выглядела такой, какой Дамиана была, до того, как появилась в этом проклятом месте.
– Спасибо вам... – прошелестел её тихий голос. – Спасибо за добро... и за свободу. Я буду помнить вас.
Она начала плавно подниматься по светящемуся каналу.
– Прощай Дамиана... Пусть твоя новая жизнь будет счастливой и светлой! Ты ещё найдёшь своё счастье, девочка... И найдёшь хороших людей. Прощай...
Её сердце тихо остановилось... А исстрадавшаяся душа свободно улетала туда, где никто уже не мог причинять ей боли. Милая, добрая девочка ушла, так и не узнав, какой чудесной и радостной могла быть её оборванная, непрожитая жизнь... скольких хороших людей мог осчастливить её Дар... какой высокой и светлой могла быть её непознанная любовь... и как звонко и счастливо могли звучать голоса её не родившихся в этой жизни детей...
Успокоившееся в смерти лицо Дамианы разгладилось, и она казалась просто спящей, такой чистой и красивой была теперь... Горько рыдая, я опустилась на грубое сидение рядом с её опустевшим телом... Сердце стыло от горечи и обиды за её невинную, оборванную жизнь... А где-то очень глубоко в душе поднималась лютая ненависть, грозясь вырваться наружу, и смести с лица Земли весь этот преступный, ужасающий мир...
Наконец, как-то собравшись, я ещё раз взглянула на храбрую девочку-ребёнка, мысленно желая ей покоя и счастья в её новом мире, и тихо вышла за дверь...
Увиденный ужас парализовал сознание, лишая желания исследовать папский подвал дальше... грозясь обрушить на меня чьё-то очередное страдание, которое могло оказаться ещё страшней. Собираясь уже уйти наверх, я вдруг неожиданно почувствовала слабый, но очень упорный зов. Удивлённо прислушиваясь, я, наконец, поняла, что меня зовут отсюда же, из этого же подвала. И тут же, забыв все прежние страхи, решила проверить.
Зов повторялся, пока я не подошла прямо к двери, из которой он шёл...
Келья была пустой и влажной, без какого-либо освещения. А в самом её углу, на соломе сидел человек. Подойдя к нему ближе, я неожиданно вскрикнула – это был мой старый знакомый, кардинал Мороне... Его гордое лицо, на сей раз, краснело ссадинами, и, было видно, что кардинал страдал.
– О, я очень рада, что вы живы!.. Здравствуйте монсеньёр! Вы ли пытались звать меня?
«Уж такова наша судьба…»
Новое из варшавского архива Д.В.Философова
Доктор Джон Стюарт Дюррант - профессор и координатор русских программ университета «Мемориал» (Ньюфаундленд, Канада). Степень доктора наук в области истории русской литературы была ему присвоена в Школе славяноведения при Лондонском университете. Его научные интересы связаны с русским Серебряным веком, историей объединения «Мир искусства», историей русской эмиграции в Восточной Европе. В 1994 г. в альманахе «Лица» (№5) опубликовал статью, посвященную материалам варшавского архива Д.В.Философова - одного из ярких представителей русской культуры начала XX века и эмиграции первой волны. Сегодня на страницах «Нашего наследия» - продолжение этой темы и публикация новых документов из личного архива Философова (хранящегося ныне у Дж.С .Дюрранта ), других архивов, редких зарубежных изданий.
Джон Стюарт Дюррант
Варшавские годы Д.В.Философова
1. Крушение идеала
История первоначального, российского отрезка биографии Дмитрия Владимировича Философова (с 1872 по 1919 г.), в отличие от второго, проведенного в Польше (конец декабря 1919-1940 г.), достаточно хорошо известна и за последнее десятилетие уже не раз пересказывалась, с большей или меньшей степенью подробности, в различных публикациях, в том числе и автором этих строк 1 . Не хотелось бы повторяться, однако назвать основные факты первого периода необходимо, дабы затем перейти ко второму.
Формирование мировоззрения и художественного вкуса началось у Философова с литературных вечеров, устраиваемых его матерью Анной Павловной Философовой (урожденной Дягилевой) в их семейной усадьбе, селе Богдановском . Анна Павловна, одна из инициаторов и страстных сторонников высшего образования среди женщин, открыла двери своего дома для передовых писателей, художников и музыкантов того времени. Проявившиеся артистические наклонности ее сына получили дальнейшую поддержку и поощрение в частной гимназии Карла Ивановича Мая (С.-Петербург). Атмосфера этого учебного заведения с его европейски образованным преподавательским составом благоприятствовала развитию творческих способностей у молодого Философова и его друзей: А.Бенуа, В.Нувеля , К.Сомова .
Прирожденный дар Философова образовывать всевозможные кружки, разыскивать таланты и вообще выступать в роли импрессарио был, по-видимому, общей семейной чертой, присущей и его более известному кузену С.П.Дягилеву. Вместе с последним, а также А.Н.Бенуа и другими единомышленниками (ныне знаменитостями) Философов в конце 1890-х гг. вошел в художественное объединение «Мир искусства». Тогда же начал выходить одноименный журнал, посвященный главным образом вопросам искусства и искусствознания в самом широком смысле, в котором Философов возглавил литературный отдел, стоящий особняком. Появление журнала «Мир искусства» ознаменовало собой начало Серебряного века русской культуры.
Как руководителю литературного отдела журнала, Философову посчастливилось завязать знакомство с такими писателями и философами, как Н.М.Минский, В.В.Розанов, Л.Шестов, Д.С.Мережковский, З.Н.Гиппиус, К.Д.Бальмонт и многие другие. С некоторыми из них он поддерживал дружеские отношения и в годы эмиграции.
Первые литературные контакты Д.В.Философова с Д.С.Мережковским и З.Н.Гиппиус, которых он впервые повстречал в 1894 г., находясь на лечении во Франции, состоялись в начале двадцатого века. Дневники З.Гиппиус указывают на 1900 г. как на год «посвящения» Философова в их работу - уже тогда известную под названием «Главное», или «Дело» (имеется в виду начало активного участия Дмитрия Владимировича в сугубо личной и, своего рода, эзотерической инициативе Мережковских, направленной на возрождение русского религиозного сознания). Вскоре после этого «посвящения» Философов становится членом триумвирата («Союза троих», «Внутренней Церкви»), верным последователем той неохристианской философии Третьего Завета, которая предполагала наряду с мистической верой в Св.Т роицу и «Царство Духа», апокалиптическим восприятием эпохи - и веру в неизбежность революции. В те годы (и позднее, вплоть до варшавских событий, пошатнувших их союз) посторонний наблюдатель принял бы Философова за равноправного члена их семьи, за «одного из Мережковских».
Взаимоотношения с Д.Мережковским и З.Гиппиус, деятельное участие в петербургских Религиозно-философских собраниях (1901-1903), посещаемых в это время В.Розановым, А.Карташевым , такими представителями церковной иерархии, как митрополит петербургский Антоний, другие деятели Русской православной церкви, определили новую фазу литературной карьеры Дмитрия Владимировича.
Во время одного из первых Религиозно-философских собраний, 29 ноября 1901 г., состоялось знакомство и последовавшая за этим дружба с Марианом Зджеховским , религиозным философом из Вильнюса, значительно повлиявшая на Философова . Философов разделял взгляды Зджеховского по вопросу о взаимоотношениях церкви и интеллигенции, вопросам брака, свободы совести и другим. Влиянием Зджеховского , по-видимому, можно объяснить позднейшее увлечение Философова польской культурой, ту эволюцию его мировоззрения, которая привела впоследствии к осознанию мессианской роли Польши.
Религиозно-философские собрания, а также сотрудничество в руководимом Мережковскими и поначалу распространявшем материалы собраний журнале «Новый Путь» способствовали частым встречам Философова (помимо уже перечисленных лиц) с А.Блоком, А.Белым, Ф.Сологубом, П.Перцовым, С.Булгаковым и Н.Бердяевым.
В 1906 г., во время первой русской революции, Философов вместе с Мережковскими уезжает в Париж. Вскоре ими была опубликована книга «Царь и революция» (« Le Tsar et la Révolution », 1907), направленная против императора и самодержавия. В последующие годы краткие наезды в Париж - ставшие своего рода целительным ритуалом для Философова и супругов Мережковских - производили эффект, сравнимый только с глотком свежего воздуха после удушающей (как им казалось) атмосферы тогдашней России 2 .
В 1908 г. в Париже выходит драма «Маков цвет», подписанная именами Мережковского, З.Гиппиус и Философова , которая, как полагают, была навеяна непростыми отношениями в их внутреннем кругу (впрочем, существует мнение, что Философов не принимал деятельного участия в создании драмы, и З.Гиппиус включила его фамилию в число авторов из «идеологических» соображений).
Последующие пять лет приносят Философову особую известность: выходят в свет несколько собраний его очерков на различные литературно-художественные темы. Два из них: «Слова и жизнь» (1909) и «Старое и новое» (1912) - содержат эссе, новаторски сталкивающие имена З.Гиппиус и Ф.Тютчева, П.Чаадаева и Л.Андреева, В.Розанова и А.Ремизова (творчество последнего Философов трактовал, как теперь сказали бы, с позиций психоанализа Зигмунда Фрейда). Взаимоотношениям российской интеллигенции с религией и церковью - лишь мельком очерченным в этих антологиях - уделяется несравненно более пристальное внимание в увидевшем свет в 1912 г. сборнике «Неугасимая лампада», целиком посвященном этому и другим «последним» вопросам.
Как и многие другие представители литературной элиты, Философов приветствовал Февральскую революцию как неизбежную перемену, предвещавшую эру свободы в России. Победа большевиков не только похоронила все его надежды и ожидания, но и поставила его жизнь в крайнюю опасность: как классовый враг он был обречен. В связи с событиями в Богдановском (все постройки в семейном поместье Философова под Псковом были уничтожены, а могилы его родственников осквернены) для Философова встал вопрос о неминуемой эмиграции.
Через два года после большевистской революции (в конце декабря 1919 г.) Философов вместе с Д.Мережковским, З.Гиппиус и их секретарем В.Злобиным спасается бегством из революционного Петрограда в Польшу - страну, где неожиданно обрываются последние сведения о Дмитрии Владимировиче на его родине. Однако именно в Польше берет свое начало финальная и, вероятно, одна из интереснейших глав его жизни.
2. Философов в эмиграции: за родину и свободу
Каждая революция порождает победителей и побежденных. Действия большевиков, в силу их революционного успеха, привлекли широкое внимание мировой общественности и стали предметом бесконечных дискуссий и подробнейших исторических анализов. Среди побежденных интерес вызывали разве что меньшевики и эсеры. Историческое значение большинства второстепенных политических ячеек, групп и независимых деятелей (составлявших основу оппозиции большевикам и оказывавших важное политическое воздействие на ход исторических событий) было в целом проигнорировано. С этой точки зрения судьба Философова не является исключением.
Образ Дмитрия Философова после событий 1920 г. - как политического эмигранта, человека, приближенного к агрессивно настроенным антибольшевистским кругам, наконец заговорщика, - не увязывается с его дореволюционным стилем жизни. Среди его многочисленных союзников по «заговору» против Советов - Б.В.Савинков и С.Рейлли (известный, как один из самых дерзких и сведущих секретных агентов довоенной Европы), Ю.Пилсудский и У.Черчилль.
За год до приезда Философова в Варшаву Пилсудский, в своем стремлении помочь России сбросить иго большевизма, начал работу по организации антибольшевистского союза среди сочувствующих держав Европы. Польша, как полагал Пилсудский, была не в силах нанести серьезный урон советской власти в одиночку. Пилсудский был убежден, что только в союзе с армией демократической России, армией, зарождения которой он с нетерпением ожидал и которая бы стояла вне зависимости от Деникина или Врангеля (не соглашавшихся дать полякам независимость в случае победы над большевиками), - Польша сумеет выступить против общего врага. Идеи польского вождя нашли широкий отклик у русских политиков, в частности Б.Савинкова, стремившегося к формированию коалиции европейских государств («Антанты») и русских патриотических сил.
Среди множества русских беженцев, перебравшихся в Польшу в первые послереволюционные годы, Мережковский , Гиппиус и Философов были наиболее заметными. В первые месяцы варшавской жизни в их триумвирате царили мессианские настроения. Савинков, быстро осознав значительность присутствия Мережковских и Философова , не теряя времени заручился их политической поддержкой. Мережковские были убеждены, что их переезд в Польшу был одним из решающих шагов на пути к достижению заветной цели, на время сблизившей их с идеями Савинкова и польского вождя, - свержению большевиков и построению «Третьей России» - не монархической и не большевистской, России, в которой жизнь будет обустроена на принципах абсолютной гражданской и творческой свободы. Вскоре по прибытии в Варшаву Д.Мережковский был приглашен в Бельведерский дворец на прием к Пилсудскому, где, обнаружив в нем родственную душу и политического союзника, провозгласил тост за совместную борьбу с царизмом и большевиками.
Такие выдающиеся личности, как Мережковский и Гиппиус, с момента своего прибытия в Варшаву не могли не занять одного из центральных мест в культурной жизни польской столицы. В своих частых обращениях к соотечественникам в Вильно и Варшаве, носивших, главным образом, политико-философский характер, они представляли Пилсудского не только как национального героя, но и как пророка, «посланника нации», которая должна была спасти Россию от безбожия.
Частые встречи с «начальником государства», как в то время официально именовался маршал Пилсудский, способствовали развитию ободряющего диалога между двумя сторонами, а также выработке решительных мер практического характера. Так был сформирован Русский политический комитет (впоследствии - эвакуационный) - нечто вроде альтернативного правительства, которое, базируясь в Варшаве, прикрывало собой формирование русской армии, действовавшей в составе польских вооруженных сил.
Философов исполнял обязанности вице-председателя (заместителя Савинкова) и генерального секретаря Русского политического комитета (РПК), в то время как барон А.А.Дикгоф-Деренталь (бывший эсер, сподвижник Савинкова), его жена Л.Е.Дикгоф-Деренталь (секретарь Савинкова), генерал Н.Г.Буланов (в прошлом член трех московских дум), К.Л.Гершельман , С.П.Глазенап , В.В.Португалов и другие лица, проявлявшие, как минимум, терпимое отношение к польским интересам, вошли в состав Исполнительной комиссии Комитета. Польское представительство в РПК осуществлялось, в частности, одним из ближайших сотрудников Пилсудского, полковником Б.Медзинским , заведовавшим политическим отделом военного министерства и ответственным за деятельность русских организаций в Польше.
Первое заседание РПК состоялось 25 июня 1920 г. Изначально в его функции как альтернативного правительства входило осуществление контроля над русской политической и военной деятельностью на территории Польши; сосредоточение добровольческих подразделений, укрывавшихся на территории Польши, под командованием генерала А.С.Бредова ; обеспечение безопасного пребывания русской армии в Польше; формирование новых кадров для армии из новоприбывающих русских и дезертировавших советских подразделений, личный состав которых в массе своей не доверял полякам; поощрение формирования в Польше более широкого фронта антибольшевистских сил, включающего русских патриотов из приграничных государств; и, наконец, развитие контактов с французскими и британскими официальными лицами, проявившими интерес к патриотическому движению, возглавляемому Савинковым. Штаб-квартира Комитета располагалась в варшавском отеле «Брюль », где жил Савинков и куда вскоре переехал Философов. В самый напряженный момент своей работы Комитет способствовал формированию русской армии, насчитывавшей несколько десятков тысяч личного состава, который был расквартирован в Польше, Латвии и Эстонии, а также дополнительного контингента из бывших военнопленных красноармейцев.
Активное сотрудничество между Русским политическим комитетом, возглавляемым Савинковым, и польским официальным истеблишментом осуществлялось через посредничество Русско-польского общества, также возникшего в 1920 г., в члены которого входили участники Русского политического комитета, а также представители варшавских интеллектуальных, политических и деловых кругов.
К.Вендзягольский , член Польского вооруженного совета, созданного маршалом Пилсудским, сторонник Савинкова и откровенный русофил (что, скорее, являлось исключением среди поляков), передает в своих мемуарах впечатление от знакомства с Дмитрием Владимировичем, тонко характеризуя ту атмосферу, которая окружала его присутствие в Варшаве: «… Заместителем Б.В.Савинкова был избран Д.В.Философов, поистине совершенный европеец и большой барин, который, как сказал наш остроумый реакционер Андрей Немоевский , редактор “Мысли неподлегэй ”, - одною своею неотразимо изысканной внешностью производил большее впечатление и вызывал большее расположение польской интеллигентной публики к русскому делу, чем работа всего Комитета» 3 .
Савинков, Мережковский, Философов и Зинаида Гиппиус часто выступали с лекциями и чтениями на вечерах, приемах и банкетах, организованных Русско-польским обществом для представителей польской интеллигенции и русских политических эмигрантов. В своих мемуарах Вендзягольский вспоминает об одном из таких вечеров: «Собралось свыше ста русских и поляков за обильно и вкусно уставленными столами, где в традиционно трапезной и вполне доброжелательной атмосфере, одинаково привычной как для русских, так и для поляков, были произнесены соответствующие настоящему настроению речи по-русски, по-польски и по-французски, с выражением взаимных горячих пожеланий успеха в борьбе за свободу, за демократию, за польско-русский вечный мир и дружбу. Все ораторы, выступавшие на этом банкете, не затрагивая никаких теоретических и трудных тем и проблем истории и политики, в простых и искренних словах придали трехчасовой трапезе характер свободной встречи друзей, которые по воле злого рока не виделись много лет. <…> Д.В.Философов не рискнул говорить по-польски, хотя уже владел разговорным языком, зато по-русски он так вдохновенно высказал свое личное преклонение перед вещим духом польского патриотического романтизма - Мицкевича, Словацкого, Красинского, что тронул польские сердца» 4 .
В первые месяцы жизни в Варшаве Философов, при поддержке Мережковских, но, главным образом, опираясь на свой собственный издательский опыт, взвалил на себя гигантскую работу по организации выпуска варшавской русской ежедневной газеты. С прежней энергией и с той же тоской по идеалу, как двадцатью годами ранее, Философов разыскивал писателей, журналистов, сотрудников для пропаганды своих культурных и политических устремлений в мире, нравственные устои которого оказались в опасности. В течение двух последующих десятилетий Философов становится движущей силой трех одно за другим возникших изданий: газеты «За свободу!» (первоначально «Свобода»), выходившей в Варшаве с 1920 по 1932 г.; сменившей ее газеты «Молва» (1932-1934) и журнала (потом газеты) «Меч» (1934-1939). На страницах перечисленных изданий он в основном выступал в роли рецензента, редактора и обозревателя, и этому амплуа остался верен до конца своей литературной карьеры 5 .
После того как наступательные операции большевиков во время известного польско-советского конфликта 1919-1920 гг. достигли пригородов Варшавы, военная фортуна повернулась в сторону поляков и в середине августа 1920 г., вслед за провалившейся атакой Красной Армии, поляки перешли в контрнаступление и вскоре приготовились к вторжению на советскую территорию. Открывшаяся возможность заключения перемирия, вплоть до окончательного урегулирования военного конфликта, способствовала распостранению слухов о ликвидации русских антибольшевистских формирований в Польше. Для Мережковских и Философова это означало еще одно крушение мечты о создании «Третьей России». Считая себя ее предтечами, Мережковский и Гиппиус нередко испытывали раздражение против поляков, поскольку последние не советовались с ними в связи с осуществлением политических акций или принятием программ. Определенный русоцентризм Мережковских помешал полноценному восприятию ими политико-дипломатической ситуации, сложившейся в Польше.
Исполненные горького разочарования и обвиняя поляков в вероломстве по отношению к Русскому политическому комитету, который, по их мнению, был забыт после того, как стал ненужен , Мережковские приняли решение покинуть Польшу (в октябре 1920 г.). Оставшемуся в Польше Философову пришлось пересмотреть отношения с прежними друзьями.
На первый взгляд, Философов производил впечатление человека, не затронутого внезапным отъездом Мережковского и Гиппиус. Он был полон решимости продолжить борьбу с большевизмом из Варшавы, начатую совместно. З.Гиппиус полагала, что преданность Философова делу Савинкова (который, по ее более позднему, 1923 г., определению, «хуже всякого большевика» 6), а также интересам польской стороны в целом указывала на моральную податливость ее старого друга.
Следует отметить, что уважение поляков к Философову резко контрастировало с той пренебрежительностью, которую они выказывали по отношению к остальным русским. Философов, казалось, находился в большем взаимном согласии с поляками, нежели со своими соотечественниками. Это вызывало неприязненные чувства у некоторых эмигрантов. Хотя и левая и правая эмигрантская пресса были по-своему враждебны к пропольским настроениям Философова , самые резкие нападки в адрес Дмитрия Владимировича исходили от бывшего премьер-министра А.Ф.Керенского, критиковавшего Философова за его политический и культурный альянс с варшавскими националистами.
В марте 1921 г. был подписан Рижский мирный договор, формально завершивший польско-советский конфликт. Несмотря на его условия, согласно которым антисоветские организации в Польше подлежали ликвидации, Русский политический комитет (на бумаге переименованный в Русский эвакуационный комитет - РЭК) намеревался продолжать свою деятельность без малейшей коррекции стратегии и тактики. Официально РЭК представлялся филантропической организацией, озабоченной попечением о нуждах русских войск после провозглашения перемирия (в октябре 1920-го), а затем и мира с большевиками. Истинное предназначение Комитета заключалось в возрождении савинковского конспиративного Народного союза защиты родины и свободы (НСЗРиС ), который мог бы продолжить борьбу с советским режимом.
Вершиной деятельности возрожденного НСЗРиС , несомненно, явилось проведение антибольшевистского конгресса (или съезда) с 13 по 16 июня 1921 г., организованного Савинковым, Философовым и С.Рейлли с участием так называемых зеленых, различных крестьянских антибольшевистских групп, иностранных военных представителей из Франции, Англии, Бельгии, Италии и Америки. Представителем маршала Пилсудского на конгрессе был, в частности, его личный адъютант с 1918 г. полковник Б.Веньява-Длугошовский .
Оглядываясь назад, приходится признать, что призыв участников конгресса к безжалостному истреблению комиссаров и чекистов выглядел несколько запоздалым (в 1921 г.!). В то же время, вырабатывая план альтернативного устройства управления государством как федерацией республик и областей, подчиняющихся единой Российской юрисдикции, конгресс отверг попытки реставрации царизма и одобрил сотрудничество со средним, еще якобы нейтральным звеном советской бюрократии.
В ответ на подрывную военную и пропагандистскую деятельность Комитета и инспирированного им антибольшевистского конгресса советское правительство в ноте от 4 июля 1921 г. потребовало от польской стороны, в соответствии с условиями Рижского мирного договора, изгнания отдельных лиц и антисоветских группировок с территории Польши. К октябрю 1921 г., ссылаясь на пятую статью этого договора, наркоминдел Чичерин и советский полпред в Варшаве Карахан настойчиво потребовали высылки членов Русского эвакуационного комитета. 7 октября 1921 г. Философов был приглашен в польское Министерство иностранных дел на аудиенцию к министру К.Скирмунту, где ему - вместе с рядом других членов Русского эвакуационного комитета (таких, как А.А.Дикгоф-Деренталь , А.К.Рудин, старинный товарищ Савинкова А.Т.Земель, брат Савинкова Виктор и многие другие) - было предложено покинуть польскую землю.
28 октября почти все вышеупомянутые лица были с полицией высланы к границе с Чехословакией, а 30 октября таким же порядком и туда же был препровожден и Б.В.Савинков. Чудом - и не без вмешательства его польских друзей, в частности С.Стемповского , близкого к окружению маршала Пилсудского - в последний момент Философову было разрешено остаться в Варшаве.
История повторялась - и перед Философовым снова, как и год тому назад, после отъезда Мережковских, встал вопрос о выборе пути. Однако благодаря польским друзьям у него не оставалось никаких сомнений, что его предназначение отныне и навсегда было связано с Польшей.
Мы подходим к одному из самых сложных и, пожалуй, трагических моментов биографии Философова вообще и его жизни в Польше в частности. Дмитрию Владимировичу и ранее не раз приходилось по поручению Савинкова ездить в различные города Европы, видеться с различными политическими деятелями. Так, еще в 1920 г. он предпринял путешествие в Югославию с целью наладить взаимоотношения между Савинковым и бароном Врангелем. (Соглашение между ними было достигнуто к октябрю 1920 г.) В 1923 г. Философов встречается с представителями антибольшевистской организации «Либеральные демократы»: бывшим виленским эсером И.Т.Фомичевым и приехавшим из Москвы «подпольщиком» М.Н.Зекуновым .
Задолго до этой встречи Философов заподозрил «либеральных демократов» в провокационной деятельности. Его дневниковые записи отражают чрезвычайный скептицизм в отношении этой организации 7 .
Савинков не разделял этих опасений. И он, и С.Рейлли проявили большую заинтересованность в существовании «либеральных демократов». Как позже выяснилось, эта мифическая организация была частью чекистской операции «Синдикат-2», проводившейся ГПУ специально с целью завлечения Савинкова и других видных представителей НСЗРиС на советскую территорию 8 .
Печальные обстоятельства возвращения Савинкова в СССР до сих пор, несмотря на все публикации последнего времени, остаются до конца не разгаданными. В августе 1924 г. он направляется в Россию для проведения серии встреч с представителями организации «Либеральные демократы». Дальнейшее слишком хорошо известно. 15 августа Савинков и его спутники, А.А. и Л.Е. Дикгоф-Дерентали , переходят советско-польскую границу, и в тот же день, в Минске, их арестовывают сотрудники ГПУ 9 . Далее следует суд в Москве и потрясшее всех друзей «признание» Савинковым советской власти. В мае 1925 г., по сообщению советских источников, Савинков покончил с собой, выбросившись из окна Внутренней тюрьмы ГПУ на Лубянке.
Еще в 1924 г. он прислал Философову письмо из Москвы. Дмитрий Владимирович часто размышлял о подлинности письма и искренности Савинкова. Вопрос авторства Савинкова в отношении этого послания до сих пор остается неразрешенным (а может быть, и неразрешимым) 10 . Тщательный анализ текста выявляет несостоятельность и, порой, намеренное искажение отдельных деталей, а также невероятную для Савинкова легковерность.
Дневник Философова содержит следующую запись о получении письма Савинкова: «Во вторник, 16 сентября, 1924, в 8 часов утра, прислуга постучала в дверь моей комнаты и сказала мне, что меня желает видеть какая-то женщина.
Я попросил <…> узнать фамилию этой женщины. В ответ на это, прислуга мне приносит письмо, а из передней я слышу голос, сказавший по-польски: To tylko list dla Pana 11 . И сказавшая это поспешила уйти.
На конверте был написан карандашом, неизвестным мне почерком, мой адрес и моя фамилия. Внутри был другой, запечатанный конверт, на котором почерком Бориса Савинкова, чернилами, стояли мой адрес и фамилия (по-польски) и затем “Польша” по-русски. В этом конверте лежало письмо, написанное по новой орфографии, почти без помарок. Прислуга мне сообщила, что женщина, которой я не видел, была молодой барышней, и что она “спешила на службу”. Нет сомнения, что письмо было доставленно мне через советскую миссию, и что содержание его советским властям известно» 12 .
Не трудно вообразить смущение и недоверие, воцарившиеся в душе Философова по прочтении письма. Савинков писал: «Мое “признание” Вас, конечно, поразило. Оно, наверное, повлияло на Вашу судьбу <…> Б ыло ли бы лучше, если б я на суде говорил неправду, т.е. защищал то дело, в которое верил уже только искусственно, подогреваемый совершенно фантастическими рассказами “приезжих”? <…> Никто ни меня, ни А.А., ни Л.Е. <Дикгоф-Деренталей > не “пытал”, не “мучил” и даже не убеждал, и смерти я не испугался. Но одно дело умирать с твердой верой в душе, а другое дело давно сознавать, что ошибся и все-таки настаивать на своем <…> И еще вот что: я получил обещание, что все могут вернуться <…> Как я был бы счастлив, если бы вернулись Вы...» 13
Философов был крайне подавлен атмосферой провалов, продажности и подозрений, воцарившейся после предательства Савинкова, о чем свидетельствует его ответ последнему , написанный в тот же день, 16 сентября 1924 г., в Варшаве. Здесь, в частности, говорилось: « <…> С трогательной заботливостью Вы высказываете предположение, что Ваш дрянной поступок “повлиял на мою судьбу” <…> Вы часто, шутя, называли меня “барчуком” и удивлялись выносливости избалованного барчука. Так вот, мое символическое “барчучество ”, которого, увы, у Вас не оказалось, никогда не позволило бы мне разыграть, воистину на крови близких, ту жалкую комедию, которую разыграли Вы. <…> Савинков мог бы кончить все-таки благолепнее! <…> Прощайте Д.Философов » 14 .
3. Забытый россиянин в Варшаве
После провала Савинкова Философов пытался продолжать, теперь уже вопреки ему , антибольшевистскую деятельность. Однако в польской миссии Философова было нечто, отдаленно напоминающее метания толстовского Пьера Безухова - наблюдателя, человека до глубины души штатского. И чем-то походил на него этот внешне элегантный, но внутренне неустроенный русский аристократ, задумчиво обозревавший польско-советскую политическую арену из-за отделанного изящной резьбой стола в кабинете «Брюльского » отеля в Варшаве.
К середине 1920-х гг. Философову стало ясно, что его мечтам о «третьей», демократической России не суждено было сбыться. И несмотря на то что вера Философова в политические и военные меры пошатнулась, его вера в культурный идеал и его видение этого культурного идеала были той путеводной звездой, которая освещала его поразительно четко направленный жизненный путь. И в годы сотрудничества в журнале «Мир искусства», и позднее, будучи членом «домашней церкви» Мережковских, Дмитрий Владимирович утверждал, что истинная, «животворящая» цивилизация бережет и лелеет своих артистов, художников, скульпторов, поэтов, музыкантов, в то время как бескровная, бесплодная цивилизация сохраняет святош-менторов и второсортных имитаторов. Идея «животворящей цивилизации» объясняет неугасимую веру Философова в современное искусство и возникающие в нем направления.
В Польше Философов сумел привлечь внимание и даже вызвать восхищение польской интеллигенции, которая засвидетельствовала его главенствующую роль в интеллектуальной жизни Варшавы в период между двумя войнами. Многосторонность и многоплановость личности Философова сделали его подвижником как русской, так и польской культур.
После того как Мережковские уе хали в Париж, а очутившиеся в Москве Б.Савинков и А.Дикгоф-Деренталь были «заклеймены» своими бывшими соратниками по борьбе и по изданию газеты «За свободу!» А.Амфитеатровым , В.Португаловым , Е.Шевченко и М.Арцыбашевым, Философов оказался в положении виднейшего представителя русской диаспоры, олицетворяя собой образ русского изгнанника во всех смыслах этого слова. В то же время его обвиняли в заносчивой замкнутости и отстраненности.
При всем том, и тогда и позднее, Философов не уклонялся от участия в деятельности различных благотворительных организаций. Так, уже в конце 1920-х - начале 1930-х гг. он становится активным членом, а затем главой Русского общественного комитета (РОК), объединившего наиболее демократические элементы русской эмиграции и провозгласившего своей миссией обеспечение материальных, культурных и духовных нужд тысяч русских эмигрантов в Польше. (Планировалось даже издание журнала «В своем углу», который отражал бы радикальные антибольшевистские позиции членов РОК, однако оно так и не осуществилось.)
Дмитрий Владимирович не был связан эгоцентрическими теориями и иррациональными ожиданиями Мережковских , веривших в политическую теократию; он был полон решимости осознать всю сложность новой ситуации, в которой оказался русский народ. Под влиянием Философова газета «За свободу!» сменила направление в пользу пропольских настроений. Газета стала концентрировать свое внимание на жизни русской эмиграции в Польше, часто публикуя статьи о русской школе, Русской православной церкви в Польше, русских театрах и спектаклях. Часто печатались заметки о жизни русских в Варшаве и других польских городах, дискуссии о сущности эмиграции, деятельности Красного Креста, вести из благотворительных и культурных обществ, выдержки из сообщений польской печати. Под влиянием Философова новостям о культурных и художественных событиях было уделено внимание наравне с сообщениями о последних политических событиях и скандалах. Блистательные переводы польских авторов соседствовали с творениями русских классиков, подборками из произведений советских писателей (например, Ильфа и Петрова, Зощенко, Бабеля, Вересаева), творчество которых, по мнению Философова , представляло немалый эстетический интерес. Значительное место в газете занимали публикации молодых эмигрантских поэтов Вл.Б ранда , Вс.Байкина , Б.Евреинова и Л.Гомолицкого , взятых Философовым под заботливую опеку.
4. Польские знакомства Философова
Жизнь Философова в Польше была во многих отношениях исполнена динамизма. Языковые проблемы были преодолены очень быстро. В отчетливом переходе к осознанию русско-польской реальности Философов почувствовал близкую общность со своими новыми соотечественниками Ю.Чапским , Станиславом и Георгием (Ежи) Стемповскими , петербуржцами К.Вендзягольским (советником Пилсудского), Л.Петражицким (санкт-петербургским юристом, а впоследствии профессором Варшавского университета), графом С.Тышкевичем (близким другом Философова , женатом на падчерице великого князя Николая Николаевича); а также писателями А.Ледницким , М.Велопольской , М. и С. Зджеховскими , писавшими на русско-польские темы для газеты Философова .
Мало кто в Варшаве разделял с Философовым столько общих интересов и проявлял столь поразительную схожесть в привычках и поведении, как Станислав Стемповский (1870-1952) - бывший официальный представитель польского меньшинства на Украине (с 1917 г.), который, в спешке покинув охваченную гражданской войной Россию, прибыл в Варшаву вместе со своим сыном. Хотя его семья потеряла все свое состояние в первые дни большевистских экспроприаций, по прибытии в Варшаву Стемповский произвел впечатление блистательного и изысканного русофила. В студенческие годы в Дерпте Стемповский был членом студенческой ячейки «Народной воли». Несмотря на тюремное заключение и постоянный полицейский надзор со стороны Охранного отделения Стемповский , в отличие от своих польских современников, оставался преданным поклонником русской культуры, искренний интерес к которой поддерживался общением с Дмитрием Владимировичем. В течение почти двух десятилетий варшавского изгнания Философова С.Стемповский был, несомненно, его ближайшим другом и сотрудником. Согласно дневнику Философова , они познакомились на одном из заседаний Русско-польского общества. В ответ на речь, произнесенную Философовым во время заседания, Стемповский вручил ему свою визитную карточку - и дружба завязалась.
Проживая в Варшаве, Философов и Стемповский часто писали, звонили друг другу и поддерживали контакт через общих знакомых. Обмен письмами задавал тон не только характеру дружбы обоих, но и обусловил атмосферу их профессионально-литературных отношений. Большая часть переписки сохранилась. Несмотря на ее продолжительность, Философов и Стемповский , по традиции того времени, старались поддерживать формальный тон общения в письмах, избегая любых проявлений фамильярности.
Письма Философова доносят ощущение искренней доверительности их товарищеского союза. Лучше других раскрывает значение, которое Философов придавал дружбе со Стемповским , письмо от 14 июля 1930 г., адресованное Стемповскому и его сыну. Кроме того что это письмо, во многом исповедальное, изображает нам характер пишущего и отчасти того, к кому он обращается, - письмо лишний раз свидетельствует о преданности Философова как русской, так и польской культурам. Не без грусти Дмитрий Владимирович замечает в его начале: «За 10 лет я потерял: Савинкова, Арцыб <ашева >, Португалова (!?), Пасманика. Кажется, пора уж и мне “закрывать лавочку”». Обращаясь далее к полякам, Философов формулирует различие между их насущными задачами и теми, которые стоят перед русской эмиграцией, в первую очередь перед эмигрантской молодежью. Некоторые из этих строк актуальны и сегодня как для России, так и для Польши: «С 1918 г. вы сидите “na swoich śmieciach ”, и вы увидели, что вновь найденный рай - черная, густо политая кровью земля , на которой надо в поте лица делать черную, тяжелую и крайне напряженную работу. <…> Сколько надо сознательности, мужества и сил, чтобы бороться с коммунизмом и с шовинизмом, и в этой борьбе не забывать о ежедневной работе в “огороде”. Русской эмигр <антской > молодежи (и там, в России!) надо заражаться психологией Мицкевичей, польской молодежи надо о ней забывать и учиться у голландцев, швейцарцев и датчан: как ковырять землю усовершенствованной ковырялкой, как устроить кооперативы и во имя жизненной силы насадить в Польше подлинный, здоровый демократизм <…>
А мне надо отделаться от “реализма”, переселиться в мечтания, переехать в Краков, и писать там мемуары» 15 .
Через Стемповского Философов сблизился с такими польскими писателями, как С.Жеромский , В.Шерошевский , А.Струг. Благодаря ему же возникли самые значимые отношения, какие когда-либо завязывались у Философова с польской женщиной. Речь идет о Марии Домбровской, которой Философов был представлен Стемповским в 1926 г. Со временем он стал одним из самых частых посетителей дома Домбровской и горячим поклонником творчества этой крупнейшей польской писательницы межвоенного времени. Их дружба приобрела такую же глубину духовной близости, которая на протяжении всей прежней жизни связывала Философова с Зинаидой Гиппиус.
Дмитрий Владимирович был внимательным читателем и заинтересованным критиком Домбровской в пору создания наиболее известной из ее вещей - эпопеи «Ночи и дни», вышедшей в четырех выпусках в период с 1932 по 1934 г. Философов приветствовал публикацию первой части романа (1932) как начало новой эры в развитии польской литературы и поощрял автора на продолжение начатой работы. Отмечая простоту изложения, Философов указывал на влияние творчества Толстого, выразившееся в построении произведения.
В письме к М.Домбровской от 25 апреля 1932 г. по поводу книги Философов признается, что творчество Домбровской помогло ему осознать свое отношение к Польше, способствуя таким образом укреплению его решения остаться в этой стране: «Я честно, с открытой душой подошел к Польше, и получил за это много страданий, как от поляков (лицемерный москаль!) так и от своих (продался полякам!). Ваш роман объяснил мне, что я не побежден, что я победил, ибо Ваш роман показал мне, за что я люблю Польшу, и какую Польшу я люблю» 16 .
5. Попытка обрести почву
Новые взгляды Философова отразились в издаваемой им газете «Молва», которая регулярно выходила с весны 1932 по 1934 г. С политической точки зрения, газета выражала широкий спектр интересов русских людей в эмиграции - от монархистов до народных демократов (бывших эсеров). Однако культурная платформа газеты наиболее сильно отражала предпочтения Философова . Вместе с сотрудниками С.Войцеховским, Н.Рязанцевым и Л.Гомолицким он задался целью пробудить интерес поляков и русских к современной польской культуре и литературе, к культурным связям между Россией и Польшей, к русской культуре в эмиграции.
В значительной мере эти усилия были продолжены в последнем издательском начинании Философова - еженедельнике под двойным названием «Меч / La Glaive », сначала редактировавшемся совместно Мережковским в Париже и Философовым в Варшаве. Журнал (затем газета), как намечалось, должен был иметь европейский фокус и общеевропейскую подписку. Вскоре Мережковский отказался от нового предприятия, и Философов продолжил его в Варшаве, где издание приобрело более польскую направленность. Подхватывая агрессивный антисоветский тон газеты «За свободу!», оно в то же время распространяло сообщения на культурно-литературные темы среди эмигрантской молодежи, у которой отсутствовал опыт жизни в России и чье безразличие к ценностям так называемой великой эмиграции беспокоило Философова и старшее поколение журналистов.
Проведенные в Варшаве годы отличались от полной лишений жизни, которую вынуждены были вести многие знакомые Философова . Размах проводимой работы, эффективная общественная деятельность, талант Философова и сложившиеся обстоятельства способствовали признанию в Дмитрии Владимировиче носителя культурных и нравственных норм русской эмиграции. Тем не менее Философов отвергал предложения о сотрудничестве с эмигрантскими организациями за пределами Польши. Избегая публикаций за границей, он предпочитал печататься только в Польше.
Философов скептически относился к попыткам организовать эмигрантов в политически эффективное всеевропейское объединение. В то же время ему, вместе с Мережковским, принадлежит проект создания литературной академии русского зарубежья, о котором он писал еще в «Молве» (1933); проект, к сожалению, так никогда и не был реализован. Весь свой опыт и знания Философов посвятил организации варшавских литературных объединений, таким образом поощряя сотрудничество между русскими и польскими литературными кругами. Так, в эти годы он - один из организаторов Союза русских писателей и журналистов, известного своими конкурсами начинающих писателей. Другим начинанием Философова было Литературное содружество, которое просуществовало с 1929 по 1935 г. и первоначально являлось литературной секцией Союза русских писателей и журналистов. Его собрания, проводившиеся два раза в месяц, посещали близкие литературные друзья Философова Лев Гомолицкий , Владимир Бранд , Антоний Домбровский, Соня Киндякова , С.П.Кунцевич , С.Л.Войцеховский. Сюда приглашались такие знаменитости, как Юлиан Тувим (чьими стихами и переводами неизменно восхищался Философов), К.Вежинский .
И все-таки в своих дневниках Философов постоянно жаловался на отсутствие в Варшаве литературного кружка для русской интеллигенции. В этом смысле, вершиной деятельности Философова была организация литературного клуба «Домик в Коломне», получившего название по одноименной поэме А.С.Пушкина и просуществовавшего с ноября 1934 по февраль 1936 г. В какой-то мере собрания «Домика в Коломне» отражали настроения школьных лет Философова , когда он и его близкие друзья проводили время в дискуссиях об искусстве, музыке и литературе. Эти встречи чем-то напоминали и бдения в парижском салоне Мережковских «Зеленая лампа» (с 1926 г.). По мысли Философова «Домик в Коломне», так же как и прекратившее свое существование в 1924 г. Русско-польское общество 17 , должен был содействовать распространению художественных ценностей русской культуры в условиях глубоко укоренившейся в те годы среди поляков русофобии. Многие из бывших «ветеранов» Общества стали членами новообразованного клуба. Программа «Домика в Коломне» носила отчасти формальный характер: встречи более походили на симпозиумы, расписание которых, а также темы дискуссий и имена участников заранее публиковались в газетах.
Большинство участников клуба собиралось в ожидании неисчерпаемого, казалось, запаса историй и анекдотов, рассказываемых самим Философовым . Он, однако же, отказывался от роли председателя в этих беседах и в первую очередь интересовался мнением молодых и малоизвестных писателей. Философов жил чрезвычайно скромно, и вечера проходили за столом с бутылкой вина, пирогами и чаем из старинного самовара. На собраниях обычно председательствовал один из постоянных членов литературного кружка. Эти собрания были дороги не только гостям, но и самому Философову . Для него эти встречи служили ценнейшим источником информации о новостях в культурной жизни Польши и в среде русской эмиграции. До самого конца Философов, к удивлению многих близко знавших его, испытывал неподдельный интерес ко всему новому в культуре и художественной жизни.
Так как Философов был и основателем, и вдохновителем, и душой образовавшегося кружка, то, к сожалению, во время его отсутствия по причине болезни, обострившейся в 1936 г., руководство клубом осталось без естественного преемника.
Те, кто знали Дмитрия Владимировича, различали в нем две противоположные и тем не менее воедино слитые ипостаси: агрессивная политическая мужественность, с одной стороны, и артистическая мечтательная женственность, с другой. Варшавянам были хорошо известны его мощный интеллект, внушительный характер и, в то же время, застенчивое любопытство, ранимость и доверительность.
6. Последние годы
Страдая от переутомления и варшавского климата, Философов надорвал свое здоровье. После 1935 г. Дмитрий Владимирович испытал обострение недуга, столь омрачившего его детство, - хронического легочно-сердечного заболевания с осложнениями из-за воспаления легких. В последующие годы его состояние неуклонно ухудшалось. К началу 1937 г., несмотря на углеводные ванны и стрихнин, назначенные в яворжском санатории, стало очевидно, что Философов угасает. Общее недомогание и чахотка сделали необходимым переезд в 1937 г. в Отвоцк , под наблюдение доктора Добровольской, в ее клинику «Викторовка ». С 1938 г. Философов все чаще вынужден проводить большую часть дня в постели. В переписке Философова последних лет - приступы депрессии, мелкие больничные интриги, имена прошеных и непрошенных посетителей, неудовлетворенность окружением в Отвоцке и ностальгия по знакомым улочкам и уголкам Варшавы.
Последние месяцы были поистине тяжелыми. Дыхание было затруднено. Груда кислородных подушек, видимая на последних фотографиях, мало чем могла облегчить его страдания, усиленные нехваткой лекарств в условиях первой зимы оккупации. Временами он вынужден был оставаться в одиночестве, ослабевая до того, что не был в состоянии говорить. Один из последних его посетителей, Л.Гомолицкий , вспоминает, как Философов, перелистывая альбом с фотографиями древнерусских церквей и заметив, что последняя страница в альбоме чистая, попросил установить на своей могиле простой деревянный православный крест с тр адиционной крышей в русском стиле.
Философов скончался 5 августа 1940 г. Возле его кровати лежала сложенная пополам страница с 89-м псалмом из Псалтири: «… Лета наша яко паучина поучахуся . Дние лет наших в нихже седмьдесят лет, аще же в силах осмьдесят лет, и множае их труд и болезнь: яко прииде кротость на ны , и накажемся …» 18
Скромные похороны Дмитрия Владимировича состоялись на Вольском православном кладбище в Варшаве. Его могила - по соседству с могилой его дорогого друга и сподвижника М.П.Арцыбашева.
Прижизненные сборники статей Философова никогда более не переиздавались, и вскоре упоминания о нем исчезли со страниц литературных справочников и энциклопедий. Имя Философова после его смерти - вместе с именами других писателей, критиков и выдающихся деятелей прошлого - было позабыто в суете настающей кровавой эпохи... Одно время даже считалось, что точное местонахождение его могилы неизвестно, так как она якобы ничем не была отмечена. Сейчас на могиле Дмитрия Владимировича - простой могильный камень и крест, установленный в 1995 г. по инициативе варшавян З.Федецкого , Е.Гедройца и Ю.Чапского .
См. также:
Два портрета Д.В.Философова
(работы Х.Налковской-Бицковой и С.И.Виткевича)
Д.В.Философов. Бакст и Серов. Лев Бакст.
(Воспоминания о художниках из варшавского архива 1923-1925 гг.)
1 С м.: Д. Стюарт Дюррант . По материалам архива Д.В.Философова // Лица: Биографический альманах. №5. М.; СПб., 1994. С.444-459.
2 С м. подробно о причинах и обстоятельствах отъезда Мережковских и Философова в Париж в ст.: Соболев А.Л. Мережковские в Париже (1906-1908) // Лица: Биографический альманах. №1. М.; СПб., 1992. С.319-371.
3 Вендзягольский К. Савинков // Новый журнал. (Нью-Йорк). 1963. Кн.72. С.169.
4 Т ам же. С.177-178.
5 Неожиданно резкую оценку деятельности Философова в редакции газ. «За свободу!», вызванную, вероятно, внутриредакционной борьбой, дает М.П.Арцыбашев в п. к Б.В.Савинкову от 22 февр. 1924 г.: «Конечно, Д<митрий > В<ладимирович >, добывая средства, оказывает газете огромную услугу. Возможно, и наверное даже, что если бы его не было, газета давно бы лопнула. Но все-таки это не дает ему права считать себя единственным. <…> А между тем, он держится не только полновластным хозяином, но и хозяином с большой дозой прямого самодурства . <…> Д<митрий > Вл <адимирович > человек любопытный, но какого-то бабьего нрава. Он и тщеславен, и болезненно обидчив, и капризен, и мелочен, и мстителен, как избалованная женщина. [Правда, он очень любит каяться, но эти вечные и не лишенные кокетства ссылки на свой “невозможный характер” и свою “подлость” только раздражают.] В общем, он создает тяжелую атмосферу в редакции, и это не искупается, ибо как газетный редактор он никуда не годится. Он совершенно не отдает себе отчета в действительных потребностях нашего читателя и не умеет разобраться в ценности материала. Отсюда загромождение газеты “высокой политикой”, до которой нашему читателю нет ровно никакого дела, и невозможной скучищей церковной трухи. Последнее, впрочем, естественно, ибо он - плоть от плоти “святой троицы” Мережковских. [Чем больше он забирал в свои руки бразды правления, тем скучнее и бесцветнее становилась газета.]» (Цит . по: Арцыбашев М.П. Письма Борису Савинкову / Предисл ., подгот . текста и примеч. Д . И . Зубарева // De visu . 1993. № 4 (5). С.50-51).
6 Гиппиус З. Коричневая тетрадь (1921-1925) // Гиппиус З. Дневнеки : В 2 кн. Кн.2. М., 1999. С.357. В своих дневниках З.Гиппиус неоднократно подчеркивает, с ее точки зрения, неблаговидную роль Б.Савинкова в решении Философова остаться в Польше для работы под руководством « ancien Ministre de la Guerre de Russie » («бывшего военного министра России» при Временном правительстве). О влиянии Савинкова свидетельствует его п. Философову от 28 сент. 1920 г., хранящееся в личном архиве Д.В.Философова (Сент-Джонс , Канада) и уже опубл . ранее автором данной статьи. Приводим фрагмент из этого п.: «Дмитрий, - Сегодня я просил за тебя у Пилсудского. Не осталось уже никаких сомнений, что через несколько недель или даже раньше все члены и сочувствующие нашим организациям будут изгнаны из Польши, и - если на это будет нужда - то и насильно. Я подал прошение правительству о пожаловании тебе необходимого для пребывания в Польше статуса. Пилсудский самолично предложил, что он удержит тебя под видом его личного советника по русско-украинскому вопросу. - Я очень хорошо знаю, что на тебя сейчас давят как те, кто хотел бы, чтобы ты остался в Варшаве, так и те, кто хотел бы составить тебе компанию до Парижа. Не позволяй загипнотизировать себя твоим поэтическим друзьям. Половина русских уже там - наивно декламируют поэзию 19 века … да и русские поэты там теперь такое обычное дело, как дермо на обочине. Здесь ты хоть останешься независимым и действующим. Там - я боюсь, твои слабые стороны одержат верх. Ты необходим здесь для нас всех в Варшаве и глубоко верю, что Пилсудский поспособствует как-нибудь в нашей борьбе. У меня нет ни малейшего сомнения, что ты перерос и твоего кузена <С.П.Дягилева> и твоих мистических друзей <Д.С.Мережковского и З.Н.Гиппиус>, чьи собственные философии более дороги, чем твоя судьба» (см.: Д. Стюарт Дюррант . Ук. с оч. С.455).
7 С р. в п. Философова к Б.В.Савинкову от 14 апр. 1924 г.: «Я <…> полон сомнений. Уж слишком легко они сносятся с нами, и живы, и благополучны» (ГАРФ. Ф.5831. Оп.1. Д.204. Л.108об.); «Предупреждаю Вас, что всеми своими слабыми силами я буду держать Вас за фалды и “не пущать ”. <…> Без Вас мы рассыплемся, превратимся в пыль» (Там же. Л.113. Цит . по: Арцыбашев М.П. Письма Борису Савинкову… Примечания. С.69).
8 С м. об этом в: Борис Савинков на Лубянке: Документы. М.: РОССПЭН, 2001.
9 С уществовало (и существует) мнение, что А.А. и Л.Е. Дикгоф-Дерентали арестованы не были; на суде они проходили как свидетели. См. об этом: «Три недели беспросветного кошмара…». Письма С.Рейлли / Публ . Д.И.Зубарева // Минувшее. М.; СПб., 1993. Вып.14. С.275-310. Однако это мнение не подтверждается недавно изданными документами из фондов ЦА ФСБ РФ. См.: Борис Савинков на Лубянке: Документы. М., 2001.
10 Документы из архива ФСБ РФ, относящиеся к периоду ГПУ - НКВД - КГБ, в том числе и опубликованные в последнее время, несмотря на их внешнюю убедительность, все-таки следует брать под сомнение: слишком часто они свидетельствуют не столько об истине, сколько о методах ведения дел в ГПУ - НКВД - КГБ.
11 Э то только письмо для пана (польск.) .
12 Философов Д .В. Дневник. Сентябрь 1924 г. // Архив Д.В.Философова (Сент-Джонс , Канада).
13 П. опубл . в : Савинков Б. Письмо Д.В.Философову // Предатели / За свободу! 1924. 17 сент. С.1. В последнее время издано (вместе с др. пп . Савинкова Философову из Внутренней тюрьмы ОГПУ) по документам из фондов ЦА ФСБ РФ в: Борис Савинков на Лубянке: Документы. С.100-101.
14 С м. письмо №10 и комментарии к нему в публикуемой ниже подборке.
15 С м. письмо №11 и комментарии к нему в публикуемой ниже подборке.
16 С м. письмо №13 и комментарии к нему в публикуемой ниже подборке.
17 С м. о нем выше.
18 «… Лета наши как бы паутина считаются; дни лет наших: семьдесят лет, а если в силах - восемьдесят лет, и то большая часть их - труд и болезнь, ибо постигло нас унижение, и мы (сим) будем научены…» (Пс . 89 , стих 10).
Дмитрий Владимирович Философов (26 марта (7 апреля) 1872, Санкт-Петербург - 4 августа 1940, Отвоцк (Отводск), Польша) - русский публицист, художественный и литературный критик, религиозно-общественный и политический деятель.
Семья
Д. В. Философов происходит из старинного дворянского рода. Отец В. Д. Философов (1820-1894) был ближайшим помощником военного министра Д. А. Милютина в реформировании русской армии, в 1861-1881 годах - главный военный прокурор и начальник Военно-судебного управления, с 1881 года - член Государственного совета. Мать Анна Павловна Философова, урождённая Дягилева, - литератор, видная деятельница женского движения в России, одна из учредительниц высших женских учебных заведений, организатор благотворительных обществ. Таким образом С. П. Дягилев приходился Философову двоюродным братом.
Ранние годы
Дмитрий Философов окончил частную гимназию К. Мая в 1890 году. Ещё в гимназии интерес к искусству и стремление к самообразованию сблизили его с А. Н. Бенуа, К. А. Сомовым, В. Ф. Нувелем. По окончании юридического факультета Петербургского университета в 1895 году Философов стажировался в Гейдельбергском университете. Затем - служил в Кодификационном отделении при Государственном совете, с 1898 года - в петербургской императорской Публичной библиотеке (ныне Российская национальная библиотека). С 1897 года он начал заниматься журналистской деятельностью, печатался в журналах «Северный вестник», «Образование», «Трудовая помощь», «Журнале Министерства юстиции».
«Мир искусства»
Д. Философов был редактором литературного отдела журнала «Мир искусства» (1898-1904), позже занял должность руководителя отдела художественной критики. В конце 1890-х годов Философов сблизился с Д. С. Мережковским и З. Н. Гиппиус, став на многие годы их другом и соратником.
Вместе с Д. С. Мережковским, В. В. Розановым и В. А. Тернавцевым Философов стал одним из организаторов Религиозно-философских собраний в Петербурге. Вместе с Мережковским был инициатором журнала «Новый путь» (1903-1904), где был постоянным автором и, в последний год издания, его редактором. С 1906 по 1908 Философов жил с четой Мережковских в Париже. По возвращении в Россию - сотрудничал в газетах и журналах «Слово», «Речь», «Русская мысль» и др., был секретарем (1908), затем председателем (1909-1912) и товарищем председателя (1912-1917) Религиозно-философского общества в Санкт-Петербурге (Петрограде).
Эмиграция
В 1918-1919 годах Д. В. Философов работал в Публичной библиотеке, принимал участие в деятельности Политического Красного Креста. В декабре 1919 года с Мережковским, Гиппиус и В. А. Злобиным под видом командировки для чтения лекций в красноармейских частях он выбрался из Петрограда. Беглецы пересекли польско-большевистский фронт в районе Жлобина и в середине января 1920 года добрались до Минска. Проведя ряд лекций и литературных вечеров, в конце февраля они прибыли в Вильно, откуда в первых числах марта уехали в Варшаву. Мережковский и Гиппиус, разочарованные в Польше, заключившей с большевиками мирный договор, уехали в Париж. Философов, сблизившийся с Б. В. Савинковым, остался в Польше для продолжения борьбы с большевизмом.
Философов был товарищем председателя Русского политического комитета, Народного союза защиты родины и свободы, советником Юзефа Пилсудского по русско-украинскому вопросу (1921). Он редактировал выходившие в Варшаве газеты «Свобода» (1920-1921), «За свободу!» (1921-1932), «Молва» (1932-1934); был соредактором варшавско-парижского журнала «Меч», преобразованного из-за разногласий с Мережковским и Гиппиус в варшавскую газету (1934-1939). Сотрудничал с литературной группой «Таверна поэтов». Был одним из руководителей варшавского «Литературного содружества», его почётным председателем; основатель и руководитель закрытого русско-польского литературного клуба «Домик в Коломне» (1934-1936).
Дмитрий Владимирович Философов
26.03.1872 – 04.08.1940
литературный и художественный критик
публицист, общественный деятель
учился в гимназии К.Мая в 1882 - 1890 гг
Дмитрий родился 26 марта 1872 года в С.-Петербурге. Отец Дмитрия, В.Д. Философов -- чиновник Министерства Юстиции, в 1860-1870-е годы ближайший помощник военного министра Д.А.Милютина в реформировании русской армии, позднее главный военный прокурор, член Госсовета. Мать - А.П. Философова (ур. Дягилева) - видная деятельница российского и международного движения, одна из учредительниц Высших женских учебных заведений в России, организатор благотворительных обществ и комитетов. Семья Философовых принадлежала к старинному дворянскому роду, была дружна с семьёй Стасовых. Дом Философовых был одним из центров художественной и общественной жизни Петербурга. Широко была известна также близость матери к радикальным кругам. Всё это во многом определило жизненный путь Д.В. Философова. Его детство и юность протекали в столице и родовом имении Богдановском (Псковская губерния). Впечатления от пребывания в Псковском крае нашли позднее отражение в творчестве Д.В. Философова (псковское дворянство, его история, Пушкин на Псковщине).
Дмитрий поступил во второй класс частной гимназии К.И.Мая в 1882 году и завершил полный гимназический курс в 1890 году. Вместе со своими однокашниками А.Н. Бенуа, К.А. Сомовым, В.Ф. Нувелем и Г.Е. Калиным Дмитрий Философов участвовал в создании кружка, названного ими «Обществом самообразования», который стал предтечей знаменитого объединения «Мир искусства». По окончании гимназии, следуя семейной традиции, Дмитрий поступил на юридический факультет Петербургского Университета, где специализировался в области государственного права у профессора Н.М. Коркунова. В 1894 году сочинение Дмитрия Философова «О союзном государстве» было отмечено на конкурсе студенческих работ. По получении диплома I-ой степени был оставлен на кафедре государственного права (1895). Стажировался в Университете Гейдельберга (1896). Занимался в Германии в семинаре государствоведа проф. Г. Иелленека. Подготовил и опубликовал доклад о государственном правовом положении Финляндии.
По возвращении в Россию зачислен в Кодификационное отделение при Госсовете (1896). Избран директором правления Петербургского благотворительного комитета (1896). С 1897 года начал заниматься журналистской деятельностью, печатался в журналах «Северный вестник», «Образование», «Трудовая помощь», «Журнал Министерства юстиции». В 1898 году по личной просьбе оставил занятия правом и был причислен к Министерству народного просвещения с откомандированием для работы в Публичную Библиотеку. В январе 1900 года зачислен в штат младшим помощником библиотекаря с возложением обязанностей заведующего Юридическим отделением. Заведовал отделением в 1900-1905 гг. Службу в Публичной Библиотеке Д.В.Философов совмещал с участием в общественной жизни.
Был известен как ведущий критик и редактор литературного отдела журнала «Мир искусства» (1898-1904). В эти годы сблизился с З.Н.Гиппиус и Д.С. Мережковским, образуя своеобразный тройственный союз, сыгравший значительную роль в его биографии и оказавший влияние на культурную жизнь России конца ХIX начала XX вв. Вместе с Мережковским и В.В.Розановым организует Религиозно-философские Собрания (1901-1903). Стоит с Мережковским у истоков журнала «Новый путь», регулярно печатался также в газете «Наша жизнь» (1904-1905). 9 января 1905 г участвовал в первых митингах протеста против расстрела мирной демонстрации рабочих. Поддерживал в печати требования низших служащих Библиотеки об улучшении их материального положения. Недовольство администрации общественной позицией, трудности дальнейшего совмещения публицистической и служебной деятельности побудили Дмитрия Владимировича уволиться из Публичной Библиотеки «по домашним обстоятельствам» (декабрь 1905).
В феврале 1906 года он уехал вместе вместе с Гиппиус и Мережковским во Францию. Становится парижским корреспондентом газеты М.Ковалевского «Страна» (1906-1908). Публикует также сообщения из Франции в газете «Товарищ» и других российских изданиях. Д.В. Философов - один из организаторов петербургского Религиозно-философского общества, товарищ председателя, председатель Общества (1907-1917). Редактор еженедельника «Голоса жизни» (1915г), сборника памяти А.П. Философовой (1915).
Был близок к кадетским кругам и политическому масонству. Он приветствовал февральские события 1917 года, выступал в поддержку А.Ф. Керенского, настаивал на принятии мер в защиту российской демократии. Октябрьскую революцию 1917 года Философов встретил враждебно. Он вошел в Политический Красный Крест, пытался оказать содействие арестованным за «инакомыслие», участвовал в попытках возобновить издание газеты «Речь» (1918). Решением Комитета Публичной Библиотеки в октябре 1918 года Д.В. Философов зачислен на службу младшим помощником библиотекаря, в мае того же - библиотекаря. Работал в отделениях «Россика», Полиграфии, Рукописей. Организовал (вместе с В.М. Пушиным) выставку к 100-летию со дня рождения И.С. Тургенева. Передал в дар Публичной Библиотеке документы личного и семейного архива, а также письма В.Я. Брюсова, А.Ф. Кони, М.А. Врубеля, Л.Н. Андреева, А.И. Куприна, В.А. Серова и др. (ноябрь 1918 - апрель1919).
В декабре 1919 года Д.В. Философов получил отпуск без сохранения содержания и вместе с Гиппиус и Мережковским выехал через Белоруссию в Польшу. Остался на жительство в Варшаве (1920-40). В 1920-21 году - ближайший сотрудник Б.В. Савинкова по Русскому Политическому Эвакуационному Комитету, товарищ председателя, председатель политотдела. Выступал на I съезде Народного Союза защиты родины и свободы с докладом «Об отношении к генералу Врангелю и Семёнову» (июнь 1921). Фактически являлся Главой Народного Союза защиты родины и свободы в Варшаве, член его ЦК (1921-24). Ведущий сотрудник газеты «Свобода» (1920-32). Редактор журнала «Иллюстрированная молва» (1920-25), еженедельника «Меч» (1934-39).
Д.В. Философов окончил свой жизненный путь 4 августа 1940 года в небольшом курортном городке Отводск, недалеко от Кракова (Польша).
Сочинения:
Слова и жизнь: Литературные споры новейшего времени(1901-1909) СПб.,1909
Неугасимая лампада: Ст. по церк. и религ. вопросам (М.1912)
Старое и новое: Сб. статей по вопросам искусства и литературы (М.1912)
Если гаснет свет — я ничего не вижу.
Если человек зверь — я его ненавижу.
Если человек хуже зверя — я его убиваю.
Если кончена моя Россия — я умираю.
Зинаида Гиппиус, «Так есть»
ЗИНАИДА ГИППИУС
ДМИТРИЙ МЕРЕЖКОВСКИЙ
ДМИТРИЙ ФИЛОСОФОВ
Об этом треугольнике написано много.
Писали свои воспоминания и участники треугольника, и окружающие, и литературоведы.
Вот вкратце основные моменты.
Зинаида Гиппиус 1910
18-летняя Зинаида Гиппиус и 22-летний Дмитрий Мережковский познакомились в Боржоми летом 1888 года.
Сердце девушки сразу покорили серьезность, ум и молчаливость поэта.
Мережковский же увидел в Гиппиус единомышленника, эрудированного и понимающего собеседника.
Дмитрий Мережковский 1910
Отношения Мережковских не были полны влечения или сердечной привязанности, а скорее
основывались на полном совпадении взглядов и стремлений.
Владимир Злобин
Владимир Злобин, секретарь Гиппиус, уточнял, что их брак был в первую очередь творческим
тандемом и духовным союзом и никогда не был по-настоящему супружеским.
Гиппиус и Мережковский.
Поэт-символист Вячеслав Иванов вспоминал, что:
"З.Н. гораздо талантливее Мережковского...
Многие идеи, характерные для Мережковского, зародились в уме З. Н.,
Д. С. принадлежит только их развитие и разъяснение."
Мережковский проповедовал особую форму отношений, а именно — «тройственное устройство мира».
Он грезил об установлении Царства Третьего Завета, в котором не было бы конфликта между плотью и духом.
Гиппиус разделяла взгляды мужа, так как супруг не интересовался ей как женщиной
— и у них обоих часто возникали романы на стороне.
Дм. Философов. Портрет Л. Бакста
На бытовом уровне Гиппиус и Мережковский мечтали создать союз из нескольких людей, объединенных
не только интимной, но и глубокой духовной и интеллектуальной связью, и выбрали для «тройственного союза»
красивого, изящного и утонченного публициста и литературного критика Дмитрия Философова.
Зинаида Гиппиус, Дмитрий Философов и Дмитрий Мережковский
В Великий Четверг 29 марта 1901 года ночью часа три в "доме Мурузи" Философов, Гиппиус, Мережковский
совершили обряд, сопровождаемый молитвами перед образами, за столом, украшенном цветами и фруктами.
Они пили вино из одной церковной чаши, вкушали хлеб, пропитанный вином, как кровью Господней,
трижды менялись нательными крестами, целовали друг друга крестообразно, читали Евангелие.
И так три раза.
Дмитрий Философов, Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский
Этот союз существовал почти 15 лет: Философов был соратником, союзником и товарищем Мережковских,
но никогда — любовником. Они жили под одной крышей, вместе принимали гостей и путешествовали
только втроем. Исследователи полагают, что Гиппиус искренне любила его как мужчину, хоть он и отверг ее.
За свою поэтическую карьеру она лишь однажды написала стихотворение от женского лица и
посвятила его именно Философову.
ПРЕДЕЛ
Д. В. Философову
Сердце исполнено счастьем желанья,
Счастьем возможности и ожиданья, —
Но и трепещет оно и боится,
Что ожидание — может свершиться...
Полностью жизни принять мы не смеем,
Тяжести счастья поднять не умеем,
Звуков хотим, — но созвучий боимся,
Праздным желаньем пределов томимся,
Вечно их любим, вечно страдая, —
И умираем, не достигая...
1901, Зинаида Гиппиус
З. Гиппиус на портрете Л. Бакста. 1906 год
Как часто выразить любовь мою хочу,
Но ничего сказать я не умею,
Я только радуюсь, страдаю и молчу
Как будто стыдно мне - я говорить не смею.
И в близости ко мне живой души твоей
Так все таинственно, так все необычайно,-
Что слишком страшною божественною тайной
Мне кажется любовь, чтоб говорить о ней.
В нас чувства лучшие стыдливы и безмолвны,
И все священное объемлет тишина
Пока шумят вверху сверкающие волны,
Безмолвствует морская глубина.
Мережковский Дмитрий
Ре-Ми. Шарж на З. Гиппиус, Д. Мережковского и Д. Философова. Петербург. 1908—1913
Мережковский (в письме В. В. Розанову 14 октября 1899 года) признавался:
«Зинаида Николаевна… не другой человек, а я в другом теле».
«Мы — одно существо» , — постоянно объясняла знакомым и Гиппиус.
В. А. Злобин обрисовывал ситуацию следующей метафорой:
«Если представить себе Мережковского как некое высокое древо с уходящими за облака ветвями,
то корни этого древа — она. И чем глубже в землю врастают корни, тем выше в небо простираются ветви.
И вот некоторые из них уже как бы касаются рая.
Но что она в аду — не подозревает никто»
Дмитрий Мережковский
О,Боже мой,благодарю
Зато,что дал моим очам
Ты видеть мир,
Твой вечный храм,
И ночь, и волны, и зарю...
Дмитрий Мережковский
Разрыв Мережковских с Философовым произошел в 1920 году.
В декабре 1919 года с Мережковским, Гиппиус и В. А. Злобиным под видом командировки для чтения лекций
в красноармейских частях он выбрался из Петрограда. Беглецы пересекли польско-большевистский фронт в районе
Жлобина и в середине января 1920 года добрались до Минска. Проведя ряд лекций и литературных вечеров,
в конце февраля они прибыли в Вильно, откуда в первых числах марта уехали в Варшаву. Мережковский и
Гиппиус, разочарованные в Польше, заключившей с большевиками мирный договор, уехали в Париж.
Философов, сблизившийся с Б. В. Савинковым, остался в Польше для продолжения борьбы с большевизмом.
Дмитрий Философов на склоне лет. 1930-е
Русская эмиграция жила надеждами на борьбу с большевиками. Террорист Борис Савинков (1879-1925),
формировавший русский отряд на польские деньги, предложил Философову быть его помощником.
Тот, не смотря на сопротивление Гиппиус и Мережковского, согласился.
Зинаида Николаевна, подозревавшая в причинах столь быстрого согласия Дмитрия Владимировича
какой-то интимный момент, возненавидела Савинкова...
Что бы ни говорили об именах второстепенных, чья судьба - лишь сопутствовать славе других,
последние двадцать лет своей жизни Дмитрий Владимирович Философов провел как вполне
самостоятельная общественно-политическая фигура.
Он стал одним из лидеров русской эмиграции в Польше.
Он умер в августе 1940 года. Гиппиус, не простившая ему измены, но все еще любившая его,
записала в дневнике:
"...где ты скитаешься, мой весный, мой верный тому, чему нельзя не быть верным".
Впоследствии в шуточной стихотворной автобиографии Гиппиус признавалась:
«Решала я — вопрос огромен
Я шла логическим путём,
Решала: нумен и феномен
В соотношении каком?»
. Владимир Злобин (секретарь, проведший подле поэтессы большую часть своей жизни) впоследствии отмечал:
"Всё, что она знает и чувствует в семьдесят лет, она уже знала и чувствовала в семь, не умея это выразить."
"Всякая любовь побеждается, поглощается смертью",
— записывала она в 53 года…
И если она четырёхлетним ребёнком так горько плачет по поводу своей первой любовной неудачи,
то оттого, что с предельной остротой почувствовала, что любви не будет, как почувствовала
после смерти отца, что умрет.
Тройною бездонностью мир богат.
Тройная бездонность дана поэтам.
И разве поэты не говорят
Только об этом?
Только об этом?
Тройная правда — и тройной порог.
Поэты, этому верному верьте.
Только об этом думает Бог:
О человеке.
Любви.
И Смерти
Зинаида Гиппиус
Могила Мережковского и Гиппиус, Сен-Женевьев де Буа
| Статьи по теме: | |
|
При каких условиях после месячных появляются кровянистые выделения причин возникновения нарушения под влиянием внешних факторов и гормонов
Порой бывает достаточно сложно отличить нормальные естественные причины... Успение праведной анны, матери пресвятой богородицы
Очень часто, обращаясь к иконам святой Анны или же с молитвой о помощи и... Человек умер. Что делать? Важнейшие православные традиции и обряды, связанные с похоронами. Православное учение о жизни после смерти Что такое смерть с точки зрения православия
Что такое смерть? «Верь, человек, тебя ожидает вечная смерть», - главный... | |
