Через сколько из сизо отправляют на зону. Зэки массово выманивают у россиян деньги. Тюрьмы их защищают. База осужденных рф найти человека

Леонида Развозжаева никак не могут найти адвокаты. Оппозиционера, которого обвиняют не только в подготовке массовых беспорядков, но и в разбое 15-тилетней давности, ещё на прошлой неделе этапировали в Ангарск Иркутской области.

Но спецпоезд с обвиняемым до сих пор не дошёл до места назначения. Защита Развозжаева уже назвала происходящее с ним новым похищением. А наша коллега Елена Шмараева выяснила, как этапируют заключённых и обвиняемых в России и что с ними может произойти по пути.

Шмараева: Сначала о Леониде Развозжаеве. Действительно, из Лефортово его вывезли еще 18 декабря, то есть шесть дней назад. Этапирование обвиняемых и заключенных, по закону, в экстренных случаях осуществляется на самолете, но гораздо чаще используется поезд. Видимо, как раз на поезде и везут Развозжаева, как рассказал сегодня в эфире ДОЖДЯ его адвокат Руслан Чанидзе, защита по своим каналам выяснила, что их клиент доехал до Челябинска.

Руслан Чанидзе, адвокат Леонида Развозжаева : На данный момент, по нашим неформальным данным, в субботу он был в Челябинске, соответственно, его быстро везут в Иркутск. Вопрос: для чего такая быстрота, и почему в Иркутское СИЗО в праздники? Есть фильм про Иркутсткое СИЗО, какие там пытки с людьми происходят. В "Новой газете" вышла статья, и там тоже это указано, мне стало страшно.

Действительно, Развозжаев должен оказаться в иркутском СИЗО где-то к новому году или чуть позже, это исходя из принятой практики. В законе никаких сроков этапирования заключенного или обвиняемого не прописано.

По данным правозащитников, из Москвы в Иркутск зеки едут около двух недель, иногда до месяца. Везут осужденных и обвиняемых в специальных вагонах, которые называются «вагонзаками», но более распространено такое название как столыпинский вагон. Вот так они выглядят, с той стороны, где располагаются камеры, на вагоне нет окон, с противоположной - там, где коридор, на окнах решетки.

В каждом таком вагоне несколько камер: как правило, три малых и пять больших. Большая камера это три с половиной квадратных метра. В камере шесть полок нар с каждой стороны и одна откидная полка посредине. При этом норма наполняемости такой камеры по инструкциям ФСИН - 12 человек, плюс огромные сумки с вещами. Нетрудно посчитать, что людей в вагоны помещают в два раза больше, чем спальных мест. Спят зеки по очереди на нарах без матрасов и белья. Еду им дают в виде сухого пайка, в который входит «Доширак», по правилам, должны давать кипяток. В туалет выводит конвой. На стоянках, которые длятся от нескольких часов до суток, в туалет ходить не положено. По дороге заключенные могут оказаться в нескольких пересыльных тюрьмах, а оттуда снова продолжать путь.

Вагонзаки прицепляются в голову или в хвост обычного поезда, они похожи на обычные багажные или пассажирские, но их номер всегда начинается с числа 76. Это знак для работников железной дороги, что вагон нужно изолировать ото всех остальных.

К столыпинскому вагону заключенных подвозят на автозаках, и сажают в вагон.

Кстати, «столыпинскими» вагоны называют потому, что в 1910 году во время аграрной реформы премьер-министра Петра Столыпина в них перевозили в Сибирь крестьян. Это были товарные вагоны, переделанные под перевозку людей вместе со скотом.

Использовать для перевозки заключенных их стали уже после смерти Столыпина, потом, во времена ГУЛАГа, пользовались такими вагонами, пока их не сменили так называемые теплушки, а затем вагонзаки уже современной конструкции.

Правозащитники говорят, что сейчас вагонзаки, наряду с конвойными комнатами в судах, остаются очень труднодоступными для наблюдателей местами. Но если в конвойной комнате в суде человек находится несколько часов, то в столыпинских вагонах - сутками и неделями. Глава московской Общественной наблюдательной комиссии Валерий Борщев рассказал ДОЖДЮ, какие нарушения допускают сотрудники ФСИН при этапировании заключенных.

Валерий Борщов, правозащитник : Во-первых, невыдача постельного белья в ночное время. Невозможно сходить в туалет во время длительных стоянок. Плохое вентилирование и освещение камер, совместная перевозка здоровых и больных заключенных.

Кстати, в случае именно с Развозжаевым важно, что правила этапирования обвиняемых, которые еще не осуждены за преступление, никак не отличаются от правил этапирования тех заключенных, в отношении которых уже есть обвинительный приговор суда. Развозжаева везут вместе с осужденными по самым разным статьям и, пользуясь его изоляцией от защитников и от общественных наблюдателей, могут оказывать на него давление прямо в этом поезде, полагает Валерий Борщев.

Валерий Борщев, правозащитник : Вовсе необязательно, что его там будут бить конвоири или кто-то другой. Отнюдь. Что такое "пресс-хата"? Это когда неугодного человека помещают в камеру с другими уголовниками, и они его избивают. Поэтому сделать из камеры Столыпина пресс-хату проблем не составляет.

С тем, что «этап» - самое опасное для заключенного время согласен и бывший менеджер ЮКОСа Владимир Переверзин, которому довелось уезжать из Москвы в столыпинском вагоне. Он рассказал, что этап из столицы до Владимира длился 15 часов - обычный пассажирский поезд проходит это расстояние за три часа.

Владимир Переверзин, бывший топ-менеджер компании ЮКОС: Он туда будет ехать долго, в несколько этапов, через несколько пересылочных тюрем. И когда он попадает в какую-то пересылочную тюрьму, там тоже он находится в специальных транзитных камерах. Там чудовищные условия: клопы, тараканы и прочие бытовы неудобства. Может произойти все, что угодно. И, возможно, какие-то провокации. Его могут посадить в какую-то пресс-камеру.

Порядок и особенности этапирования осужденных к месту отбывания наказания

После вступления суда в законную силу Вас могут отправить на этап. Если Вам дали общий режим Вас могут этапировать в Московскую область в Крюково или Калычово (прим. редактора - ресь идет о людях, осужденных в Москве и обл) .В случае если Вам дали строгий режим могут отправить в любую точку страны так как в Москве и Московской области нет строгого режима.

Конечно не хочется оказаться хрен знает где в дали от дома и друзей, поэтому если есть возможность можно попробовать решить вопрос с местом отбывания до отправки на этап. Это могут сделать родственники,нужно найти выход на администрацию тюрьмы обычно на оперов, спецчасть или других фигур типа начальников отдела и за определенное вознаграждение договориться с ними. В принципе это можете сделать и Вы например поговорить с опером (кумом)при возможности, насчет этапа Вы можете написать официально заявление на прием заявления забирают каждый день, но делайте это аккуратно так как ваши братья арестанты могут неправильно Вас понять(общение с операми), лучше поставьте в курс смотрящего так и скажите что хочу поговорить о этапировании и месте отбывания, но если Вы себя нормально поставили в хате то проблем не будет.
​

Сам этап заключается в следующем Вас заранее заказывают обычно за несколько часов могут за день до этапа, вообще на централах бывают так называемые глобусы этапов можно узнать основные направления и дни по которым отправляют на этап.

В Столыпин(вагон для этапирования) будут сажать по фамилиям.Многое зависит от того, кто осуществляет этапирование бывают разные конвои могут быть с Москвы(отлично),а вот Вологда(как в песне не до чечоточки).

В Столыпине сначала закроют в одну камеру, за тем будут вызывать и переводить в другую там будет полный шмон(все зависит от конвоя),за тем уже переведут в камеру, в которой Вы пойдете по этапу.

Продолжительность этапа зависит от места куда вас этапируют, могут провести через несколько транзитных тюрем, могут напрямую до зоны. По любому на всех транзитных тюрьмах будут так же шмоны.И “высадка печени” мозгоебство.
​

По прибытию на тюрьму, с которой Вас повезут на зону Вы сможете у местных побольше узнать что тут за зоны, какие навороты и тп. По приезду на зону тоже будет шмон скорее всего если к примеру зона строго режима там запрещены гражданские вещи,так что могут забрать гражданские вещи на вещевой склад, так же могут быть ограничения по посуде, средствам гигиены(пены для бриться, средства на спиртовой основе).После шмона скорее всего будет баня, прожарка, затем прием пищи, после могут закрыть весь этап в ШИЗО на ночь и уже на следующий день выяснять кого поднимать в зону(кто согласен на хоз. работы) а кого оставить в ШИЗО отказники.

Эксперты рассказали «Новой газете» о юридической стороне вопроса этапирования, законно ли, что родственники и адвокаты до сих не получают никакой информации, и когда стоит ждать официальных новостей, где все-таки сейчас Ильдар Дадин.

Ильдара Дадина, гражданского активиста, отбывающего срок за участие в пикетах, отправили на «этап» ровно месяц назад. За это время ни ФСИН России, ни сегежская колония (откуда Дадина этапировали) не согласились рассказать о том, куда его направляют. На сегодняшний день родственники не знают ничего о его здоровье и местонахождении. Правозащитники и юристы уже всерьез поставили вопрос об изменениях в российском законодательстве, а именно в уголовно-исполнительном кодексе.

Накануне президент России Владимир Путин поручил Генпрокураторе проверить ФСИН на взаимодействие с членами Общественной наблюдательной комиссии.

Павел Чиков

правозащитник

— Тайна этапирования заключенных в отдаленные регионы — это, к сожалению, распространенная российская практика. Она существовала всегда, еще с советского времени. Впервые в современной России мы наткнулись на такую же резонансную историю с этапированием в отношении Михаила Ходорковского по первому приговору. Он ехал тоже около месяца в Краснокаменск. Если поднять публикации за 2005 год, там мы тоже найдем много шумихи в связи с тем, что его «нигде не было». Такая же история случилась в 2013 году, когда «потерялась» Надежда Толоконникова. Ее около месяца этапировали из Мордовии в Красноярск.

Дадин не едет из пункта А в пункт Б. У него на этапе может быть остановок 10. Осужденный переезжает в поезде (это около двух суток) от одного следственного изолятора к другому. На одну-две недели остается в каждом из них, пока не соберется следующий этап, который будет двигаться дальше. И если следующая колония Дадина удаленная, и туда этап ходит редко, то этапирование может занимать от полутора до двух месяцев.

Потом, когда он, наконец, заезжает в колонию, его отправляют на несколько дней в карантин, и в течение 10 дней с момента прибытия колония обязана отправить уведомление семье. Причем письмо она отправляет почтой. А почта у нас, как известно, идет не меньше недели. Таким образом, получается, что известие о местонахождении Ильдара Дадина может прийти спустя два, а то и три месяца. И формально это будет полностью соответствовать российскому законодательству.

Нарушением прав человека является практика отбывания наказания далеко от дома. Это признал Европейский суд по правам человека. Почему? Сильно ослабляются связи с семьей — родственникам сложно посещать заключенного, потому что добраться в эту точку очень дорого.

Всех сейчас волнует вопрос: почему родственники до сих пор не знают, где Дадин? Но что нарушается тем фактом, что родственники не знают о его местонахождении? Они все равно, пока он на этапе, не могут с ним увидеться или отправить передачу. Да, мы не знаем, где он, и поэтому мы переживаем. Я понимаю, что это вопрос сложный. Если с ним сделают что-то плохое — это преступление, но недовольство должно вызывать другое.

Сам факт отбывания заключенным наказания далеко от дома, за тысячи километров — это является нарушением. Конкретно это должно быть изменено в законодательстве.

Колоний общего режима вокруг Москвы тьма тьмущая. И зачем его отправлять в Сибирь — это совершенно непонятно. Если эта практика будет признана незаконной, вот тогда и отпадет необходимость в длительных этапах.

Сергей Панченко

— Что необходимо сейчас сделать с нашим законодательством? Во-первых, нужно ввести требование об обязательном информировании адвокатов, участвующих в деле. Не родственника, когда осужденного уже доставили в конечную точку. А адвоката в момент убытия из первой колонии. Я считаю, что информация о том, куда направлен осужденный, не несет угрозы его безопасности. Маршрут передвижения, естественно, раскрываться не должен. Потому что ситуации бывают всякие — в наших тюрьмах сидят не только политзаключенные, но и иногда там сидят, правда, опасные люди. Во-вторых, в промежуточных пунктах этапа заключенному должно быть разрешено пользоваться телефонной связью, чтобы сообщить и родственникам, и адвокатам о своем местонахождении, состоянии здоровья, возможных жалобах.

Необходимо понимать, что

период этапа — это период беззакония. Он может длиться месяцами. Человек пропадает, а где и через сколько он «вынырнет» невозможно предугадать. В этот период этапируемый находится в состоянии «вещи». Он абсолютно бесправен.

В СИЗО или колонии теоритически и практически надзор ведется. Но в период этапа начинается полная неизвестность…. Человек пропадает во временной яме. Он будет кататься столько, сколько захочет ФСИН. У нас способов его оттуда извлечь нет.

Дмитрий Аграновский

— Месяц — это, конечно, много. Но в моей практике, например, мы разыскивали Леонида Развозжаева тоже довольно долго. Хотя теоретически у нас было представление: сначала он едет в Иркутск, а потом вроде бы его оттуда везут в Красноярск. Вообще, я не вспомню в нашем законодательстве нормы, которая обязывала бы извещать о местонахождении заключенного родственников и адвокатов. Это не значит, что ее не должно быть, но на деле ее действительно нет.

Самое главное, с разумной точки зрения, непонятно, зачем не сообщать? Вряд ли они его специально прячут. Это громкое дело, все равно найдется. Если на нем будут последствия насилия, это обязательно всплывет.

В нашей правоохранительной системе все возможно, но это уже выходит за рамки. На этапе заключенные наименее подвержены прокурорскому наблюдению, поэтому подвергаются всяческой опасности. Насилие может быть совершено, в том числе, и со стороны сокамерников. Охранникам же глубоко до лампочки, они смотрят, чтобы только трупов не было, а что там внутри этих купе, им все равно.

Здесь необходимо смотреть закон о ФСИН внимательно. За тем, чтобы: а) сделать более прозрачной эту систему, б) ввести более серьезное наказание за нарушение должностных обязанностей. Если система прозрачная, мы сможем контролировать эти нарушения. А если еще есть закон в отношении лиц ФСИН, то они тоже в курсе, что с ними будет за неправомерные действия в отношении заключенных. Сразу снимается много вопросов.

Конституционный суд (КС) рассматривает очередную жалобу заключенного на то, что колония, где он отбывает наказание, находится далеко от места его фактического проживания, а это нарушает его права. Например, родственникам сложно приезжать на свидания с ним. Эксперты подтвердили: в правилах этапирования так много исключений, что их, по сути дела, можно и не соблюдать.

Осужденный по «террористической» статье 205 Уголовного кодекса (УК) Иван Асташин, который отбывает свой без малого 10-летний срок в Норильске, обратился в КС с просьбой пересмотреть положения статьи 73 Уголовно-исполнительного кодекса (УИК). В ней говорится, что у Федеральной службы исполнения наказаний (ФСИН) есть право самостоятельно определять колонии для осужденных, отбывающих наказание за преступления против общественной безопасности. В иске же в КС указывается, что человек тем самым, например, «не может реализовать положенные ему свидания с семьей». По закону тому же Асташину были положены четыре свидания, но реально члены семьи могут приезжать к нему не более раза в год. Кстати, Асташин уже обжаловал статью 73 УИК в Европейском суде по правам человека (ЕСПЧ), который признал его претензии обоснованными.

Напомним, что в УИК написано: осужденные отбывают срок в регионе, в котором они жили или были осуждены. Исключение лишь для тех, кто был осужден по статьям о терроризме, экстремизме и других преступлениях против общественной безопасности. Однако на практике, говорят эксперты, отправить в отдаленные места реально могут любого заключенного.

Член президентского Совета по правам человека (СПЧ) Андрей Бабушкин указывает, что подобная практика увеличивает вероятность рецидива преступления, поскольку в таких условиях «криминальные круги получают фору в соперничестве с семьей осужденного за влияние на него».

«К огромному сожалению, тюрьмы переполнены - и зачастую осужденных отправляют за тысячи километров от места их прописки и нахождения родственников», - отметила председатель Московской городской коллегии адвокатов Анна Бутырина. Она напомнила, что осужденный, конечно, вправе написать заявление о направлении его в ближайшую колонию, но окончательное решение - за ФСИН. «Как правило, такие заявления рассматривают не в пользу осужденного. Зачастую бывает, что человека специально отправляют в нужную колонию, на «раскрутку», для того чтобы, например, выбить нужные показания, которые не смогли получить в СИЗО», - отметила адвокат.

«ФСИН нередко злоупотребляет правом перевода осужденных», - согласна координатор программы «Адвокаты против пыток» Анна Кутузова. «Несмотря на то что законодательством предусмотрены требования об отбытии наказания вблизи места проживания, в том регионе, где у осужденного проживает семья, во ФСИН научились обходить данную норму», - заявил «НГ» основатель соцсети Gulagu.net Владимир Осечкин. По его словам, этапирование в регионы целиком и полностью находится в ведении оперативного управления ФСИН. Так что, по словам Осечкина, человека могут отправить и в подготовленную для его «встречи» колонию - к примеру, по заказу конкурентов по бизнесу.

Кроме того, сообщил он, есть масса жалоб от заключенных о том, что причиной их этапирования в удаленные регионы стал отказ родственников давать взятку. Адвокат коллегии «Леонтьев и партнеры» Дарья Евменина подтвердила наличие коррупции: «На практике адвокаты нередко сталкиваются с так называемыми помощниками, которые еще до приговора активно предлагают помощь в определении подзащитного в ближайшие колонии за определенную сумму».

Советник Федеральной палаты адвокатов (ФПА) Сергей Насонов считает оспариваемую норму УИК пережитком царских времен: «Очевидно, что она направлена на ужесточение наказания и усиление его карательного элемента». Направление осужденного в отдаленные места создает целый ряд проблем, но прежде всего «это фактически лишение права на свидание с родственниками». При этом Насонов напомнил, что данная статья УИК уже как минимум дважды проверялась в КС и была признана конституционной. «Суд счел, что нормы направлены на индивидуализацию наказания и дифференциацию условий его отбывания с учетом характера преступления, его опасности». Однако на этот раз КС не отклонил жалобу истца, а принял ее к рассмотрению, что уже свидетельствует о возможном изменении его позиции. Ведь предыдущая, отметил адвокат, была вынесена до постановления ЕСПЧ 2015 года, в котором указано на нарушение статьи 8 «Право на уважение семейной жизни» Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод.

T -

Я очень любил путешествовать, и судьба всегда благоволила мне, предоставляя такую возможность. Даже тюрьма не стала исключением. В жизни каждого заключенного наступает опасный момент — этап, когда тебя перевозят из тюрьмы в колонию отбывать назначенное судом наказание. Зоны щедро разбросаны по всей территории нашей необъятной Родины, и тюремщики могут устроить тебе длительную экскурсию по ее просторам. Путешествие может продлиться сколь угодно долго, и человек на некоторое время просто исчезает. Ни адвокат, ни родственники не будут знать, где ты находишься и куда тебя везут. Я уже был наслышан о том, как тюремщики издеваются над заключенными и избивают их, но никогда не относил это к себе. На мой наивный вопрос: «За что бьют?» мой собеседник из числа бывалых арестантов с удивлением, как само собой разумеющееся, ответил: «Да ни за что!» Он посоветовал мне брать в дорогу минимум вещей и за сутки перед путешествием ничего не есть и не пить.

«Это почему?» — не понимая его инструкций, интересовался я.

«Чтобы не хотелось в туалет! — ответил мой консультант. — В туалет не выводят. На всякий случай возьми с собой пластиковую бутылку, пакеты. Бери сигареты, чай, сушнину — печенье, сухари, пряники, конфеты».

Я с благодарностью буду вспоминать моего инструктора.

По закрытости, по степени лжи и лицемерия системе ФСИН России нет равных

Бывшая на слуху в то время чудовищная история об убийстве во время этапа четырех заключенных в колонии города Копейска отнюдь не придавала мне оптимизма. Мне было страшно. Официальная версия того убийства была, что четверо заключенных, которые якобы плохо вели себя еще в поезде, по приезду в колонию сразу напали на сотрудников. Те же, защищаясь, правомерно их до полусмерти избили и оставили умирать в камерах изолятора. Виноваты тюремщики были лишь в том, что не оказали несчастным своевременную медицинскую помощь и позволили им умереть.

По закрытости, по степени лжи и лицемерия системе ФСИН России нет равных. Удивительно, что возглавлявший в то время тюремную систему Юрий Калинин, профессиональный тюремщик, проделавший путь от рядового вертухая до первого лица ФСИН, ушедший после этих событий в отставку, успешно продолжил свою карьеру, став сенатором, а позже возглавил кадровую службу компании «Роснефть», став ее вице-президентом.

Мыслями я уже давно уехал из СИЗО и находился в лагере. Мне изрядно надоело находиться в замкнутом пространстве тюрьмы, в тесных и душных камерах, где я провел около трех лет. Непонятно было, куда меня повезут, но я нарисовал красивую картинку без единого облачка. «Приеду в колонию, — наивно рассуждал я, — милиция почитает мое личное дело, из которого ясно, что я невиновный человек, и относиться ко мне будут соответствующим образом, с пониманием и сочувствием. Работу мне предложат хорошую, в библиотеке или в школе. И буду я жить-поживать и срок отбывать».

Меня пугал сам этап, а перспектива сменить тюрьму на колонию даже радовала. Я составил целый список вещей и продуктов, которые мне понадобятся в пути и на первое время в колонии. «Как и сколько будут везти, не знает никто, поэтому надо запастись», — думал я. В ларьке я купил каши, сигареты. Специально отведенный для этих целей баул рос у меня на глазах.

Через некоторое время я услышал: «На Пэ, с вещами…» «Неужели меня так быстро отправляют на этап?» — подумал я. Собрал вещи, попрощался с сокамерниками, мы обнялись. Меня перевели в пустую камеру. Здесь уже стояли мои вещи, принесенные со склада: теплые зимние вещи, куртка, ботинки. Накопилось несколько баулов. Я начал разбираться с вещами, отделяя нужное от ненужного. Собрал сумки, которые возьму с собой на этап. После бесчисленных перекладываний и нелегких решений у меня получилось два баула и большая спортивная сумка. «Сумку на плечо и по баулу в каждую руку», — легкомысленно прикинул я... В этой камере в одиночестве я провел еще два дня, и лишь на третий мне сообщили, что меня увозят.

«Присяду на дорожку, — пошутил я про себя. — Присел вот на одиннадцать годков!»

«На Пэ готов?» — раздается из-за двери.

«Готов, готов», — в ответ кричу я.

Гремят засовы, с грохотом распахивается дверь, я вижу незнакомые лица обычных конвойных. «Теперь я никого не интересую, я списанный и отработанный материал», — с облегчением думаю я, без сожаления покидая стены тюрьмы. Как мне здесь было хорошо, я пойму совсем скоро, едва успев приехать в пункт назначения — колонию строгого режима, что в поселке Мелехово Владимирской области. Под роспись меня передают конвою, и мы выходим из здания тюрьмы. Во дворе тюремного дворика уже ждет автозак.

«Сначала строгач, а потом все остальные», — переговариваются между собой конвойные. Строгач — это я

Я закидываю сумки в автозак и забираюсь туда сам. Захожу в свободный отсек. За стенкой сидят женщины. Из их клетки раздается веселый смех. Я вступаю с ними в беседу. Узнав мой срок, они сочувственно вздыхают. Устроившись на скамеечке в клетке, я тщетно пытаюсь вглядеться в уже забытые мною московские улицы. Темно, почти ничего не видно, да и дорога не занимает много времени. Почувствовав запах вокзала и услышав шум поездов, я пытаюсь вычислить, на какой вокзал меня привезли. Нахлынули детские воспоминания, когда я, еще школьником, с родителями каждое лето на поезде ездил в Крым… Я помню, как меня завораживали проносящиеся мимо пейзажи, как я мог часами не отрываться от окна. Кто бы мог подумать тогда, что меня ждет такое путешествие...

Мы приезжаем на отдаленный пустынный перрон, почти вплотную к вагону. Слышу разговор конвойных, они решают, кого выгружать первым. «Сначала строгач, а потом все остальные», — переговариваются между собой конвойные. Строгач — это я. Я хватаю вещи. Меня передают на руки другому конвою. Старший из них с удивлением берет в руки мое огромное личное дело, сверяет данные. Я безошибочно называю свои статьи и срок. Вряд ли кто-то вместо меня может поехать в колонию на одиннадцать лет! Я с трудом втаскиваю свой багаж в поезд. Сумка цепляется за двери и мешает идти, баулы тянут вниз. Едва протискиваясь по узкому коридору вагона, я добираюсь до купе. Оно пустое. Обычное купе стандартного размера без окна. Вместо двери — решетка. В коридоре небольшое окно, через которое, если оно открыто, видно волю. Внизу две скамейки, вверху— две пары полок. Всего три яруса. Столыпин — так арестанты называют этот вагон. После столыпинской аграрной реформы для перевозки крестьян использовали вагоны для скота. С тех пор мало что изменилось, и мы недалеко ушли в своем развитии.

В купе заходит конвойный.

«Куда едем?» — интересуюсь я.

«Выдавайте запрещенные предметы», — вместо ответа он требует приготовить к досмотру вещи.

«У меня ничего нет, — откровенно говорю я. — Я же из спец. СИЗО 99/1. Там иголку в камеру не пронесешь».

По инструкции конвой может открыть окна только во время движения поезда. Вывести в туалет — тоже только во время движения. На дворе конец июля, жара неимоверная

Конвойный мне не верит и начинает обыск. Разворачивает каждый пакетик, открывает каждую коробочку, столь тщательно упакованную в СИЗО. Просматриваются все вещи, пролистываются все бумаги. Все перепутано и перемешано. Я с трудом раскладываю вещи обратно по сумкам. Вагон наполняется пассажирами. Слышу, как в соседнем купе тоже проходит шмон. Ко мне заводят попутчиков — одного, второго… Я сдвигаю свои вещи. Заходит третий, четвертый. Купе заполнятся сумками и людьми. Пятый, шестой, седьмой. Люди лезут наверх и укладываются на верхних полках. Внизу, на нижних полках, впритирку умещается по пять человек. Свободное пространство между скамейками и под ними заполняется баулами.

В купе набивается восемнадцать человек! Теснота, очень душно. По инструкции конвой может открыть окна только во время движения поезда. Вывести в туалет — тоже только во время движения. На дворе конец июля, жара неимоверная.

В купе идут традиционные разговоры: кто, откуда, за что сидит, какой срок. Я слышу разные истории, нахожу с попутчиками общих знакомых, с которыми сидел сам. В вагон мы сели около девяти вечера. Поезд тронется утром, около семи часов. Конвойный уступает настойчивым требованиям заключенных и нарушает инструкцию — немного приоткрывает окно. Вдалеке я вижу перрон, людей, ожидающих электричку, дачников с саженцами в руках. «Старшой, — кто-то орет в соседнем купе. — Отведи в туалет, умираю!»

«Не положено по инструкции, — отвечает прапорщик. — Вот поедем, и сходишь».

«Взять бы этого гада, который писал инструкцию, и сюда», — зло думаю я, а потом еще раз добрым словом вспоминаю своего наставника-консультанта. Более чем за сутки я ничего не ел и почти не пил. Не могу сказать, что мне было хорошо и комфортно, но по крайней мере мне никуда не хотелось. Излишки жидкости выходили обильным потом, и я в основном молча сидел, больше слушал и терпел. Из восемнадцати человек не курил я один.

Наш вагон передвигается очень медленно, делает многочисленные остановки. Он идет своим маршрутом, его прицепляют то к одному поезду, то к другому. Мы едем во Владимир, дорога до которого занимает без малого сутки. Я весь липкий от пота, насквозь пропитался сигаретным дымом, одурел от смрада и пустых разговоров, у меня все затекло от многочасового сидения в одном положении. Это настоящая пытка, которую я буду с ужасом вспоминать. В купе знакомлюсь с Андреем К., осужденным за бандитизм и убийства на девятнадцать лет. Я сидел с его подельником Димой. Они оба — мастера спорта по боксу, работали в ЧОПе у одного бизнесмена и «решали вопросы». Признав вину и дав показания на своего руководителя, они получили минимальные для их положения сроки.

Мы приближаемся к Владимиру. Когда-то, еще до ЮКОСа, я работал в одной организации, имевшей филиал в этом городе. Директор филиала приглашал меня в гости, а я все не ехал и не ехал. «Ну вот я и приехал», — горестно думаю я.

Приехали. Наш вагон отцепляют от поезда и загоняют на дальний перрон.

Конвойный громким голосом инструктирует зэков: «Выходим по одному, передвигаться по команде, на корточках, голову не поднимать, смотреть только вниз, стреляем без предупреждения». Все серьезно. Автоматы настоящие, патроны боевые, предохранители спущены. Под лай собак я выпрыгиваю с сумками из поезда и сажусь на корточки. Нам предстоит преодолеть метров пятьсот по железнодорожным путям, прежде чем мы доберемся до автозака. Боковым зрением я вижу вдалеке людей, беззаботно снующих по перрону.

«Первая, первая, ответь мне», — вдруг слышу голос… из унитаза

«По команде пошли, начинаем движение», — орет конвоир. Я с трудом тащу свою ношу и проклинаю себя за то, что набрал так много продуктов.

Бах! Мне кажется, что мое сердце вот-вот остановится. Это, не выдержав нагрузки, со звуком выстрела лопается ремень на спортивной сумке. Она падает у меня с плеча и остается позади. Я продолжаю движение. «Хрен с ней, с этой сумкой. Живым бы остаться!» — судорожно думаю я.

«На месте! — командует надзиратель. — Вернитесь, возьмите сумку». До меня не сразу доходит, что он обращается ко мне.

«Помогите ему», — говорит он другому зэку, в руках которого небольшая сумочка.

Мы хватаем вещи и идем к автозаку.

Я с трудом, весь в поту, добираюсь до автозака, где благодарю спасителя, тащившего мою сумку. «Надо срочно избавляться от вещей! — осеняет меня. — Второй раз мне такого не пережить. Умру от разрыва сердца!»

Мой спаситель Валера окажется отъявленным рецидивистом. К тридцати пяти годам это его девятая судимость. Он сидел много раз, но помалу. Он крадун — вор-карманник и наркоман, страдающий эпилепсией. Пройдоха, каких поискать. Мы попадем с ним в одну зону. За сумку мне придется благодарить его еще много-много раз, пока не лопнет мое терпение и я не пошлю его куда подальше.

Автозак привозит нас во Владимирскую пересыльную тюрьму №1 — «Копейку», как ее называют зэки. Старинное кирпичное здание с красивыми массивными сводами, построенное сто восемьдесят лет назад, за годы своего существования впитало в себя все людские пороки, а также боль, горечь и страдания. Я чувствую зловещее дыхание тюрьмы. Нас заводят в подвал, на сборку — в камеру, где есть несколько скамеек, параша и грязный умывальник. Пахнет плесенью и сыростью. Обессиленные, мы рассаживаемся и ждем дальнейших событий. Воспользовавшись паузой, я приступаю к облегчению своих сумок. Достаю бутылку воды и пачку печенья, которую делю со своими товарищами по несчастью.

«Первая, первая, ответь мне», — вдруг слышу голос… из унитаза. Трясу головой, не в силах понять, не сошел ли я с ума. Дальняк, как его называют в тюрьме, служит отличным средством связи. Хитроумные зэки умудряются прокладывать дороги, протягивая сплетенные из ниток канатики, и по канализации передавать из камеры в камеру тюремную почту.

Потом опять шмон. Третий за последние сутки. Перетрясли все, перемешав содержимое сумок. Нас по одному обыскивают и переводят в другую сборку. Вскоре все прибывшие опять собираются в одной камере. Мы готовы к дальнейшим действиям, которые не заставляют себя долго ждать. Нам выдают казенные матрасы, белье и всех разом какими-то хитрыми коридорами куда-то ведут. По пути, в коридоре, нам встречаются надзиратели с огромной овчаркой, которая, как мне показалось, посмотрела на меня добрыми глазами и подмигнула. Мы поднимаемся на третий этаж и подходим к камере №39. Открывается дверь, мы дружно заходим в камеру, и я вижу подзабытую, но знакомую мне чудовищную картину. Переполненное помещение, дым, смрад, развешанное белье. Пол устлан асфальтом, на котором валяются бесчисленные окурки. Справа от входа висит убогая занавесочка из грязной простыни, условно отделяющая дальняк от камеры. Перед занавеской томится несколько зэков, ожидающих своей очереди. Рядом, буквально у них под ногами, на матрасе на грязном полу спит человек. «Угловой», — понимаю я.

Составляется дорожная, или прогон, где подробно указываются фамилии вновь прибывших, номера статей, в каких СИЗО сидели

В глаза бросается высоченный, метров под пять, потолок камеры, пестрящий железными латками. Так администрация заваривает отверстия в потолке — кабуры, отверстия, ведущие в камеры, расположенные наверху.

Сразу вижу, где расположились блатные. Угол, где на полу лежит ковер, сделанный из старого одеяла, выгорожен простынями. Раздетые люди, разукрашенные наколками, увлеченно играют в карты.

Мы проходим и садимся за стол, знакомимся со смотрящим камеры. Заваривается чифирь. Составляется дорожная, или прогон, где подробно указываются фамилии вновь прибывших, номера статей, в каких СИЗО сидели. Прогон обойдет все камеры тюрьмы, и если у кого-то к тебе есть претензии, то с тебя могут спросить: оштрафовать, избить, выкинуть из камеры.

К чифирю я достаю из баула шоколад, сигареты и щедро угощаю новых сокамерников. В коробку для общего, стоящую на столе, я кладу блок «Мальборо». Мужики, давно не курившие сигарет с фильтром, подтягиваются к столу и быстро их разбирают. Я доволен тем, что мне удалось избавиться от ненужных мне сигарет и облегчить свои баулы. Мужики радуются каждой выкуренной сигарете. Несмотря на чудовищное количество выпитого чифиря, меня накрывает усталость, и я чувствую, что засыпаю. Смотрящий выделяет мне персональную шконку, где я могу отдыхать сколько душе угодно. Добравшись до нее и едва закрыв глаза, я проваливаюсь в сон. Мне не мешает ни звук телевизора, ни разговоры сокамерников.

Просыпаюсь я от щекотки. Я ощущаю, что кто-то щекочет мое лицо. В памяти всплывают многочисленные события последних дней, я вспоминаю, где нахожусь. По моему лицу ползет таракан, и я окончательно просыпаюсь. Чувствую, что хочу есть. Встаю, умываюсь, кипячу воду и завариваю себе геркулесовую кашу. Ко мне возвращается разум, силы и хорошее настроение. Появляется Валера, который всегда оказывался рядом, когда я доставал что-нибудь из баула. Я угощаю его кашей и конфетами, даю сигарет. Довольный, он на некоторое время удаляется. Среди перемешанных и перепутанных во время шмона вещей я тщетно пытаюсь найти пакет с зеленым чаем, который хочу разделить с интеллигентного вида москвичом Мишей. Он, видя мои безрезультатные попытки, говорит мне, улыбаясь: «Ничего, не расстраивайся! Найдешь во время следующего шмона!»

Я начинаю осваиваться и обживаться. Узнаю, что из этой камеры дважды в неделю развозят по зонам. По понедельникам отправляют в Вязники, по средам — в Мелехово. Зэки знают все. Строгий режим в Вязниках помягче, чем в Мелехово, где зэкам приходится несладко. Из числа приближенных к смотрящему у меня появляется доброжелатель, Заяц. Он из Владимира и заботливо предлагает мне решить проблему и поспособствовать моему распределению на зону в Вязники. Для чего мне всего лишь надо заплатить пять тысяч долларов его знакомому из УФСИН Владимирской области. Мне понятно, что это развод, и я говорю ему, что мне абсолютно все равно, куда ехать. Я вижу в его руках мобильный телефон и не могу удержаться, чтобы не попросить его дать мне позвонить.

Свое дело я узнаю сразу. В огромный бумажный конверт с моей фотографией и данными вложено досье на меня в три тома

Заяц рассказывает мне про общее и просит принять в нем посильное участие, положив на номер телефона деньги. Я соглашаюсь. Телефон в моем распоряжении. Мое участие в общем не принесет мужикам ни чая, ни сигарет и закончится банальной вакханалией наркоманов из блатных. Я впервые в жизни увижу залипающих, то есть засыпающих на ходу, наркоманов.

Телефона я не держал в руках давно и делаю несколько звонков людям, голоса которых долго не слышал. После разговора удаляю набранные номера из памяти телефона. Звоню жене и… забываю удалить номер. Это обернется ей кучей потраченных нервов и денег, заплаченных адвокату. Не успею я покинуть стены этой камеры и уехать на этап, как моей жене позвонит неизвестный. Думаю, это был Заяц. Взволнованным голосом он сообщит ей, что Володю, то есть меня, мусора посадили в карцер, где избивают и пытают. «Срочно нужны деньги на выкуп!» — требовал он.

Просили относительно немного, десять тысяч рублей. Я представляю состояние моей жены, когда она услышала эту историю! Адвокату пришлось приложить немало усилий, чтобы найти меня — целого и невредимого — в колонии строгого режима в поселке Мелехово и успокоить моих близких.

Наступает понедельник. Сегодня этап в Вязники. Надзиратель зачитывает список. Моей фамилии там нет. «Значит, в среду поеду в Мелехово», — обреченно принимаю я эту новость. Колония строгого режима в поселке Мелехово пользуется у заключенных дурной славой. Это красная зона, где ломают зэков, заставляя их давать всевозможные подписки. Пока я не могу понять, о чем идет речь, и покорно ожидаю своей участи.

Среда. Среди прочих других слышу свою фамилию. Нас человек двенадцать. В их число попадает Валера и крутившийся возле блатных Костя. Мы берем свои вещи и выходим из камеры. Опять шмон. Я открываю свои заметно полегчавшие баулы и выкладываю вещи для досмотра. Надзиратель нехотя перебирает мои пожитки и, помяв в руках несколько пакетиков для видимости, разрешает мне сложить их обратно в сумку.

Во дворе тюрьмы ждет автозак, который везет нас на железнодорожный вокзал. Машина опять подъезжает вплотную к вагону, и мы кое-как туда перебираемся. В «столыпине» нас ждет очередной шмон. Мы сдаем конвою бритвенные принадлежности, которые будут нам выданы после прибытия на место. Поезд трогается, и мы следуем в город Ковров. Строго по одному конвойный заводит каждого из нас в отдельное купе, где проверяет содержимое сумок. Ковров находится в ста километрах от Владимира, и конвойные не успевают обыскать всех зэков, как мы приезжаем на станцию, где нас поджидает автозак.

Передаются личные дела. Свое дело я узнаю сразу. В огромный бумажный конверт с моей фотографией и данными вложено досье на меня в три тома. Что там понаписано, так и осталось для меня загадкой. Я называю свою фамилию, срок, статью и залезаю в автозак. По ощущениям, дорога занимает минут сорок. Слышится скрежет открываемых ворот и лай собак. Мы заехали в шлюз. Колония раскрывает нам свои жесткие объятия.

Я еще не осознаю, куда попал. Под лай собак и крики надзирателей мы выпрыгиваем из машины. «Бегом, бегом, — я слышу истошные вопли надзирателей, — быстрее, быстрее». Мешкать нельзя. Слышу звук удара резиновой дубинки, со свистом опустившейся на кого-то позади меня, слышу вскрик этого несчастного, позволившего себе замешкаться лишь на секунду. Нас сажают на корточки в обнимку с вещами. Смотреть можно только вниз. Чуть приподнимешь голову — последует удар дубинкой.

Из колонии не уйдет ни одна жалоба, если к тебе не приезжает адвокат или родственники

Любопытство меня подвело. Взгляд в сторону стоил мне несколько хлестких и болезненных ударов. Но нам, в общем, повезло. Наш этап принимали мягко. Этап, прибывший до меня, били основательно. Арестантам, приехавшим в следующую среду после нас, тоже хорошо досталось. Обошлось без трупов, но во время помывки в душе я лично видел разбитые головы, синяки и кровоподтеки на телах осужденных. Каждый этап принимают по-своему. Кого-то бьют меньше, кого-то больше. Кого-то не бьют вообще. Все зависит от настроения тюремщиков. Они могут переусердствовать и покалечить осужденного, что регулярно случается. Все спишут на несчастный случай: «Упал, споткнулся и ударился головой». Из колонии не уйдет ни одна жалоба, если к тебе не приезжает адвокат или родственники.

«По команде берем свои вещи, встаем и бегом марш», — командует надзиратель.

Краем глаза я вижу красивую деревянную церковь, расположенную буквально в нескольких метрах от нас. Неискушенный человек может подумать, что все происходит с благословления божьего.

Мы хватаем сумки и бежим в какой-то дворик. Складываем свои баулы в кучу и выстраиваемся в шеренгу. Я стою третьим. Крупный мужчина в камуфляже со звездой майора на плечах и метлой в руке безапелляционно заявляет: «Сейчас каждому из вас необходимо взять в руки метлу и сделать несколько подметательных движений». Рядом, угрожающе помахивая дубинками, стоят его коллеги и несколько зэков, которые, как выяснилось впоследствии, пользуются особым доверием администрации и помогают принимать этап. Мне совсем не хочется брать в руки метлу. Но это своеобразный ритуал. Первым из строя выходит Костя и бодро начинает мести. Следующим идет Валера и делает несколько вялых движений. Удар дубинкой по спине заставляет его ускориться. Наступает моя очередь. Нехотя, сжав зубы, я беру в руки метлу и начинаю мести. «Достаточно», — слышу за спиной чей-то голос. Я останавливаюсь и передаю метлу в руки следующему.

Из нашей компании мести не отказывается никто. Зэки хорошо осведомлены о методах воздействия. Откажешься — изобьют прямо здесь, во дворике, совершенно не стесняясь других заключенных. Не станешь мести после этого — тебя заведут в кабинет и будут бить еще. Если не сломаешься, то к тебе подведут обиженного и предложат самому сделать выбор: стать прямо сейчас, после определенной процедуры, таким же обиженным и заехать в петушатник или все-таки взять в руки метлу. Все выбирают последнее. Для администрации осужденный — не человек. Поэтому любые попытки отстаивать свои права воспринимаются администрацией крайне негативно и болезненно.

Несколько лет назад осужденных, приезжающих из Мелехово в пересыльные тюрьмы, «порядочные» арестанты не пускали в камеру. Со словами «Тебе нет места среди людей» несчастных выкидывали из камер и вынуждали идти в другие хаты, где сидели красные — дневальные, завхозы и прочий сомнительный люд.

«Давай, ставь свою фамилию и подписывай, читать он еще будет!» — недовольно, в два голоса, подгоняют меня дневальные

Подавленные, мы со своими сумками заходим в здание. Здесь штаб. Нас заводят в большую комнату, где начинается грандиозный шмон, больше похожий на грабеж. Я вижу двух здоровенных зэков, по-хозяйски расхаживающих по кабинету с какими-то бумажками. Они подходят к каждому вновь прибывшему арестанту и «просят» поставить подпись. Все подписывают, не глядя, даже не узнав, что подписали. Пока какой-то прапорщик копается у меня в вещах, эта парочка подходит ко мне и сует в руки бумажку и ручку. Они — дневальные карантина. Худшие из худших, самые отъявленные мерзавцы и негодяи. Прессовщики, готовые за определенные блага от администрации сотворить все что угодно. На правой щеке у одного из них красуется шрам — от уха до подбородка. «***ский шрам, — скажет мне позже про него один опытный зэк, — чтобы все видели и могли определить по этой отметине, кто он есть».

Вглядываясь в написанное, я пытаюсь уловить смысл этой бумажки.

«Давай, ставь свою фамилию и подписывай, читать он еще будет!» — недовольно, в два голоса, подгоняют меня дневальные. Я вижу слова: «Подписка. Я, такой-то, добровольно отказываюсь от преступных понятий и традиций воровского мира, обязуюсь соблюдать режим и выполнять требования администрации».

«Что за бред!» — удивляюсь я и ставлю свою подпись. Парочка удовлетворенно удаляется.

Я с жалостью смотрю на свои разбросанные вещи. Изымаются вольные, не установленного образца. Надзиратель спотыкается на мешочке с лекарствами, хочет их забрать. Я отчаянно сопротивляюсь и отстаиваю часть лекарств. Досконально просматривается и проверяется каждый пакетик, пролистывается каждая тетрадочка. Мой багаж уменьшается на один баул. Изъятое отправляется на склад личных вещей. Меня бреют наголо и выдают новое обмундирование. Надеваю страшенную кепку с белой полосой, костюм х/б, или робу, украшенную такими же белыми полосками, примеряю черные ботинки со стельками из картона. Смотрю в зеркало, с трудом узнаю себя в новом обличье. Теперь я полноправный, то есть бесправный, зэк.

Начинался новый этап моей жизни, который нужно было пережить.